– В крови весь, порезался, да еще головой ударился. Я как могла его перевязала и доктора вызвала, Семен Палыча. До кровати хотела довести, но не смогла, одеялом укрыла, так Антоша на улице и лежит.

– Как это случилось? – спросил врач, торопливо шагая за указывающей дорогу тетей Клавой. – По телефону вы толком ничего не объяснили.

– Бандит какой‑то в дом забрался, – взволнованно затараторила нянька Светояровых. – Антошу в окно выбросил, а потом Ирину по голове шарахнул. Я, правда, всего не видела, выбежала на крик, заметила какого‑то типа в черном, ударившего ее, но он убежал, а потом я нашла Антошу под окном, всего в крови и тоже без сознания.

– Антона никто не выбрасывал, – вмешалась я. – Мы были на кухне, и он внезапно бросился в закрытое окно. Рыбкой нырнул, как в омут. Хорошо хоть, там первый этаж.

– Сам бросился? Просто так, ни с того, ни с сего? – уточнил врач.

– Да. Это было при мне. Все произошло совершенно неожиданно.

– Неужто Антоша сам выпрыгнул? – от изумления тетя Клава остановилась и обернулась ко мне. – Быть того не может! Зачем?

– Не знаю. Может, он увидел в окно того типа, что потом меня оглушил? Все произошло так быстро, что я не успела ничего понять.

– Вы вызвали милицию? – спросил врач.

– Какая милиция! До нее ли мне было? – всплеснула руками старуха. – Антоша кровью истекал, порезался весь. Аркадьичу еще позвонила, он днем в оранжерее работает, здесь неподалеку живет, в Нижних Бодунах, здоровый, как лось. Попросила его подойти, Антошу в дом перенести, да что‑то Аракдьич задерживается.

– Тут я, тут! – донесся из темноты густой бас. – Машина не заводилась, пришлось на своих двоих добираться. Что с хозяином‑то случилось?

* * *

Накрытый одеялом Антон лежал неподвижно, как труп. Тетя Клава постаралась от души и намотала на него столько бинтов, что их запросто хватило бы на добрую дюжину мумий.

– Похоже на сотрясение мозга, – сказал врач. – Переломов нет, только порезы, так что, возможно, все не так страшно. Нужно срочно отвезти его в больницу. Зря вы, Клавдия Ивановна, скорую вызывать не захотели.

– Какая скорая! – запричитала старуха. – Сам знаешь, как они ездют. Скорей смерти дождешься, чем скорой. Настёне вот, подруге моей, сердце однажды прихватило, так три часа их, паразитов, ждала, вот те крест. Так и померла, не дождавшись. Вы ж Антошу с детства пользуете, только вам я и доверяю.

– Ладно, – кивнул врач. – Отвезу его в первую Градскую. Не волнуйтесь, там отличное оборудование. Сделаем все, что возможно. Аркадьич, поможешь донести Антона до машины?

Когда его поднимали, Светояров пошевелился и тихо застонал.

– Слава богу, в себя приходит, болезный! – истово перекрестилась тетя Клава.

Обрадоваться я не успела. В глазах потемнело, тело налилось свинцовой тяжестью. Я пошатнулась, уцепилась за стенку дома и тихо сползла по ней вниз.

– Ее тоже надо в больницу, – откуда‑то издали услышала я голос врача, и охвативший меня от этих слов ужас немедленно привел меня в чувство.

Одна мысль о столкновении с российским здравоохранением ввергала меня в панику. После того, как наши безграмотные медики в ранние студенческие годы порадовали меня столь впечатляющими диагнозами, как аортальный порок сердца и опухоль мозга (в первом случае врачиха не умела измерять давление и решила, что кровяное давление у меня равно нулю, а во втором в рентгеновский аппарат попал какой‑то посторонний предмет, который врачи благополучно приняли за опухоль), я всячески избегала контактов с отечественной медициной, а для поддержания здоровья стала изучать рефлексотерапию и всевозможные восточные методы лечения.

Я протестовала так яростно, уверяя, что мне необходимо всего лишь выспаться и отдохнуть, что врач понял – без борьбы меня взять не удастся.

– Ладно, – согласился он. – Не хотите пройти обследование – ваше дело. Скорее всего, у вас легкое сотрясение мозга. В любом случае, в течение нескольких дней вам необходим полный покой и постельный режим.

– Пусть она переночует здесь, – вмешалась тетя Клава. – Не может же она в таком состоянии возвращаться в Москву.

– Это наилучший вариант, – сказал врач. – Если завтра утром почувствуете себя плохо, позвоните мне.

– Договорились. Если будет плохо, позвоню, – пообещала я.

* * *

Перед отъездом врач оставил мне несколько таблеток. Я приняла одну из них, и минут через десять головокружение исчезло, а боль стала гораздо слабее.

Тетя Клава постелила мне в спальне Макса. Не знаю, почему она решила устроить меня именно там, но я не возражала. Провести ночь в кровати сожранного пираньями плейбоя – в этом было что‑то мистическое. Интересно, какие сны мне приснятся на этом месте?

Снимая одежду, я вспомнила о найденном в саду обрывке и достала его из кармана. Судя по типу бумаги, это была распечатанная на принтере цветная фотография. На оторванном кусочке была запечатлена кисть руки и часть вязаного рукава бутылочно‑зеленого цвета.

Кисть была тонкой и изящной, она могла принадлежать как женщине, так и мужчине, не привыкшему к тяжелой физической работе. Коротко постриженные аккуратные ногти. Никакого маникюра. Рука как рука, ничем особо не примечательная, если не считать трех маленьких родинок у основания указательного пальца, образующих почти идеальный равносторонний треугольник.

Возможно, гений дедукции пришел бы на основании этого обрывка к целому ряду хитроумных умозаключений, но гением я не была, к тому же совсем недавно меня здорово шарахнули по голове, что отнюдь не улучшило мой умственный потенциал.

Допустим, у бандита в руках была свернутая в трубочку фотография, и Харлей, играя, оторвал от нее этот клочок. Зачем мистер Икс притащил с собой снимок? Может, он проник в усадьбу как раз для того, чтобы забрать фотографию? Если предположить, что это чей‑то портрет, судя по размеру руки, он должен был быть достаточно большого размера – двадцать на тридцать, а то и тридцать на сорок сантиметров. Кто же был изображен на снимке?

От умственного напряжения голова снова разболелась, и я решила, что утро вечера мудренее.

Я положила обрывок снимка на тумбочку у кровати, не без труда расстегнула свои браслеты‑щитки‑кастеты и положила их по обе стороны от фотографии. На остриях шипов темнела засохшая кровь. Мысль о том, что я оцарапала‑таки неизвестного злоумышленника, немного утешила меня. Стянув с себя одежду, я нырнула под одеяло и почти мгновенно уснула.

Разбуженная протяжным криком петуха, я не сразу сообразила, где нахожусь. Старинные часы с маятником, висящие на стене, показывали восемь с четвертью утра. Зевнув, я села на кровати, прикидывая, чем меня порадует наступающий день. Голова почти не болела, и это вселяло оптимизм. Солнце светит, в холодильнике наверняка еще остался мой любимый копченый угорь, жизнь по‑прежнему прекрасна и удивительна. За завтраком покажу обрывок фотографии тете Клаве и спрошу, не знакомы ли ей эти три родинки. Мысль о загадочном снимке окончательно взбодрила меня.

Повернувшись к тумбочке, чтобы взять обрывок и повторно изучить его, уже на свежую голову, я не увидела на ней ничего, хотя бы отдаленно напоминающее бумагу и слегка растерялась. Может, я недооценила последствия вчерашнего удара по голове, и у меня начались провалы в памяти?

Я могла бы поклясться, что еще вчера обрывок снимка мирно покоился между двумя шипастыми браслетами. Браслеты были на месте, но теперь между ними лежали два пульта управления: от телевизора и видеомагнитофона, которые вчера я – убей бог! – в глаза не видела.

На всякий случай я нагнулась и осмотрела пол в тщетной надежде, что бумажку унес с тумбочки несуществующий сквозняк – окна и двери были закрыты. Ожидания не оправдались. В любом случае, даже если сквозняк и сдул обрывок снимка, вряд ли бы он стал компенсировать мне потерю пультами управления.