Василекъ подозрѣвала, что сердце и голова Насти были уже заняты, были "на сторонѣ"; но кто былъ этотъ человѣкъ, ей въ умъ не приходило.

Не смотря на то, что самъ Шепелевъ не взлюбилъ свою нареченную, а Настя тоже всячески, сначала умышленно, а потомъ невольно отталкивала его отъ себя; не смотря и на желаніе тетки — имѣть болѣе вельможнаго зятя положеніе дѣла не измѣнялось. Шепелева и княжну называли и представляли знакомымъ, какъ сговоренныхъ еще въ дѣтствѣ покойнымъ отцомъ. Свадьба же ихъ должна была послѣдовать по полученіи Шепелевымъ офицерскаго чина.

Перемѣна въ мысляхъ князя на счетъ этой свадьбы была такъ неожиданна, такъ двусмысленна, что стала подозрительна даже и Шепелеву.

Почему не прочилъ князь любимой сестрѣ кого-нибудь изъ своихъ блестящихъ товарищей или изъ русскихъ офицеровъ Голштиневаго войска, или изъ придворныхъ? Это было для всѣхъ вопросомъ. Одна Настя на все пожимала нетерпѣливо плечами или усмѣхалась.

Князь объяснялъ это желаніемъ видѣть исполненіе воли покойнаго отца и тѣмъ, что полюбилъ Шепелева. И тому и другому — ни Шепелевъ, ни тетка, конечно, не вѣрили.

Юношѣ, разумѣется, не нравился князь, хотя будущій шуринъ былъ крайне ласковъ съ нимъ, и Шепелевъ старался дѣлать видъ, что вполнѣ радъ съ нимъ породниться.

Вновь прибывшій на службу недоросль изъ дворянъ не могъ, впрочемъ, безъ нѣкотораго рода уваженія смотрѣть на офицера въ положеніи князя, не могъ вполнѣ отрѣшиться отъ обаянія того, что князь былъ пріятель и участникъ всѣхъ затѣй Гудовича, генералъ-адьютанта императора и любимца графини Елизаветы Романовны Воронцовой.

Всему Петербургу было извѣстно, что князь Тюфякинъ-былъ очень близокъ съ Гудовичемъ, любимцемъ Воронцовой, который покровительствовалъ князю болѣе чѣмъ кому либо и звалъ своимъ другомъ, "князинькой" и "тюфячкомъ". Князя Глѣба поэтому звали въ Петербургѣ со словъ Гетмана: "фаворитъ фаворита фаворитки".

Князь былъ непремѣннымъ членомъ всѣхъ пирушекъ и дорогихъ раззорительныхъ затѣй Гудовича. Не будь на свѣтѣ старой дѣвы тетки, то, конечно, онъ добился бы опекунства надъ состояніемъ княженъ и все бы прошло сквозь его пальцы. И сироты княжны остались бы скоро безъ гроша, раззоренныя, благодаря всѣмъ этимъ затѣямъ придворнаго кружка любимцевъ государя.

Но противъ старой дѣвицы, имѣвшей много друзей въ Цетербургѣ, противъ "Кремня Михайловича", какъ звалъ ее князь Глѣбъ — трудно было бороться даже и Гудовичу, если бы онъ захотѣлъ услужить своему фавориту.

— Какъ бы намъ ее похерить? часто говорилъ Глѣбъ Андреевичъ другу и покровителю.

— Дай срокъ. Теперь нельзя, отзывался Гудовичъ. — Вотъ станетъ Лизавета Романовна императрицей — тогда и кути душа. Будемъ творить все, что Богъ на душу положитъ!!..

XVIII

Юношу Шепелева подмывало поскорѣе повѣдать въ семьѣ невѣсты приключеніе свое у принца, и въ сумерки онъ отправился съ Тюфякинымъ. Разсчетливость Пелагеи Михайловны, доходившая до скупости, побудила княженъ Тюфякиныхъ переѣхать, по смерти матери, и жить въ мѣстечкѣ Чухонскій Ямъ, потому что тутъ у тетки опекунши былъ свой домъ, старинный, деревянный, построенный еще при юномъ государѣ Петрѣ Алексѣевичѣ Второмъ. Домъ былъ окруженъ большимъ дворомъ и садомъ. Оврагъ, довольно глубокій для того, чтобы тамъ свободно могли скопляться сугробы зимой и бездонная грязь лѣтомъ, отдѣлялъ садъ отъ остальныхъ пустырей, раздѣленныхъ на участки. Нѣсколько лѣтъ позднѣе между Чухонскимъ Ямомъ и Петербургомъ долженствовало воздвигнуться Таврическому дворцу. Мѣсто это было не хорошее. Тутъ всегда водились головорѣзы.

День былъ ясный, тихій и морозный, и хотя юноша шелъ быстрой походкой, однако сильно озябъ и радъ былъ, завидя домъ.

Пройдя дворъ и поднимаясь уже на большое крыльцо дома, Шепелевъ увидалъ кучку людей направо у флигеля, гдѣ помѣщались погреба, молочные скопы, клѣти для птицъ и вообще всякія принадлежности дома. Среди этой столпившейся кучки онъ узналъ по стройному стану и по шубкѣ старшую княжну. Въ ту же минуту кучка двинулась къ нему. Княжна узнала его и издали кивнула ему головой. Онъ остановился и дождался.

Когда некрасивая княжна приблизилась со своей свитой, состоящей изъ бабы птичницы, казачка Степки, лакея Трофима и еще двухъ женщинъ, то Шепелевъ увидѣлъ въ рукахъ птичницы бѣлаго пѣтуха.

— Здравствуйте, тихо сказала княжна, улыбаясь и какъ бы смущаясь.

— Что это вы, княжна, по такому морозу на дворѣ дѣлаете? сказалъ Шепелевъ. — Сидѣть бы дома.

— Я и не собиралась было выходить, да несчастье случилось.

— Что такое?

— Да вотъ… бѣдный этотъ бѣлячекъ ножку сломалъ, показала она на пѣтуха, который въ рукахъ бабы какъ-то глупо вытягивалъ шею и таращилъ желтые глаза.

Шепелевъ разсмѣялся, глядя на княжну и пѣтуха. Птичница и казачокъ тоже усмѣхались за спиной барышни.

— Чему-жъ вы это, Дмитрій Дмитричъ? укоризненно выговорила Василекъ.

— Вы сказываете, несчастіе…

— Что-жъ, для него разумѣется несчастіе. Тоже созданье Божье и чувствуетъ…

— Что онъ чувствуетъ?.. Его и рѣжутъ когда на жаркое, такъ онъ кричитъ не отъ боли, а отъ того, что за голову ухватили. Посмотрите, нѣшто видно по его дурацкимъ глазамъ, что у него нога сломана?

— Что не видать ничего по глазамъ, такъ стало и нѣтъ ничего внутри? странно спросила княжна.

— Вѣстимо нѣтъ, смѣялся Шепелевъ.

— Ну, ужь вы… махнула она рукой. — Входите-ко. Свѣжо. Нашихъ дома нѣтъ. Со мной одной посидите, дѣлать нечего.

— Очень радъ. Я съ вами бесѣдовать люблю, отозвался Шепелевъ.

Они вошли въ домъ.

— Это сказать такъ легко, снова заговорила княжна, поднимаясь по лѣстницѣ. — Въ душѣ его, т. е. въ немъ-то самомъ, внутри его, Богъ вѣсть что. Хоть и птица онъ, малая и глупая, а, поди, страждетъ не хуже человѣка. Мало-ль чего, Дмитрій Дмитричъ, не видно по глазамъ, а внутри болитъ, да ноетъ, Да щемитъ тяжко… И княжна вдругъ прибавила веселѣе:- Ну, да вѣдь, вы, съ сестрой, люди молодые, горя и болѣзней не видѣли, такъ какъ же вамъ и судить, коли не по наружности человѣческой.

Княжна Василекъ причисляла себя къ старымъ людямъ, испытавшимъ… И дѣйствительно, болѣзнь, ее изуродовавшая, и горе по безвозвратно утраченной красотѣ — это жгучее горе, въ которомъ какъ въ горнилѣ перегорѣло все ея нравственное существо — сдѣлали изъ нея уже чрезъ годъ послѣ болѣзни — далеко не ту дѣвушку, прежнюю хохотунью и затѣйницу.

Они вошли въ прихожую. Княжна попросила молодого человѣка пройти въ гостинную, а сама хотѣла остаться на минуту въ передней съ людьми.

— Я сейчасъ приду…

— Да что-жъ вы хотите дѣлать тутъ?

— Пѣтуху ногу перевязать…. Анисья не съумѣетъ…. Я сейчасъ.

Шепелевъ разсмѣялся опять.

— Да вы лучше велѣли бы поскорѣе его зарѣзать. онъ еще годится.

— И вы тоже съ тѣмъ же… Вотъ какъ и они всѣ.

— Вотъ такъ-то и я сказываю боярышнѣ, вмѣшалась баба птичница. — Вязаньемъ ничего тутъ не сдѣлаешь. Въ одинъ день такъ похудаетъ, что кушать его господамъ нельзя будетъ. A коли сейчасъ его зарѣзать, то ничего.

— Ну, ну, вздоръ все… закропоталась княжна. — Говорятъ тебѣ, не зарѣжу… Поди принеси тряпочекъ, палочекъ и нитокъ…

— Такъ ужь и я лучше вамъ помогу, сказалъ смѣясь Шепелевъ и остался въ прихожей.

Чрезъ минуту принесли тряпокъ и нитокъ изъ дѣвичьей. Трофимъ, насмѣшливо ухмыляясь и встряхивая головой, сталъ строгатъ можемъ изъ дощечки два крошечныхъ лубка.

— Да вы только, княжна, разсудите! весело и убѣдительно приставалъ Шепелевъ, насмѣшливо взирая на стряпанье и хлопоты дѣвушки и видя одобреніе своихъ словъ на всѣхъ лицахъ дворни. — Вѣдь вы не знаете какую птицу всякій день рѣжутъ вамъ къ столу… Такъ-ли?

— Такъ, могли, стало-быть, скажете, и этого нынче зарѣзать?..

— Ну да… Вѣдь его же, вылѣченнаго, когда-нибудь вы скушаете.

— A какъ вы полагаете, заговорила княжна:- старый, къ примѣру, человѣкъ, да еще иной разъ злющій, да ехидный. захвораетъ вдругъ… Ему и безъ того житья, къ примѣру, не много мѣсяцевъ осталось. A его же злющаго знахари да лѣкаря лѣчутъ… A онъ тоже, все равно, умереть долженъ скоро.