Борис Викторович с юных лет отличался сугубым практицизмом. Юношеский романтизм ему был совершенно незнаком. Однако откровенный цинизм Луначарского заставлял его брезгливо морщиться. Прослыв среди товарищей приверженцем марксизма, Луначарский при откровениях хихикал и блестел своим толстым, мясистым носом. Он называл марксизм «пятой мировой религией, сформулированной иудейством». Однако настоящее презрение Савинкова будущий нарком культуры вызывал своей гаденькой похотью. Однажды – дело прошлое – довелось им «устроить суарэ» с двумя бойкими вологодскими мещаночками. Гулянказакончилась тем, что девица Луначарского вырвала у своего лоснящегося кавалера обцелованную руку и передернула плечами: «фу, какой слюнявый!» В Савинкове протестовало чувство здорового самца. Такие, как Луначарский, жадно пожирали все, что попадет. Изыск любви им был неведом. Недаром будущий председатель советского Совнаркома, сам жесточайший пьяница, Рыков за глаза называл Луначарского Лупонарским.

Ах, женщины! Как они все же просвечивают чисто мужскую, а следовательно, и самую сокровенную суть человеческой натуры!

Азеф… Именно в отношениях с женщинами проглядывала, обнажалась, сигнализировала низменная натура этого пакостника. Азеф никогда не знал сердечной женской преданности, ни разу за всю жизнь ни одни глаза не потемнели от прилива страсти при взгляде на его тучную фигуру с затянутым в жилетку животищем. Таким, как он, оставалось одно: покупать, платить, как в лавке за товар, и потом жадно, сладострастно, с удовольствием в одиночку пожирать купленное, приобретенное. Спрашивается, что мешало в те годы навести хорошенько на его рыжую мокрогубую физиономию это самое магическое «стеклышко»? Ореол борьбы и жертвенности… Кровь погибших товарищей… Как горько сознавать это теперь, когда ничего уже не поправишь!

Бурцев… Ну, в этом отношении старик совсем не в счет. Таких, как он, неистовый зов плоти не тревожит, не заставляет делать глупости. От таких, как Бурцев, отмахнется и сам Фрейд: клиент не для его анализов.

Одним общим признаком пометила природа всех так называемых революционеров: они страдали каким-то странным проявлением половой неполноценности. Эту свою ущербность они, разумеется, маскировали, прикрывали, однако для человека опытного это был секрет полишинеля.

Порою Савинков задумывался поневоле: уже не эта ли ушиб-ленность толкала деятелей революции на разрушительные действия?

Ленин… Кто не знал, не видел его болезненной, явно нездоровой связи с Инессой Арманд? Какое чувство могла внушить подобная женщина, трижды побывавшая замужем, мать пятерых детей? Что и говорить, в женском смысле Ленина следовало откровенно пожалеть. Савинкову был знаком тип подобного мужчины, всецело поглощенного своими трудными замыслами и потому вынужденного, проклиная зов пола, хватать то, что попадало под руку. Так занятый сверх головы торопливо, не ощущая вкуса, поглощает завтрак… Разве не достаточно взглянуть на бесформенную тушу Крупской, на ее полную, словно коровье вымя, физиономию, обезображенную к тому же базедовой болез-нью, чтобы снизойти ко всем любовным ленинским причудам? Живем-то один раз, и жить все-таки хочется!

Но как тогда объяснить позднейшую ленинскую связь с сотрудницей его секретариата Конкордией Самойловой? Нет, тут, как ни крути, заявляла о своих правах природа! Любой другой бы… Но Ленин был человеком, пламенно устремленным к своей заветной цели («А мы пойдем иным путем!»), он настойчиво добивался превращения войны империалистической в войну гражданскую, – а это был гигантский, многолетний труд! – и потому ему не приходило в голову отправиться к хорошему портному; он привык пробавляться дешевой колбасой и пивом и был бы по-настоящему счастлив, удайся ему до конца извечная борьба с искушениями пола. Удавалась до какой-то степени, однако не до конца. Воистину силен враг человеческий!

Лишь позднее, разузнав получше о молодости Ленина, Савинков обратил свое циничное внимание на спешную поездку его в Пятигорск (после первой ссылки), где он довольно продолжительное время потихонечку лечился ртутью. Тут явно отдавало ранней юношеской травмой. Потому-то, видимо, Ленин не имел детей – утратил навсегда как мужчина способность к воспроизводству…

Видением проплыла слоноподобная фигура Парвуса, колонна дикого жира, настоящий бегемот в изысканном костюме, пыхтящий и потеющий от бремени собственных телес. Но этот хоть богат, по-настоящему богат, и за свои деньги основательно познал все притоны Парижа и Стамбула.

Кстати, Троцкий, Лейба Троцкий, шустренький, как петушок, считался любимейшим парвусовским учеником. Как их свела судьба, этого Савинков не знал. Но именно колонна жира, этот пыхтящий и потеющий бегемот, вложил в кудлатую башку херсонского еврейчика завлекательные мысли о мировом господстве – то самое, что в скором времени оформится в теорию так называемой «перманентной революции».

Общеизвестно, что Парвус обладал изрядным весом в финансовом, а следовательно, и в политическом европейском мире. Этим, и только этим следует объяснять неожиданное появление молоденького Троцкого (всего 25-ти лет) в Петербурге в разгар событий 1905 года. Один, без партии, без всякого авторитета и поддержки, он вдруг возглавляет новую власть во взбунтовавшейся русской столице – Совет рабочих депутатов. Продержалась власть недолго. Самодержавие собрало силы и уверенно отразило первый натиск революции. Держава и династия сохранились, трон качнулся, однако устоял. Арестованный Троцкий предстает перед судом как государственный преступник. Судьи, маститые вальяжные чиновники дремучего российского ведомства, с удивлением разглядывали и выслушивали худенького шустрика с пронзительными глазами и целой копной жестких волос, дыбомстоявших на голове. Троцкий держался дерзко, заносчиво. Никому из судей не приходило в голову, что минует всего 12 лет и этот непочтительный еврейчик станет не только их судьей и палачом, он властно вцепится в горло всей сытой и пустомясой России.

Троцкий, он же Лейба Бронштейн, был третьим ребенком в большой, многодетной семье богатого херсонского землевладельца. Проучившись два года в хедере, он с девяти лет был засажен за бухгалтерские ведомости в отцовской конторе… Одесса, южные ворота России, считалась одним из центров европейского сионизма. Молоденький Лейба оканчивает там шесть классов реального училища, отправляется в Николаев и становится членом нелегального «Южнорусского рабочего Союза». Арест, тюрьма, первый приговор – ссылка в Сибирь. Однако, прежде чем отправиться за Урал, арестант спешно регистрирует брак: по царским законам женатые ссыльные получают ряд важных льгот. Жену ему подыскали спешно, без особенного выбора, она оказалась старше его на шесть лет. В Московской пересыльной тюрьме ветхозаветный раввин объявил их мужем и женой. Семья Троцких отправилась к Байкалу, в село Усть-Кут. Там у них родились две дочери.

Содержание ссыльных при царизме было таково, что с поселения не сбегал только ленивый. Бежал и Троцкий. На крестьянской телеге, зарывшись в солому, он добрался до линии железной дороги и несколько недель спустя уже попивал пиво в Цюрихе. Там произошло его знакомство с Ульяновым-Лениным, одним из лидеров партии большевиков, обретавшим всероссийскую известность.

Общего языка с Лениным Троцкий не нашел. Большевики демонстрировали озабоченность положением трудового люда в царской России, Троцкий мыслил шире, глубже – он замахивался на установление новых порядков во всем мире.

Что стояло за выбором Троцким своего политического пути?

Прежде всего, конечно, Парвус. Взяв Троцкого в ученики, он на всю жизнь зарядил его одним заданием: мировая революция, для благозвучия названная им «перманентной». К симпатиям Парвуса прибавилась весьма влиятельная американская родня – особенно близко сошелся с нею Троцкий перед царским отречением. Это были Шиффы (через Животовских из России). После этого последовало сближение с Варбургом, европейским резидентом американских банков. Вторая женитьба Троцкого окончательно укрепила его положение в мире хозяев большой политики. Став избранником такой компании богатых и влиятельных людей, молоденький Лейба обрел и основательную доверительность.