— А это, видишь, новая молодежь считает эти светские манеры пошлостью. Девицы и мужчины равны; это ухаживание их оскорбляет… У студентов брошены давно все эти средневековые китайщины».

…В тот памятный Репину вечер седовласый Серов играл из «Вражьей силы». «Неприятно только было, что в соседней комнате, густо набитой студентами и нигилистками, и особенно табачным дымом, сначала шепотом, а потом все громче не прекращались страстные споры; боже, эти люди увлеклись до того, что почти кричали!» И Серову приходилось утихомиривать их.

Замечая лишь внешнее в нигилистах, Илья Ефимович не увидел их сути, тем более не видели ее многие «отцы». Ее попытался раскрыть в своих «Записках революционера» знаменитый анархист князь Петр Кропоткин, который сам успел за жизнь побывать и аристократом, и работником, был камер-пажом императора, писателем и революционером-анархистом; жил то как крестьянин, то как вельможа, а еще был он в своей длинной жизни студентом, офицером, ученым, исследователем неизвестных стран, открывшим, что «карты Северной Азии неверны, а в учении Гумбольдта прослеживаются ошибки». А сам он гордился тем, что в свои молодые годы принадлежал к нигилистам.

Правда, кропоткинская характеристика нигилизма заметно идеализирована:

«Прежде всего нигилизм объявил войну так называемой условной лжи культурной жизни. Его отличительной чертой была абсолютная искренность… Крепостное право было отменено. Но два с половиной века существования его породили целый мир привычек и обычаев, созданных рабством. Тут было презрение к человеческой личности, деспотизм отцов, лицемерное подчинение со стороны жен, дочерей и сыновей… Вся жизнь цивилизованных людей полна условной лжи. Люди, ненавидящие друг друга, встречаясь на улице, изображают на своих лицах самые блаженные улыбки: нигилист же улыбался лишь тем, кого он рад был встретить…»

Брак без любви и дружбы нигилист отрицал. С тою же самой откровенностью нигилист отрезал своим знакомым, что все их соболезнования о «бедном брате» народе — одно лицемерие, покуда они живут на счет народа, за которого так болеют душой в богато убранных палатах.

Чтобы еще ближе соприкоснуться с народом, многие нигилисты пошли в чернорабочие, кузнецы, дровосеки… «У всех них не было никакой еще мысли о революции, о насильственном переустройстве общества по определенному плану. Они просто желали обучить народ грамоте, просветить его, помочь ему каким-нибудь образом выбраться из тьмы и нищеты и в то же время узнать у самого народа, каков его идеал лучшей социальной жизни».

Вот каковы были люди, с которыми столкнулся в Петербурге Александр Лодыгин и в первый и во второй свой приезд. Годы учения у прекрасных педагогов, пример отца — бескорыстного, прямодушного, дружба с нигилистами — все это сказалось на выборе Лодыгиным дороги в жизни — честной, прямой и трудной.

Не дождавшись разбора своего проекта военным министерством, он по совету друзей пишет письмо в Париж Гамбетте — военному министру республиканского правительства, излагая суть своей конструкции и предлагая построить аппарат для отражения натиска пруссаков. Приходит положительный ответ…

Глава 5. Путешественник

…В шумном доме композитора A. Серова в осенний вечер 1870 года, как всегда, собралось много народу — музыканты, художники, писатели, журналисты, студенты… Кто только не посещал его! И радушные хозяева не всегда знали, кто их гости. В воспоминаниях В. С. Серовой описан один такой вечер.

— Александр Николаевич, кто это у вас сидит у печки, молодой человек, закутанный, весь в шалях?

— Это… право, не знаю, спросите у моей жены, — отзывался знаменитый композитор.

Оказывается, это Миклухо-Маклай. Все гости подходят к нему, а он, вздрагивая от холода, улыбаясь, рассказывает о своем первом путешествии к папуасам, когда ему за первую практику они заплатили двумя обезьянами.

— Барыня, — зовет прислуга Валентину Семеновну, хозяйку дома, жену композитора, — там целая куча новых гостей…

«Выхожу, — вспоминает Валентина Семеновна, — несколько молодых смущенных лиц просят позволения прослушать оперу «Вражья сила».

— Сделайте одолжение!»

Об этом периоде в жизни Петербурга писал Сергей Терпигорев: «Есть у меня любимая опера — «Вражья сила». Ужасно разбивает она мне нервы… еду — не могу не ехать… слушать мою любимицу и мою мучительницу».

И вот в такой-то вечер, когда дом Серовых был полон гостьми, раздался еще звонок… Валентина Семеновна рассказывает:

«Входит господин весьма интересной наружности.

— Это к тебе? — шепотом спрашивает Серов.

— Нет, верно, к тебе.

Оказывается, что это не но мне и не к нему, а к какому-то господину N, сидящему на диване. Тот, смеясь, идет к нему навстречу и просит его быть как дома.

Посидев немного, гость засобирался.

— Куда же вы спешите? — останавливает Серов юношу скромной наружности, одетого в рабочую блузу.

— Я не могу более оставаться, я еду к Гамбетте.

— Что? — изумляется Серов.

— Да, я ему послал свой проект о воздухоплавательном снаряде, он желает меня лично видеть, — скромно добавляет он.

— Ну, нечего делать! А где же ваш багаж?

— Да у меня узелок в передней лежит.

— Так в добрый час! Желаю успеха! — Серов сердечно прощается с юношей.

Впоследствии этот юноша стал известен своими техническими открытиями: в Лионе он получил звание почетного члена воздухоплавательного общества».

Здесь Валентина Семеновна, написавшая свои воспоминания уже в преклонные годы, либо по забывчивости, либо по каким-то ей одной известным причинам грешит против истины. Александр Николаевич не мог впервые появиться в ее доме в день отъезда во Францию, так как, не другим сведениям, он «при посредстве и участии А. С. Серова, г-жи Серовой, княжны Друцкой-Сокольницкой давал уроки слесарного мастерства интеллигентным молодым людям», ожидая решения русского военного министерства о проекта летательного аппарата, а потом уж поехал во Францию, После же возвращения из Парижа он не застал: Александра Николаевича Серова в живых — он умер в январе 1871 года. Но, видимо, покидая Россию, он заезжал к Серовым проститься.

И вот с узелком вместо багажа, со скромной суммой денег, с плохим знанием немецкого и французского языка (корреспондента «Голоса» лионцы ввели в заблуждение — языки Лодыгин знал, но неважно) — и через всю Европу. Да не спокойную, мирную — это бы еще куда ни шло, хотя и то было бы предприятием отчаянным! А через Европу воюющую!

Денег у него было «целых 98 рублей»! До смешного мало на такую поездку. И то помогли ему собрать такую сумму студенты петербургской Медико-хирургической академии.

К ним, в общежитие, со шляпой в руке вошел Александр Кривенко — брат Сергея — и рассказал о предполагаемом опасном турне для постройки летательного аппарата. Студенты, часто сами сидящие без обеда и уж, как правило, без ужина, откликнулись на призыв «помочь русскому делу и спасти угнетаемую страну». Серебряные и медные монеты тотчас посыпались в шляпу.

«Комической нотой в этой глубокотрогателыюй истории явился испуг служанки, — пишет А. Родных, — которая заглянула в комнату» и, увидев, что ее небогатые жильцы пересчитывают такую «невиданную в этих меблированных комнатах кучу серебра», испугалась, пустилась бежать, крича:

— Жильцы номера пятого кого-то зарезали!

Вскоре в комнату влетел запыхавшийся хозяин, потребовал объяснений. Развеселившиеся друзья объяснили истинное положение дел».

… Вряд ли поездку во Францию можно назвать безрассудством молодости. Не в поисках приключений кинулся в опасное странствие 23-летний Лодыгин, а для того, как объяснил аноним, подписавшийся в «Сыне Отечества» буквой К, «чтобы ему было доказано, ошибается он или нет».

Его проект требовал проверки. А проверить его можно было, только построив машину. Французское республиканское правительство обещало ему деньги на строительство, что не спешило делать правительство русское.