Изменить стиль страницы

Не обошла стороной «коса» советской госбезопасности и первую семью Троцкого. В тюремных застенках погибла первая жена Льва Давидовича — Александра Соколовская. По официальной версии, покончила с собой в Берлине старшая дочь Зинаида, оказавшаяся за границей без документов и денег, — ее тоже лишили советского гражданства. Младшая дочь — Нина — умерла от чахотки и непрерывной травли. Репрессиям подверглись мужья дочерей, были расстреляны старший брат и сестра Троцкого.

В общем, можно сказать, племя истребляли с корнями. В живых остались лишь вторая жена да внук — сын Зинаиды. Расчет строился на следующем: Лев Троцкий, привыкший властвовать и повелевать, везде и всегда ощущать собственное величие, вне внимания масс и преклонения других перед собой должен умереть морально, раньше своей биологической смерти. И вокруг него постоянно нагнеталась обстановка непрекращающегося психологического давления. Зловещий страх витал повсюду, где только появлялся Лев Давидович. И он сдался, отошел от общества, стал затворником. Большой дом в Койоакане в Мексике, кстати стоивший немалых денег (чьих вот только), усилиями доверенных лиц, единомышленников и друзей превратился в самую настоящую неприступную крепость с высоким бетонным забором и вышкой с часовым. Охрана (до десятка полицейских и специальных агентов) была вооружена, что называется, до зубов, оснащена пулеметами. Сам Троцкий ходил в бронежилете даже по внутренней территории собственного бомбоубежища. И все-таки, несмотря на предпринятые меры, в 1938 году на вилле Койоакане случилось чрезвычайное происшествие. В дом на авениде Виене доставили посылку. Курьер вызвал подозрение у охраны. Проверили все и всех. И обнаружили пакет со взрывчаткой.

Режим ужесточили. Двери обили металлом. Здание оборудовали сигнализацией, для чего в апреле 1939 года пригласили специалиста по электронике Алекса Бухмана из Лос-Анджелеса. Молодой инженер потрудился на совесть, но и современнейшая по тому времени система безопасности не помогла, когда за дело взялась советская контрразведка в лице генерала Котова и его непосредственного начальника генерала Павла Судоплатова.

Сотрудник НКВД Леонид Котов (под этим псевдонимом, а также Леонтьева и Рубиновича скрывался уже известный нам Наум Эйтингон) в свое время работал в Испании под руководством резидента Александра Орлова-Никольского. Тот стал широко известен не столько своими подвигами как опытный разведчик-профессионал, сколько дерзким побегом из Мадрида в США. Побег этот поверг в шоковое состояние советское энкавэдэшное начальство, на некоторое время почти парализовал деятельность советских разведчиков за границей.

Дело в том, что испанские события оказали заметное влияние на деятельность внешних разведок всех государств, так или иначе к ним причастных. Безусловно, гражданская война в Испании стала для всех своеобразным полигоном для испытания своих возможностей, вербовки агентуры. Уже в то время родилась идея прямого политического террора в отношении тех государственных и политических деятелей, чье влияние на происходящие в мире процессы не работали на коммунистическую идею.

Одним из вариантов предусматривалось применение в этих целях смертоносных ядов. И лаборатории Могилевского в соответствующих планах спецслужб отводилось отнюдь не декоративное место. Мадриду и резиденту Орлову-Никольскому — тоже. Поэтому Орлов знал очень много. После побега он отправил из Америки несколько писем-предупреждений руководству НКВД о том, что в случае его преследования он раскроет всю зарубежную резидентуру и поставит в известность Троцкого о готовящемся на него покушении.

Собственно, предупреждение Троцкому он уже направил, но, видимо, Лев Давидович посчитал это послание то ли очередной провокацией, то ли не придал ему особого значения. Как ни странно, он (с его-то осведомленностью о методах деятельности «карающего меча революции») вполне серьезно полагал, что «убийствами нельзя изменить соотношение социальных сил и остановить объективный ход развития». «Устранение лично Сталина, — писал он, — означало бы сегодня не что иное, как замену его одним из Кагановичей, которого советская печать в кратчайший срок превратила бы в гениальнейшего из гениальных».

А на вилле в Койоакане и вокруг нее жизнь шла своим чередом. Опальный Лев Троцкий много писал. Он как-то отошел от реальных повседневных событий, и нападение на виллу налетчиков под командованием ветерана испанской войны «лихого полковника» Давида Альфаро Сикейроса, более известного всему цивилизованному миру в качестве великого художника, оказалось для политэмигранта полной неожиданностью.

Беспорядочной пальбы было более чем достаточно. Налетчики выпустили столько пуль, что их с лихвой хватило бы на бой с целым батальоном регулярного войска. Сильно пострадали стены здания, особенно спальни Троцкого. Сам хозяин виллы и его домочадцы, к удивлению всех, в том числе и нападавших и пострадавших, остались невредимыми. Ненадолго. В недрах московских кабинетов на Старой и Лубянской площадях уже начинали разыгрывать последний акт драмы Троцкого опытные, поднаторевшие в своем деле люди.

Из них наиболее примечательна фигура все время находившегося в тени начальника иностранного управления госбезопасности Павла Анатольевича Судоплатова. Того самого, о котором так много рассказывал Могилевский, другие бывшие сотрудники НКВД и МГБ. Сам же Павел Анатольевич постоянно держался вне поля зрения и в довоенное время, и в годы войны, и после ее окончания. Уже будучи арестованным, во время допросов отвечал следователям сухо, строго и конкретно по существу, только в рамках поставленных вопросов. Ничего предосудительного за собой не признавал и лишней вины на себя не брал. А рассказать Павлу Судоплатову было что…

В органы госбезопасности, тогда еще ВЧК, его зачислили еще в 15-летнем возрасте, как говорил сам Судоплатов, «по путевке политотдела 44-й дивизии Красной Армии. И с того времени до суда, а точнее, до самого ареста находился в этих органах и считаю, что свой долг перед Родиной я выполнял добросовестно и честно. Только в 1923 году я был, как несовершеннолетний, демобилизован из органов, но потом в феврале 1925 года по путевке мелитопольского окружкома ЛКСМУ был направлен на работу в ГПУ Мелитопольского округа, и вот с этого времени я постоянно служил в этих органах».

Пути наверх у каждого свои. Одни, как Могилевский, говоря простонародным языком, седлают науку. Другие делают ставку на идею, беспощадность к врагам, служебное рвение. Третьи используют интриги, доносы, любые неправедные пути устранения более одаренных и удачливых конкурентов. Судоплатову судьба уготовила свою, отличную от прочих дорогу к вершинам профессиональной карьеры.

Чем-то, видать, приглянулся Судоплатов занимавшим тогда высокие посты в ГПУ Артузову (Фраучи) и Слуцкому. И поручили они молодому чекисту самостоятельный, но очень ответственный участок — работу против украинских эмигрантских центров за границей. Требовалось не только заслужить высокое доверие руководящих кругов Организации украинских националистов (ОУН), но и разобраться, что представляли собой кадры оуновских боевиков, их руководители. Здесь, как говорится, или пан, или пропал. Третьего не дано.

В 1934 году, после убийства советского дипломата Майлова боевиком ОУН Лемеком во Львове, ОГПУ приступило к разработке и осуществлению крупномасштабного плана борьбы с украинским национализмом. Вот когда пригодились и своевременно засланные, глубоко законспирированные «казачки». Один из них, Лебедь, считался наиболее ценным. Он прошел с лидером националистов Коновальцем «Крым, Рим и медные трубы»: воевал вместе с ним против России и австро-венгерской армии, потом три года отсидел в лагере для военнопленных под Царицыном, являлся его заместителем в Гражданскую, а с 1920 года считался «главным представителем» ОУН на Украине.

Другой «главный представитель» Коновальца — Полуведько — жил по фальшивому паспорту в Финляндии и тоже был завербован чекистами. С помощью этих доверенных лиц Коновальца советское ОГПУ осторожно подводило своих людей к сокровенным тайнам оуновской системы, на самые верхи. Работали настолько дальновидно, расчетливо, что даже такие киты украинского подполья, как Грибивский, Андриевский, Сциборский и прочие, вовсе не ощущали опасности.