И, Боже, как она ему отплатила!
Память о Никосе беспокоила ее, словно попавший в туфлю камешек. Весь нынешний год она засыпала и просыпалась с мыслью о нем. Порой беспокойство было сильнее, порой слабее, но оно не оставляло ее ни на минуту, комом застревая в горле, мешая есть, отравляя часы сна. Память о Никосе как бы насмехалась над ее страстным желанием, чтобы ребенок, которому вот-вот предстояло появиться на свет, был похож на Джеральда.
Сильвия сплела пальцы на твердом, возвышающемся, как гора, животе. Схватки начали потихоньку отпускать ее, боль утихла. „Если бы только, — беззвучно прокричала она, — я могла забеременеть до близости с Никосом, тогда я бы сейчас не страдала".
Одному Богу известно, как она старалась. Каждое утро начиналось с измерения температуры и соответствующей отметки в табличке, которую Джеральд повесил на спинке кровати, — и так целых три года. А эти визиты к врачу! Лежишь там распластанная, вроде курицы, которую собрались потрошить. Чувствуешь внутри себя холодную сталь инструментов — прямо хоть плачь. И что же говорят врачи? Всегда одно и то же: все в порядке. Не надо торопить время. Да разве эти врачи знают, в чем дело?
На глазах выступали слезы, когда она видела разочарование на лице Джеральда при наступлении очередных месячных.
Почему она не могла доставить ему единственную радость, которую он так ждал? Ведь он же создал для нее жизнь, полную радости. Каждый из трех специалистов с Парк-авеню всякий раз уверял, что ее вины в этом нет, но Сильвия знала лучше.
Она была уверена, что смогла бы забеременеть, если бы преодолела свое отвращение к самому процессу физической близости с мужем.
Но почему? Какой другой муж на свете мог быть добрее и щедрее Джеральда?
Однако воспоминание о свадебной ночи, когда она впервые увидела его голым, все еще заставляет ее передергиваться. В своих шикарных, от лучших портных костюмах он выглядел таким большим, импозантным. Но голый, с обвисшим животом он кажется безобразным и старым. К тому же у него груди, груди,как у женщины! За все годы их супружества Сильвия так и не смогла отделаться от чувства тошноты, которая подступала, когда Джеральд приходил к ней. И это несмотря на то, что она бессчетное количество раз твердила себе, что любит его, а он любит ее. Прижимающийся к ней дряблый живот, заставлявший ее судорожно глотать воздух, его медленное вхождениев нее — затем сопение и стоны, как если бы ему было нестерпимо больно. „Все наладится, — говорила она себе, — не может не наладиться. Все дело в том, что мы просто не успели привыкнуть друг к другу".
Однако стоило Джеральду объявить о своем желании, снимая пижаму и складывая ее в изножье кровати, Сильвию начинала бить дрожь.
И вот на горизонте появился Никос…
Новый приступ боли в животе прервал размышления Сильвии. Она волчком завертелась на заднем сиденье, словно это каким-то образом могло помочь ей ослабить горячее дыхание зловещей силы, стремящейся наказать ее.
Прижавшись к спинке переднего сиденья, чтобы не так трясло от бесконечных рывков машины, Сильвия осторожно придерживала раздувшийся живот, словно там находилась бомба, готовая в любой момент взорваться.
— Я передумала, — обратилась она к водителю. — К „Святому Пию", пожалуйста!
В боковом зеркале Сильвия увидела, как изменилось выражение лица шофера. Что ж, его можно понять: в том районе Бронкса ему наверняка не светит найти пассажира на обратный рейс. Но зато там она будет чувствовать себя как дома — ведь в этом квартале Сильвия выросла, и сейчас он представлялся ей самым безопасным местом.
Чтобы подстраховаться, надо будет сказать Бриджит, что она у своей старой подруги Бетти Кронски. Это на тот случай, если Джеральд позвонит домой. Потом всегда можно будет сказать ему, что начались схватки и у нее не было времени возвращаться в центр или связываться с надутым, как индюк, доктором Хандлером, однокашником Джеральда по колледжу.
Конечно же, она отдавала себе отчет в том, что вся эта затея безумна, а главное, совершенно бесполезна. В конце концов Джеральд все узнает. Но по крайней мере сейчас другого выхода для себя она не видела. Только там, в Бронксе, Сильвия, как ей казалось, сможет ощутить свою близость к маме, которая сумеет и утешить, и защитить ее. И, кто знает, может, там с ней произойдет чудо — ребенок будет похож на Джеральда или на нее.
Теперь, когда они миновали наиболее оживленную деловую часть города, такси поехало быстрее, скользя мимо величественных многоквартирных домов Парк-авеню. Сильвия взглянула на часы в украшенном алмазами корпусе — подарок мужа к Хануке. Уже больше двух. Господи, неужели они не успеют?
Роскошь Парк-авеню сменилась убожеством Гарлема: разбитая мостовая, рытвины, мусор на тротуарах. Да еще и того хуже. Прямо на улицах валяются пьяные, большей частью старики. Сильвия закрыла глаза. Но запах… от зловония невозможно спрятаться. Горы мусора — здесь, кажется, его вообще не убирают.
Но вот колеса такси запрыгали — машина въехала с Третьей авеню на мост, ведущий в Бронкс. Сильвия открыла глаза. На повороте с бульвара Брукнера она увидела кругом множество детей — самого разного возраста и цвета кожи. Все они, презрев уличное движение со всеми его опасностями, самозабвенно резвились под струей, бьющей из открытого пожарного гидранта. Вот какой-то курчавый мальчишка с гладкой шоколадной кожей гонится за маленькой девчушкой — по ее спине бешено прыгают две длинные черные косы. Сильвия вздрогнула, на миг представив себе своегоребенка, играющего среди этой детворы в прятки за мусорными баками, — маленького шоколадного чертенка.
Такси, резко затормозив, остановилось. Сильвия тут же расплатилась и кое-как протиснулась через дверцу, стараясь не потревожить живот. Стоять оказалось не просто: ноги почти совсем не слушались ее.
Кирпичный и гранитный фасад больницы Св. Пия был так черен от грязи и копоти, что казался огромным дымоходом, который не чистили уже много лет. Сильвия ощутила резкие спазмы в животе. Наверняка, подумала она в смятении, внутри будет так же темно и мрачно: ни кондиционера, ни даже вентилятора, наверно, нет.
Уличные шумы буквально оглушили ее — кругом вопили дети, орало радио, из открытых окон раздавались гортанные испанские возгласы. С трудом преодолевая головокружение, Сильвия стала медленно подниматься по ступеням парадной лестницы.
Раздавшийся совсем рядом оглушительный треск заставил ее пошатнуться: казалось, заметавшееся сердце не выдержит и разобьется о ребра. Она так испугалась, что споткнулась о верхнюю ступеньку, и если бы в самый последний момент не схватилась за железные перила, то наверняка бы упала. И только потом Сильвия увидела. Дети. Взрывают на тротуаре хлопушки. Ну да, конечно, ведь завтра праздник — Четвертое июля. Как она могла забыть!
Взглянув в сторону детей, она подняла глаза и увидела в одном из окон жилого дома беременную женщину в выцветшем ситцевом халатике — огромный живот вывалился на подоконник, тупой взгляд медленно провожает „восхождение" Сильвии по лестнице, а к груди она прижимает пухлого коричневого ребенка, который вертится во все стороны. Сильвия отвернулась и неуверенными шагами вошла в больничную дверь.
Схватки стали сильнее, голова кружится так, что она никак не может решиться выпустить ручку двери. Пол под ногами качается, как палуба.
„Прошу… кто-нибудь… пожалуйста… помогите…" — Она открыла рот, чтобы произнести эти слова, но с ее языка не слетело ни единого слова, а глаза заволокло серой пеленой.
Черно-белые плитки пола поплыли на нее. Щека Сильвии ударилась обо что-то твердое и холодное. Волны боли накатили подобно раскатам приближающегося грома.
Потом наступила тишина.
Открыв глаза, Сильвия обнаружила, что лежит на железной кровати с сеткой по бокам. Кровать окружает зеленый занавес. Через неплотно прикрытую ткань виден кусок стены. На ней между двумя высокими окнами — изображение Иисуса в раме. Его глаза обращены к небу, кисти рук вывернуты, из стигматов капает кровь.