Врядъ ли кто-нибудь когда-либо такъ странно и весело пріѣзжалъ въ столицу поступать на службу.
Однако горячій нравъ, умъ и смѣлость сказались въ юношѣ. Одинъ одинехонекъ среди большой столицы, безъ родныхъ, безъ друзей, даже безъ знакомыхъ, Державинъ не далъ себя въ обиду. Упрямо и горячо доказывалъ онъ, что уже два года считаетъ себя инженеръ-кондукторомъ и не желаетъ поступать въ полкъ за неимѣніемъ средствъ содержать себя въ преображещахъ. Но ничто не помогло. Отсидѣвъ день или два подъ арестомъ, юноша все-таки былъ зачисленъ фактически въ лучшій гвардейскій полкъ, и, будучи совершенно безъ денегъ, поселился въ самой казармѣ, нахлѣбникомъ у солдатской семьи.
Въ первые дни службы всякія порученія, разноска по городу повѣстокъ, работа то лопатой, то метлой едва не уходили не очень крѣпкаго здоровьемъ юношу, но вскорѣ, благодаря его изобрѣтательности, ему жилось уже нѣсколько легче. Этими самыми нелѣпыми цидулями и грамотками солдатикъ избавился отъ тяжелой работы, а деньги, недавно присланныя вновь матерью, хотя и небольшія, помогли ему расплатиться съ его хозяиномъ капраломъ Волковымъ. Кромѣ того, за нѣсколько дней передъ тѣмъ, Державинъ розыскалъ, наконецъ, въ Петербургѣ стараго друга и учителя, прощеннаго пастора Гельтергофа, который выѣхалъ еще прежде. На сколько было плохо ему когда-то въ Казани въ качествѣ ссыльнаго, на столько хорошо ему было теперь. Онъ былъ возвращенъ изъ ссылки тотчасъ же по воцареніи Петра Ѳеодоровича, прямо въ Петербургъ, будучи лично извѣстенъ Фленсбургу. Теперь онъ могъ разсчитывать на быструю и совершенную перемѣну своей судьбы къ лучшему. Гельтергофъ и въ Казани искренно любилъ юношу за его прилежаніе и зная по себѣ, каково бѣдствовать въ чужомъ городѣ, добрый пасторъ велѣлъ юношѣ заходить въ себѣ, обѣщаясь подумать объ его судьбѣ.
— Вы великолѣпно говорите по-нѣмецки, сказалъ онъ, вы говорите, какъ настоящій нѣмецъ, mein lieber, а это очень важно. Теперь не Елизавета царствуетъ, лукаво ухмыльнулся пасторъ. Теперь Peter der Dritte царствуетъ!.. Теперь нѣмецкій языкъ для всякаго есть лучшій дипломъ, самый важный дипломъ.
Рядовой преображенецъ самъ чувствовалъ, что проклятый нѣмецкій языкъ, который когда-то вколачивалъ въ него каторжникъ Роза, теперь будетъ имѣть огромное значеніе для его служебной карьеры. И теперь Державинъ, обождавъ недѣлю, давъ время доброму Гельтергофу заняться его печальной судьбой, собирался снова навѣдаться къ пастору. Но какое-то странное чувство, въ которомъ юноша самъ не могъ отдать себѣ отчета и самъ не понималъ вполнѣ, мѣшало ему подѣлиться своей тайной съ своими ближайшими знакомыми и пріятелями. Ему почему-то было совѣстно сознаться въ своихъ мечтаніяхъ, сказать о своей бесѣдѣ съ Гельтергофомъ, разсказать все кому-либо, капралу Волкову, Морозову, еще менѣе Квасову; и даже въ дружеской бесѣдѣ съ товарищемъ Шепелевымъ онъ все-таки не рѣшился заговорить о пасторѣ и своихъ надеждахъ на помощь его. Да и какъ было радоваться знанію этого нѣмецкаго языка, какъ было возлагать на него всѣ надежды, носиться съ нимъ, когда все кругомъ ненавидѣло и ругало этотъ языкъ? Тотъ же новый знакомый и товарищъ, едва пріѣхалъ въ Петербургъ и уже успѣлъ отчасти пострадать, или, по крайней мѣрѣ, былъ возмущенъ и оскорбленъ тѣми, кто свысока требовалъ знанія этого проклятаго языка.
Но юноша Державинъ, уже знакомый по опыту съ бѣдностью, съ несправедливостью людской, былъ мало похожъ на юношу Шепелева. Онъ, и не зная по-нѣмецки, вывернулся бы изъ затрудненія и не ударилъ лицомъ въ грязь, если бы попалъ въ кабинетъ принца.
— Экая обида, что я ушелъ изъ дворца. Охъ, Господи! Вотъ кабы знать заранѣе! сожалѣлъ онъ теперь. Богъ знаетъ, что бы еще вышло изъ моей бесѣды съ принцемъ. Пожалуй бы съ разу въ люди вышелъ.
XVII
Семейство Тюфякиныхъ состояло изъ старой дѣвицы, опекунши, лѣтъ 50-ты, длинной, сухопарой, словоохотливой и на видъ добродушной, но страшно упрямой, — двухъ сиротъ: княженъ Василисы и Настасьи и своднаго брата ихъ, князя Глѣба, который, однако, жилъ отдѣльно. Глѣбъ былъ старше сестеръ лѣтъ на десять, и былъ отъ перваго брака покойнаго князя Андрея Тюфякина съ простой женщиной татарскаго происхожденія, которая погибла насильственной смертью, подъ можемъ своей горничной. Обѣ княжны были отъ второй жены князя, тоже скончавшейся и урожденной Гариной, принесшей мужу большое состояніе въ приданое. Такимъ образомъ, молодыя дѣвушки-сироты были богаты, но находились еще до полнаго совершеннолѣтія младшей княжны подъ опекой родной тетки, тогда какъ ихъ сводный братъ, офицеръ гвардіи, былъ почти бѣденъ, т. е. имѣлъ 50 душъ крестьянъ гдѣ-то въ глуши, близъ города Кадома, куда и ѣхать было опасно.
Эта разница состояній породила много семейныхъ недоразумѣній, ссоръ и бѣдъ и повліяла даже на характеръ и поведеніе князя Глѣба. Онъ завидовалъ сестрамъ и враждовалъ съ ихъ теткой-опекуншей, которая тоже не любила его, не считала даже настоящей родней и звала въ насмѣшку: "нашъ киргизъ!"
Покойный князь Андрей безпорядочной жизнью съумѣлъ въ семь лѣтъ сильно разстроить огромное состояніе своей второй жены. Еслибъ онъ не утонулъ вдругъ въ Невѣ, двѣнадцать лѣтъ назадъ, купаясь подъ хмѣлькомъ послѣ пира, то, конечно, ничего не передалъ бы дочерямъ. Имъ осталось бы только состояніе теперешней ихъ опекунши-тетки, которая была сама по себѣ очень богата.
Послѣ несчастія съ отцомъ, дѣвочки остались — старшая по шестому году, а младшая — четырехъ лѣтъ и уѣхали тотчасъ съ матерью въ деревню. Пасынокъ, уже юноша, остался въ Петербургѣ.
Вдругъ овдовѣвшая княгиня Анна Михайловна хотя и была женщина слабохарактерная, съ странностями и причудами, но съумѣла, однако, въ пять лѣтъ деревенской жизни снова устроить свои дѣла и поправить состояніе. Дѣвочекъ своихъ она держала странно, почти въ заперти и въ гости никуда не пускала. Изъ сосѣдей своихъ она тоже у себя не принимала никого. Скоро стало, однако, извѣстно въ околодкѣ, что княгиня-вдова совершенно въ рукахъ своего наемнаго управителя изъ поляковъ, который распоряжался самовластно въ ея имѣніяхъ и въ домѣ. Даже во многомъ, касавшемся до дѣтей, вдова не обходилась безъ его совѣтовъ. Если за это время княгиня не стала вдругъ женой молодаго и красиваго поляка, то единственно изъ нежеланія потерять свой титулъ, которымъ очень кичилась. Но, однажды, пять лѣтъ тому назадъ, явился вдругъ къ нимъ въ глушь въ гости пасынокъ, князь Глѣбъ. Веселый и умный молодецъ-гвардеецъ, простодушный на видъ, внимательный и почтительный съ княгиней мачихой, ласковый съ сестрами, остался на все лѣто и искусно, постепенно, незамѣтно завладѣлъ скоро всѣмъ и всѣми. Осенью онъ уже прогналъ поляка, взялся за дѣло по имѣніямъ и повернулъ все на иной ладъ…
Прежде всего дѣвочки, уже взрослыя, были выпущены на волю, ѣздили въ гости, веселились всячески и, конечно, также стали обожать брата.
Вскорѣ же, т. е. менѣе чѣмъ чрезъ годъ послѣ пріѣзда Глѣба, княгиня, весной, по настоянію пасынка, переѣхала снова на жительство въ Петербургъ.
Здѣсь началась новая жизнь, показавшаяся дочерямъ еще болѣе странною, потому что онѣ не понимали въ чемъ дѣло. Однако, невольно и безсознательно онѣ тотчасъ не взлюбили этого брата Глѣба. Вдобавокъ онѣ замѣтили, что чѣмъ болѣе мать ихъ любила, ласкала и превозносила пасынка, тѣмъ болѣе стала ненавидѣть его ихъ столичная тетка Пелагея Михайловна Гарина, съ которой онѣ теперь познакомились и подружились.
Безпорядочная и зазорная жизнь княгини Анны Михайловны въ столицѣ окончилась какой-то внезапной болѣзнью, которая быстро унесла ее въ одинъ мѣсяцъ.
Сестра ея, Пелагея Михайловна, старая дѣва и одинокая, сдѣлалась тотчасъ опекуншей и воспитательницей племянницъ. Это, конечно, сдѣлалось не по закону, а какъ-то само собой, вслѣдствіе желѣзной воли ея и множества "ходовъ", т. е. большаго количества вліятельныхъ знакомыхъ въ Петербургѣ.
Не видаясь почти за послѣднее время съ княгиней, ведшей неприличную жизнь, Пелагея Михайловна, узнавъ о смерти сестры и немедленно явясь въ домъ на панихиды, привезла изъ своего дома и пожитки, и людей своихъ. Прежде чѣмъ покойная была зарыта въ землю, тетка уже поселилась въ ея комнатахъ и управляла въ домѣ. Въ то же время и какъ бы волшебствомъ она осадила или, по ея выраженію, "поурѣзала Глѣбовы крылушки".