Девушка задумалась и перевела взгляд на экран, на котором, словно по волшебству, стали появляться буквы. Не писав несколько месяцев, она бы могла сравнить творческий процесс со спортом, форма теряется почти мгновенно, а возвращаться к норме очень и очень нелегко. Но, не считая себя профессионалом стихоплетства, Алина могла облекать слова в рифму либо когда ей было очень плохо, либо очень хорошо, третьего не дано. Иначе стихи получались пресными и безынтересными, исключая те случаи, когда, как сегодня ей попадалось на глаза что-то совершенно исключительное, и требующее особого внимания.
Отец Алины любил упоминать об исключительных способностях дочери к языкам, и к поэзии, и к спорту, и ко многому другому, не переставая одновременно сокрушаться об отсутствии у нее желания заняться чем-либо серьезно. Слишком многие вещи давались ей легко, тогда как другие люди жертвовали на то же самое года жизни. Сознавая это, Алина, тем не менее, не считала нужным посвящать себя чему-то одному, когда узнать и увидеть хотелось так много. Все за что она не бралась, получалось у нее если не с первого раза, то со второго. Первый сборник стихов издался в одном из отечественных журналов, что потом не помешало затем ей бросить писание на несколько лет, потому что она увлеклась прозой.
Сейчас девушка сидела на полу каюты грека в сотнях километров от дома и семьи и не думала ни о чем, кроме своего нового творения. Как всегда, не замечая ничего вокруг, она пыталась словами воссоздать увиденное днем чудо. Подбирая слова и оттенки, она раскрашивала цветами нужные рифмы, порой даже меняя смысл знакомых слов. По опыту зная, что сегодня закончить ей не удастся, она просто пыталась передать то, что почувствовала при виде бультерьера, который удивительным образом появился в новой поэме о радуге. Вихрь слов еще предстояло увязать в нужный размер, и на это уйдет не один день, но и сегодня уже страница пестрела счастьем и болью, цветом и тенью молодого сердца.
Когда поток эмоции поиссяк, девушка подняла голову и поняла, что прошел почти час, и с неудовольствием перехватила взгляд хозяина комнаты, который словно пытался пронзить ее глазами. Он словно ждал, пока девушка оторвется, наконец, от компьютера, и тут же из колонок полилась греческая музыка. Алина фыркнула, Эстель зевнула, а все греки начали петь. И моментально с Алины слетело все ее пренебрежение, все презрительное легкомыслие, ее словно унесло вдаль от реальности страстными руладами певца. Девушка пригляделась к Адонису и, ей показалось, что таким она видит его впервые. Такая тоска и восторг слышались в его голосе, что вторил греческой песне. Светлая и легкая грусть переплеталась с тяжелой тоской по дому, тяжелая страстность и безудержное стремление, любовь и огромная жажда жизни слышалась в его голосе. Гордость и боль маленькой страны, столько лет находящейся под гнетом Турции, так воинственно и отважно отстаивающей свою независимость. Бархатные ночи, желтые песок и оливковые деревья, сплетались в песне, словно тела Афродиты и ее несчастного возлюбленного. Древние мореплаватели, желанный берег и долгое ожидание мужей и сыновей, мужественные атлеты и герои взиравшие теперь с глиняных амфор и вино, льющееся рекой. Все это вместе взятое, не нуждаясь в переводе, поведали девушке певец и Адонис.
Не только в голосе, но и во всех его движениях, что казалось бы вторили древнему греческому танцу, рассказывали Алине о исступленном желании любви, о родине, образы дома и семьи, друзья и вся его жизнь на берегу вдруг открылись ее глазам так, что ее и ужаснула и восхитила его внутренняя сила. Сила вулкана, скрытая до сей поры и вырвавшаяся наружу только на мгновение да и то по воле случая. Именно этой ночью Алина словно увидела настоящую греческую натуру, а увидев, замерла от восторга. Песня закончилась, а грек, от которого Алина даже против воли все еще не могла оторвать глаз, вдруг со всего размаху швырнул стакан с остатками виски об пол. Виденья моментально улетучились, оставив место грубой реальности. Эстель и Алина застыли на месте, совсем растерявшись и не зная, как реагировать.
— Кто-то перепил. — прошептала перепугавшееся африканка, — надо по быстрому валить. Совсем страх потерял.
Алина даже не нашлась, что ответить, настолько ее потряс беспричинный поступок грека. В эту секунду она поклялась сама себе никогда не иметь с ним ничего серьезного. Однако остальные греки, да и сам Адонис не проявляли никакого беспокойства или удивления, словно этот жест был чем-то, само собой разумеющимся. Йоргес встал и поднял стакан, и как будто ничего не произошло, протер его салфеткой. Тот, упав на ковер, мало того не разбился, так даже не треснул. Девушка все еще в шоке, молча наблюдала за ним. Эстель уже стояла на ногах, готовая к бегству, и тут до ее нового знакомого кажется, что-то стало доходить:
— Да вы не волнуйтесь так, — ухмыльнулся он, заметив таки выражение лиц обеих присутствующих дам, — Это просто старый греческий обычай, бить стаканы и тарелки под ноги танцующим. Сейчас, конечно, никто не танцевал, но просто песня напомнила… Ничего страшного в этом нет, и бокал целый. А иногда мы посыпаем лепестками цветов, тоже обычай, но тут цветов нет, — он извиняюще развел руками.
Девушки переглянулись, и Эстель медленно села на свое место, хотя Алина была готова поклясться, что ее просто не держали ноги. Она почувствовала, что с нее хватит.
— Да-да. — выдавила она из себя, — Ничего страшного, мы понимаем — обычай! Мне только надо ненадолго выйти.
Обычай! Сумасшедший дом, а не каюта! Предупреждать же надо. В следующий раз он запустит в них тарелкой и тоже окажется обычай. Попытавшись припомнить хоть какой-нибудь русский аналог, девушка почувствовала, что ей нужно что-нибудь покрепче. Пока она спускалась в крю-бар, в голове понемногу прояснилось, но возмущение осталось. Так ведь и сердечный приступ схватить можно. Если в следующий раз обычаем окажется неожиданно выдергивание стула из-под сидящего, разбивание люстры или еще что-нибудь такое же веселое в том же роде, то она пожалуй, совсем перестанет общаться с иностранцами.
Первым на кого она наткнулась в баре, оказалась Наташа:
— Ты что тут делаешь? — тут же заорала рыжеволосая красавица ей прямо в ухо, окутав ее клубом сигаретного дыма, которого тут и без нее хватало.
— Это тебя надо спросить! — также с помощью крика ответила Алина, — ты же спать собиралась.
— Да вот, раздумала. Душа праздника хочет.
— А почему ты с Ленкой не пришла?
— Вообще-то, она боится, что Вику расскажут, а у них с этим строго, он же индус. Хотя опять же все относительно, ему можно, а ей ни за что.
— Как это ему можно?
Наташа оглянулась, словно в таком оре и гаме их кто-нибудь мог подслушать. На Алинин взгляд, можно было орать благим матом, и то никто внимания не обратит.
— Вообще-то он женат. Только тссс. Она это тщательно скрывает, но разумеется, все все и так знают. А сейчас Ленка сидит с Виком в интернете, по клавиатуре щелкает так, что все равно не уснешь. Здесь, правда, все равно скоро закроют, но хоть какое-то развлечение.
Алина уже ничему не удивлялась:
— А Томка где?
— Спит, как сурок. Ей в крю-баре давно уже надоело. Тебе взять что-нибудь?
— Да, давай. — она вспомнила, что пила сегодня, — Виски с колой.
— В коле один сахар!
— Тогда с диететической, — махнула рукой девушка, ей было все равно.
Наташа, загасив сигарету, стала проталкиваться к барной стойке, вокруг стояло, танцевало и курило огромное количество народу, а Алина получила возможность оглядеться. Латинская музыка гремела из угла помещения, об акустических эффектах тут, похоже, не особо задумывались. Украшений тоже никаких заметно не было, если не считать постеров с импрессионистами на белых стенах, по углам расставлены голубые диванчики, высокие и низкие столики, и несколько десятков стульев, так выглядел бар для персонала на Сенчюри. Накурено, много народа, все галдят, словно стая чаек на берегу. Латинская музыка снова резанула воспоминаниями о Дамиане и о их встрече в ночном клубе, и о веселых вечеринках и зажигательных танцах.