На следующий день начальник лаборатории пришел на работу с опозданием и тоской в сердце. Он без всякой реакции выслушал Семеновского, который высказал ему свои претензии: превышение дозы, данной Сергееву, так как тому полагалась не контрольная, с ускоренным летальным исходом, а пониженная — с учетом возраста и состояния здоровья. То есть бедный профессор должен был мучиться не сутки, а по меньшей мере трое-четверо.
— Пожалел ты старика, — укоризненно сетовал эксперт.
— Коллега ведь, — устало ответил Могилевский. — Известный врач-токсиколог. Вот его мои люди и пожалели…
— Ну и что? Нельзя так расточительно расходовать ценный препарат, — не успокаивался Семеновский. — Учет, видимо, плохо поставлен, дери три шкуры с этих бездельников да пригрози если что, так мы их самих в эти же «палаты» загоним.
Следующим днем было воскресенье. Вечером все собрались в тесной квартирке ассистента. Праздновали бракосочетание Хилова и Евгении. Невеста поначалу сидела грустная, а гости, как нарочно, почти после каждой стопки кричали «Горько!», заставляя молодых поминутно целоваться. Ефим был по-настоящему счастлив, всех благодарил за поддержку, хвалил жену. Но к концу веселья Женька была уже в изрядном подпитии, и ее судьба не казалась ей слишком уж немилостивой. «Не хуже других», — говорила она про себя, глядя на пьяную компанию, в которой ее новоиспеченный законный муж, одетый в новенькую форму, казался ей вполне достойным ее руки.
— Вот увидишь, долго с ним она не протянет, — скорчив кислую гримасу, сказала сидевшая рядом с Могилевским Анюта. — Я бы с этим ублюдком и одной ночи не выдержала!
— Ничего, слюбится, — не согласился с ней начальник.
Комендант НКВД Блохин, которого Хилов все-таки уговорил побывать на его свадьбе, в отличие от всех, к концу веселья заскучал. Он подсел к Могилевскому и заговорщически прогудел ему в ухо:
— А может, и нам провести эту медовую ночь с машками в Кучине? Вижу, что-то ты в последние два дня скучный ходишь. А, Моисеич?
— Поехали! — обрадовался Могилевский.
Ему хотелось забыть все, что было в эти дни. И они поехали в Кучино, гуляли там всю ночь, пили, парились в бане, предаваясь утехам. И душевная тоска понемногу улеглась сама собой. Наутро Могилевский даже заикнулся о квартире Сергеева на Сретенке. Осиротела, мол, жилплощадь.
— Мне было бы там удобно, — сказал он.
Блохин быстро все разведал, но Григорию Моисеевичу не повезло. Квартиру уже предоставили одному из следователей НКВД по особо важным делам.
— Опоздал ты, Гриша, — ворчал Блохин. — Надо было сразу мне сказать. На какие-то пару дней опоздал. Теперь уже ничего не изменишь, он с семьей туда уже перебрался. Не выселять же теперь мужика?..
Переехавший на квартиру Сергеева следователь неожиданно сам объявился через два дня. Он сообщил, что у профессора много книг по ядам и в аппарате ему рекомендовали все передать в спецлабораторию Могилевского. Григорий Моисеевич послал Хилова, и тот привез на машине все книги. Их тотчас расхватали сотрудники лаборатории. Начальник же ни к одной из них не прикоснулся. Общаться с душой Артемия Петровича даже через книги Могилевский был не в состоянии. Он вообще не подходил к ним, потому что еще издали, увидев старые, дореволюционные фолианты в темно-коричневых толстых обложках, с золотым тиснением, Григорий Моисеевич вдруг испытал жуткий озноб. Точно дух профессора посылал ему свои проклятия.
С дигитоксином Могилевский экспериментировал раз десять. Одним его вводили утром — на голодный желудок, другим по вечерам — сразу после приема пищи, меняли дозировку. Как рассказывал впоследствии комендант НКВД Блохин, он приводил в лабораторию «дряхлых и цветущих по состоянию здоровья, по полноте — худых или тучных». Иногда сам присутствовал при умерщвлении людей. И всегда приходил в помещение доктора Могилевского по завершении операции. По его собственному свидетельству, одни отравленные умирали через два-три дня, некоторые мучились с неделю. Пришлось от дигитоксина на время отказаться: НКВД требовались более эффективные и надежные средства.
Снова зачастил в лабораторию заместитель Судоплатова — Наум Эйтингон.
Глава 10
С Наумом Эйтингоном у Могилевского отношения сложились в общем-то достаточно доверительные. Особенно сблизились они после того, как Эйтингон получил задание выехать в спедкомандировку за границу. Это было еще за несколько лет до войны.
Очень специфическим и ответственным было то задание. Настолько важное и серьезное, что о его сути будущий генерал не обмолвился ни единым словом даже на допросе после своего ареста спустя более десятка лет. Допрашивавший его полковник юстиции Кульчицкий этим эпизодом почему-то интересоваться не стал и оставил тогда непрочитанной одну из интереснейших страниц тайной деятельности советской внешней разведки, да и спецслужб в целом.
Началась она в Париже и закончилась неудачной попыткой отравить одну широко известную личность. Объектом самого пристального внимания советских органов государственной безопасности, да и внешней разведки, в те дни оказался Лев Давидович Троцкий. Бывший председатель Реввоенсовета Советской Республики с момента выдворения его за пределы советских границ в 1929 году из поля зрения органов не выпадал. Другой вопрос, насколько состоятельной являлась уверенность ГПУ в своем контроле над ситуацией. Что касается собственной территории, то в Советском Союзе действительно каждый шаг Троцкого отслеживался. Но с переездом именитого диссидента за рубеж надзор за ним постепенно становился все более похожим на самое настоящее преследование и сопровождался ликвидацией людей из ближайшего окружения бывшего председателя Реввоенсовета.
Конечно, знай Сталин о кознях, которые начнет строить, оказавшись вне пределов досягаемости, Троцкий, ему наверняка не позволили бы спокойно покинуть страну. Способов в распоряжении вождя на сей счет было предостаточно. Но не учел он всех возможных последствий своего опрометчивого решения о высылке Троцкого. А когда спохватился — было поздно.
Странных, то есть необъяснимых и загадочных, смертей в истории государства Российского достаточно. Но период диктатуры советской власти оказался на них особенно «урожайным». И если говорить об акциях НКВД за рубежом, чем и занимались Эйтингон и Судоплатов, так опекавшие лабораторию Григория Моисеевича Могилевского, то с именем Троцкого были связаны многие из них.
В сентябре 1937 года в Швейцарии, в окрестностях Лозанны, обнаружили труп сотрудника НКВД Игнатия Рейсса с семью пулями в теле. Как потом выяснилось, Рейсс давно проявлял симпатии к Троцкому и незадолго до своей смерти официально перешел на сторону IV Интернационала. Он весьма активно включился в борьбу со сталинским режимом, проповедуя идеи мировой революции. И его убрали с политической сцены. Еще известно, что Рейсс общался с поэтессой Мариной Цветаевой и ее мужем Сергеем Эфроном, который тоже имел отношение к органам — сотрудничал с секретными спецслужбами. По некоторым сведениям, Эфрон был как-то причастен к убийству Рейсса. Такие вот случались выкрутасы, в которых переплелись судьбы многих известных людей.
В том же 1937 году был расстрелян младший сын Троцкого — Сергей Седов, химик по профессии, ставший в 28 лет профессором. Если пока не по зубам ствол взрослого дерева, обрубают побеги — растению все равно больно.
В мае 1937 года бесследно исчез бывший личный секретарь Троцкого — чех Эрвин Вольф, посланный в Испанию для налаживания контактов.
Еще один бывший секретарь Троцкого — немец Рудольф Клемент — тоже пропал при невыясненных обстоятельствах в Париже. Клемент, как технический секретарь IV Интернационала, многое и многих знал, на многое был способен.
Кольцо блокады вокруг Троцкого сжималось. Восемь секретарей, ближайших его помощников, погибли. Четверо в СССР, столько же за рубежом.
Потом последовал новый удар в 1938 году загадочно умер в парижской клинике еще один сын Троцкого — Лев Седов. Доверенным лицом его был некий Марк Здоровский. Позднее вокруг этой личности появится немало темных слухов, подозрений в тайных связях с НКВД и причастности к самым загадочным террористическим акциям того времени.