— Почему не пропустят? Пропустят, — доброжелательно улыбнулась Клавдия Ивановна, — только тогда вам придётся при входе у охранника бахилы купить и на обувь сверху надеть. Пять рублей пара.

— Замечательно, спасибо вам большое! — обрадованно проговорила другая женщина, помоложе, аккуратно поддерживающая пожилую под руку. — Ну, вот видишь, мама, ты зря волновалась, сейчас переобуемся, пойдем поговорим с доктором, может, Катюху увидим.

Они удалились по направлению к лестнице. Ещё слышались их голоса, когда к Бессонову пришли ещё двое посетителей.

— Алло, Павел Игоревич, это опять Клавдия Ивановна с первого этажа.

— Я вас слушаю, что-нибудь не так? — Голос его был спокоен, а манера обращения — предельно корректная и выдержанная. Но почему-то Холодовой после разговора с этим доктором становилось всегда как-то не по себе.

— Да нет, всё в полном порядке, просто к вам ещё родственники, Буровы. Сказать, чтобы подождали, или тоже пусть поднимаются?

— Клавдия Ивановна, будьте любезны попросить их подняться на этаж, только тоже не сразу, хорошо?

— Как скажете, — облегчённо закончила разговор она и поспешила повесить трубку.

Посмотрев на мужчину и женщину, по виду супружескую пару, стоящую за стеклом, она громко проговорила:

— Пятый этаж, пятьсот восемнадцатая комната, минут через десять доктор просил подняться, так что не спешите и переобуйтесь пока.

— Спасибо, — поблагодарил мужчина, и они отошли к креслам. Пока они переобувались, от нечего делать Клавдия Ивановна исподтишка наблюдала за ними.

Лет, наверное, сорок пять, а может, и все пятьдесят, к дочке пришли. Точно, Бурова Марина, пятьсот двадцать шестая. Интересно, зачем Бессонов столько народа навызывал, или так сложилось, что в один момент пришли? Одеты-то как здорово, наверно, состоятельные! У него костюмчик — шик, а у ней плащ кожаный, аж до пяток, небось столько стоит, сколько мне за год не заплатят. Да ладно, будет тебе, Ивановна, завидовать, грех! Если хотя бы у одного из двоих есть — и то хорошо, куда лучше, чем когда ни у того, ни у другого, пусть хотя бы она носит.

Посетители переоделись и, сдав одежду в гардероб, отправились наверх, а мать с дочерью временно вернулись к банкетке, стоящей у окна, неся в руках зеленоватые целлофановые больничные бахилы.

Наверное, мать неважно себя чувствует, раз ботинки стоя надеть не может, а дочка — ничего, молодец, матери помогает. Вот что значит дочка, а не сын, от них разве чего дождёшься? Им самим всю жизнь помогать надо. Хотя, дочки тоже разные бывают, да и сыновья порой такие встречаются, что мать всю жизнь как за каменной стеной. А одёжка на них попроще будет, знать, не богатые. Ладно, хватит по сторонам глазами хлопать, дела-то за меня никто не переделает.

Регистратор опустила глаза в журнал, а мать с дочерью не спеша отправились к лифту. Кнопка вызова горела оранжевым светом, наверное, на лифте поднималась та семья, что опередила их, разобравшись со сменной обувью быстрее.

— Постоим или станем пешком подниматься? — спросила мать.

— Мы же не опаздываем, подумаешь, посидим на этаже несколько минут, подождём, пока доктор с ними поговорит, а потом он к нам подойдёт, — успокоила её дочь. — Ты же слышала, он на месте, о нашем присутствии знает, так что не стоит волноваться напрасно.

— Видишь, какая я нескладная стала, без меня ты бы уже давно на месте была, — проговорила мама.

— Ты опять за своё? — нахмурилась дочь.

— Ладно, ладно, не сердись, больше не стану.

— Так, — проговорил Павел Игоревич, складывая документы обратно в папку. — Сначала — Смирновы, вот её бумаги. Потом у меня будут Буровы, это — её. На сегодня — всё, больше никого не предвидится, по крайней мере приёмных часов сегодня нет, а я больше никому встречи не назначал.

На столе и на полках шкафа, стоящего у окна, царил полнейший порядок. Всё лежало на своих местах, ничего не было перепутано или утеряно, все бумаги были надёжно склеены или скреплены стиплером и находились в отдельных файлах. Бессонов любил порядок, он всегда считал, что любое безобразие или недоразумение начинается с беспорядка на столе.

Закрыв за собой дверь, он проследовал в зал ожиданий, находящийся в центре этажа, почти у самого выхода на лестничную клетку. Огромное толстое стекло закрывало фасадную часть комнаты от самого пола и до потолка. Сквозь него было видно, что левый угол помещения занимает чёрный диван, обтянутый блестящей, уже вытертой во многих местах кожей. Вдоль широкого окна в больших и маленьких горшочках располагались цветы. Видимо, в этой комнатке им нравилось, потому что многие из них цвели, раскинув в стороны зелёные восковые листья.

В правом углу стояло несколько больших напольных кадок с массивными стволами экзотических растений. Предметом гордости всего отделения была пальма, подаренная посетителем лет восемь назад. Тогда и пальмой-то её ещё назвать было сложно. Никто не знал, что не особо крупный побег в горшочке средней величины так разрастётся, что менять ему квартиру придётся чуть ли не трижды в год. Любовно разговаривая с пальмой, каждую неделю уборщица проводила влажной тряпкой по её огромным листьям, слегка похожим на резные зонтики, и подвязывала тяжёлые у основания зелёные стволики специально нарезанной в длинные полосы мягкой фланелевой тканью.

Короткие прозрачные шторки слегка прикрывали подоконники, не касаясь радиаторов, накрытых пластиковыми ящичками с мелкими прорезями по бокам. Светлый, почти белый линолеум подчёркивал чистоту комнатки, наполняя её теплом и уютом.

Когда Бессонов открыл стеклянную дверь помещения и вошёл в комнату, супружеская пара поднялась ему навстречу.

— Здравствуйте, Павел Игоревич, — негромко проговорил мужчина, а женщина, стоявшая рядом, кивнула головой.

— Здравствуйте, садитесь, пожалуйста, — обратился к ним доктор, ставя свой стул напротив дивана. — Разговор у нас предстоит сложный, я вызвал вас вот по какому делу. Ваша дочь, находящаяся сейчас в пятьсот двадцать шестой палате, серьёзно больна, и вы должны непременно об этом знать. Ситуация, я бы сказал, критическая.

— Господи, что с ней такое? — побелела женщина.

— Когда она поступила к нам четыре недели назад на сохранение, диагноз местной женской консультации выглядел обычно — угроза выкидыша. Но за это время изменилось многое и, к сожалению, не в лучшую сторону.

Лицо женщины покрыла бледность, мужчина взял её за руку и крепко сжал её ладошку в своей.

— Нина, успокойся, — твёрдо сказал он. Обменявшись взглядом с врачом, он посмотрел в лицо жене и настойчиво проговорил: — Мы должны знать всю правду, это же наша дочь. Держи себя в руках.

— Да, всё в порядке, — напряжённо проговорила она, пытаясь справиться с волнением.

— Я могу говорить всё, как есть, ничего не скрывая? — спросил Павел.

— Вы должны нам сказать всё, ведь мы за этим пришли, — с расстановкой проговорил отец. — Доктор, простите мою жену, но девочка у нас одна, она поздняя, и с ней у нас связано всё, что только есть на свете, она для нас самое дорогое в жизни, поэтому Нина так переживает. Я прошу вас не скрывать ничего.

— Хорошо, — согласился Павел. — Я бы, наверное, не решился вас беспокоить, но дело действительно серьёзное, не терпящее отлагательств, и без вашей помощи девочке не выбраться.

При этих словах Нина вздрогнула, словно от удара плетью, и подняла на доктора испуганные глаза, полные слёз. Отец крепко сжал губы, и желваки на его скулах заходили ходуном.

— Говорите, доктор, мы вас внимательно слушаем, — произнёс он, старательно выговаривая слова. Давалось ему это нелегко, от волнения лицо будто свело судорогой, а сердце было готово выпрыгнуть из груди.

— Мы провели полное обследование организма, в том числе и компьютерное, — начал Павел. — На стадии исследования почек анализы показали, что правая почка почти не функционирует, а левая работает, но не в полную силу, не справляясь с выпавшей на неё нагрузкой, вот откуда постоянные боли в спине, тошнота, отёки и отторжение пищи.