Удивительно при этом, что отчуждение Украины происходило при молчаливом одобрении революционного Петрограда. Временное правительство не уставало провозглашать, что самого лютого врага древней России оно видит в проклятом самодержавии.

Подала свой затаенный голос и Литва. Словно в героические времена Гедимина и Ягайлы, литовцы потребовали национальной самостоятельности. Следом за ними заворчало Закавказье. Даже в родных краях Корнилова, в казахских степях, заполыхало кровавое восстание Амангельды Иманова. Казахская беднота – джата-ки, всю зиму коченевшие в драных юртах, вдруг принялись избивать русских поселенцев, ютившихся в землянках.

В России начался разлад, какой бывает, когда вдруг в большой семье скоропостижно умирает строгий, требовательный хозяин. Окраины державы, обрадовавшись отсутствию всякого надзора, принялись резвиться и проказничать. Дробление империи на самостоятельные государства и республики стало модой. Державу драли на клочки. Доходило до нелепостей. О полном суверенитете объявили Кронштадт и Шлиссербургский уезд. А в центре Москвы, на Хитровке, сметливый извозчик Терентий Козолуп провозгласил вдруг республику Самотеку, а самого себя ее президентом.

Зараза самостийности выступала на горячечном теле России болезненной сыпью. Распадающийся труп империи принялся смердить.

Над останками державы хищно закружилось воронье. Французы и поляки затеяли озлобленный спор: кому из них будет принадлежать Москва? Поляки ею завладели триста лет назад, в Смутное время. Французы как бы опоздали – они взяли Москву лишь в 1812 году, при Наполеоне… На древний Смоленск заявили претензии кроме тех же поляков и французов еще Германия с Литвой… На Архангельск разинули рот англичане… Шведы объявили, что Санкт-Петербург построен на исконно шведской земле… Прожорливей всех оказались татары. Они считали, что по историческому праву им принадлежат Симбирск, Саратов, Самара, Астрахань, Уфа, Приуралье и Сибирь – добрая половина России.

В бесхозно опустевшем доме, где еще как следует не справлены поминки, по его огромным залам принялись шататься толпы промыслового народа, зорко присматриваясь к валявшемуся добру, соображая, что унести, сунуть в карман, стащить. При этом все горланят, сорят, гадят.

Кто мог прекратить позорную вакханалию, подать властный голос и положить конец национальному глумлению?

Армия, русская армия!

Лишившись государя, которому присягала, раздираемая солдатской вседозволенностью, армия даже в силу своей огромности не поддавалась быстрому разложению и продолжала оставаться единственной надеждой погибающей России.Покинув Петроград и снова попав на фронт, Лавр Георгиевич всей кожей ощутил разительную перемену обстановки. Вместо изощреннейшего интриганства его окружала привычная атмосфера фронтовых буден. Армия продолжала сидеть в окопах. Войне не виделось конца. Штаб армии буднично исполнял свои обязанности.

В далеком Петрограде не прекращались настойчивые домогательства послов. Союзники России беспрестанно требовали: наступать! Временное правительство бодро откликалось: будем! Солдатская масса негодовала: неужели еще мало нашей крови пролито? Офицерство при этом пребывало в странной раздвоенности чувств и долга: каждый понимал своих завшивленных солдат и в то же время в каждом оставались живы армейские обязанности повелевать и подчиняться.

Первым из всего высшего генералитета на желание союзников и правительства откликнулся командующий Юго-Западным фронтом Брусилов. Он доложил, что войска фронта будут готовы к большому наступлению в начале мая.

Это обещание застало Корнилова врасплох. Вступая в командование армией, он воочию видел, что ни о каком наступлении не может быть и речи. В таком состоянии и против такого противника русские войска воевать не могут.

Что же, снова несогласие с командующим фронтом, спор, конфликт? Недаром генерал Брусилов так противился корниловско-му назначению!

Корнилов принадлежал к тем офицерам русской армии, которые воздействовали на подчиненных не рассказом, а показом: «Делай, как я!» Распоряжаясь тысячами жизней, они не жалели и своей. Так вышло и под Дуклой, где «Стальная» дивизия спасла Брусилова от клещей Макензена, но сама сложила голову… Требуя над Корниловым военного суда, Брусилов нанес ему незабываемое оскорбление. Военный суд да еще в военное время – мягкого приговора ожидать не приходилось. Слава Богу, не забыли об офицерской чести командующий фронтом генерал Иванов и сам великий князь Николай Николаевич. Они возмутились бруси-ловским коварством. Генерал Иванов, прекрасно зная, что все полки «Стальной» дивизии вышли из окружения и вынесли свои знамена, послал в Ставку бешеную телеграмму: «Ходатайствую о примерном награждении остатков доблестно пробившихся частей 48-й дивизии и особенно ее героя, начальника дивизии генерала Корнилова…» И Брусилов принужден был укротить свой нрав, смириться. Однако о своей обиде он не забыл. Не тот характер!

И вот судьба вновь сводила Корнилова со своим закоренелым недругом.

Приняв армию, Лавр Георгиевич быстро убедился, что Брусилов вновь угодничает перед высшей властью. К большим боям, ктому же наступательным, войска совершенно не готовы. Столичная разруха проникла и сюда, на передовую. Горланили митинги, скидывались неугодные командиры, выбирались и переизбирались комитеты.

Солдатское самоуправство с особенною силой проявилось в недавние пасхальные праздники. В Витебском пехотном полку солдаты поставили своему командиру ультиматум: первое – открыть полковой ящик и раздать по рукам все казенные деньги, второе – выдать в постоянную носку обмундирование первого срока, третье – устроить праздничное разговенье с куличами, крашеными яйцами и выпивкой. Командир, старый полковник, пришел в отчаяние. Ну, деньги, ну, мундиры… но где по нынешним временам достать такое угощение? Солдаты рассвирепели и арестовали полковника. Устроили судилище и постановили – расстрелять. Явилась целая карательная рота, выстроилась, вскинула винтовки. Старик полковник упал перед солдатами на колени: «Братцы, за что?» Палачи сжалились, однако винтовки разрядили в пасущихся на лугу коров. «Видал, Ванька, как она у меня ловко перекувыркнулась?»

Соседи витебцев, тоже пехотинцы, перепились и устроили драку с артиллеристами. Они потребовали от пушкарей сидеть смирно и не открывать огня, не задирать немцев. Их не трогай – и они не тронут!

В кавалерийских частях перестали выкармливать и чистить лошадей.

Жители окрестных деревень стонали от солдатских грабежей. И это новая армия, сознательная, на так называемых демократических началах? Вертеп!

Назначение Корнилова 8-я армия встретила по-разному. Офицеры приободрились. Появилась надежда остановить губительный развал. Солдаты не скрывали озлобления: «Знаем, генерал нас снова к старому режиму будет гнуть, под офицерскую палку. Пусть только попробует!»

Армия еще удерживала передовые позиции, однако окопы перестали быть боевыми укреплениями, а превратились в обыкновенные земляные ямы для отсиживания, для отбывания обрыд-лых обязанностей.

Армейская дисциплина – это, грубо говоря, такой порядок, когда солдат боится палки своего капрала больше, чем пули врага. Средство, к сожалению, одно – суровые меры, вплоть до казни. В армии принято ради многих не щадить одного. Жестокость командира, таким образом, является не только правом, но и долгом.

Чуткое корниловское ухо мгновенно уловило явное подобострастие штабных чинов перед частями на передовой. То и делослышалось: как там настроение солдат? Словно речь шла о больных капризных женщинах!

И все-таки Брусилов собирался наступать! Уму непостижимо…

Выборные органы солдатской массы – комитеты, а с ними и комиссаров породила в армии Французская революция.

Влияние комиссаров объяснялось тем, что в их лице в армии предстали обе власти: Временное правительство и Совет. Если назначением комиссаров ведало военное министерство, то окончательное утверждение намеченных кандидатур зависело от военного совета Исполкома. Таким образом, при министре возникло обширнейшее политическое управление. Власть его простиралась чрезвычайно далеко: комиссары не только приглядывали за генералами (их всех подозревали в монархизме), но и руководили выборными комитетами в частях и подразделениях. Так в русской армии появилась еще одна вполне самостоятельная власть. Отныне генералы обязаны задумываться не только о том, как воевать, но и з а что.