Поэтому, возможно, не стоит так уж удивляться неожиданно вспыхнувшей привязанности мамы к бывшему зятю и ненависти к собственной дочери. Между прочим, мама, в том фильме героиня Катрин Денёв любила свою дочь. Так что, ты что-то перепутала.
Алиса добилась первых настоящих успехов в своём полупрофессиональном, но весьма симпатичном театре: она пела всё лучше, отлично танцевала, а ещё, между прочим, играла в мюзиклах на прекрасном английском языке. В конце сезона театр подготовил великолепный концерт, что-то вроде музыкального капустника на английском. У моей Алисы был (конечно же) самый классный номер программы: знаменитая песня «Майн гер» из мюзикла «Кабаре» (в одноименном фильме ее исполнила несравненная Лайза Минелли). Алиса и спела песню, и станцевала на «отлично», зал бушевал от восторга (я потом видела запись: и концерт прекрасный, и моя дочь — звёздочка!).
На этот капустник Алиса пригласила отца и бабку с дедом. А те пришли на концерт без единого цветочка. Когда в конце представления все участники вышли на поклон, только у моей бедной дочери не было букета, все остальные артисты утопали в цветах от своих близких и родных. Лишь моя «сиротка» стояла с пустыми руками. Конечно, она плакала потом от обиды:
— Даже папа, даже папа не подарил букета!
Ничего, зато теперь она вспоминает тот эпизод с холодно-насмешливым презрением. Через полтора года мы с Женей были свидетелями её триумфа. Нам показали полноценный мюзикл, в котором у Алисы была большая, яркая, запоминающаяся роль. На этот раз моя любимая исполнительница была завалена цветами! И не только от нас. А «противную» сторону Алиса на премьеру не пригласила.
Немного позже того злополучного концерта произошла ещё одна история, которая могла бы показаться смешной, если бы не была столь печальна. Однажды Алиса приехала навестить бабку с дедом, и моя мать ни с того, ни с сего заявила:
— Квартиру свою я отпишу твоему папе и его семье. Это решено окончательно. Он уже знает.
Надо заметить, что, если раньше мама начинала плакать, когда речь заходила о завещании, то с какого-то момента ей стало интересно смаковать тему наследства, которое она оставит после себя. Много лет мать говорила мне, что она завещает квартиру Алисе, а все остальные ценности, что у неё имеются — моему брату. Я никогда не принимала участие в обсуждении этого, говорила матери, что это её дело, и меня не обязательно ставить в известность, я не желаю об этом говорить и думать.
— Ма, делай, как хочешь и закроем тему, ОК? — отрезала я всякий раз, когда мать поднимала этот вопрос.
— Ну, я просто хочу, чтоб ты знала, — говорила мать.
— Всё, я знаю, закончили.
Услышав от бабки новое завещательное распоряжение, Алиса заметила:
— Бабуль... У тебя есть дочь, сын и четверо внуков. Что же ты делаешь? Мой папа и его семья — это же чужие тебе люди.
— Что ж, — бабушка скорбно поджала губы. — На тебя никакого расчёта нет, ты легкомысленная и вообще... Дети меня бросили и уехали...
Во как! Бросили её, оказывается...
— Шурик будет нас с дедулей хоронить... Шурик будет ухаживать за могилками...
— Бабуля!
— А ты как думала? Разве можно не думать об этом? И кто ж, кроме него, кроме Шурика, это сделает?
— Бабуль, начнём с того, что ты сама оттолкнула маму.
— Я никого не отталкивала!
— Неужели? Я же всё знаю, всё происходило при мне! Ты сама виновата, хоть это признай!
— Ни в чём я не виновата. Твоя мать во всём виновата!
— Так, проехали... Значит, ты моего папу, так сказать, покупаешь ради ухода за твоей могилкой?
— Можешь и так трактовать. Кроме того, это обезопасит тебя и твою квартиру от его возможных поползновений...
— О-о, бабуля! Ты ли это говоришь? Значит, ты подобное допускаешь? Про моего святого папу такие слова...
— Вот этот мой шаг тебя и обезопасит...
— Он что же, наконец, оформит дарственную?
Бабуля промолчала.
— А если нет, то ты поступаешь и глупо, и некрасиво...
Но кто ж будет слушать глаголящие уста ребёнка?
Кстати, нюанс: говоря о завещании, мать употребляла исключительно местоимение «я» — я напишу, я завещаю, я решила... Интересно, как в её схему укладывался ещё, к счастью, вполне живой папа? Или она уже решила и то, кто из них «уйдёт» раньше? А папа, как всегда, очень громко молчал.
Уйдя от родителей, прямо на улице, плачущая от обиды Алиса позвонила мне в Израиль и всё рассказала.
— Мам, ну ты представляешь?
— А чего ты ревёшь? Ты рассчитывала, что ли?
— Да нет, мама! — всхлипывала Алиса. — Не в этом дело! Ну, как я смогу после этого уважать папу? Ну, стыдно же, очень стыдно!
Стыдно стало и мне: я неправильно подумала об Алиске... Её волновала вовсе не материальная сторона очередного выверта бабки.
— Папа не должен соглашаться на это! Мне безразлично, кому из родни оставит всё бабуля, пусть моим двоюродным братьям, но не папе же и его семье! Это непорядочно принимать такое наследство! Я с ним поговорю.
— Не надо! — закричала я. — Доченька, милая, не надо! Ты опять нарвёшься... Плюнь!
— Нет, я поговорю! — заупрямилась дочь. — Он не должен оказаться таким... Я его сумею убедить, я ему объясню...
Наивная девочка. Ну, поговорила она с папочкой. Ну, послал он её куда подальше. Заявил, что ни от чего отказываться не собирается. На её слова о том, что тогда он потеряет её уважение, папаша просто рассмеялся дочери в лицо.
И опять Алиса плакала, и снова за тысячи километров я пыталась её утешить.
К счастью, в тот момент жизни происходили события, которые сгладили все дочкины горести: она собралась замуж. Они с Юрой познакомились по Интернету (ох-ох-ох, бедная моя мама, опять этот развратный Интернет! Что ж, яблоко от яблони...), их разделяло большое расстояние — он жил в Мурманске, долго переписывались, потом встретились и влюбились друг в друга. Через месяц их отношений дочка приехала ко мне в Израиль, рассказала о своей любви, получила моё «благословение». Когда она вернулась в Москву, ребята подали заявление в ЗАГС и специально записались на регистрацию брака в день, когда мы с Женей будем в Москве.
Тогда же Алиса рассказала о предстоящем замужестве отцу и моим родителям.
— Ну и дура! — вместо поздравления сказал ей любящий папа. И больше не сказал ничего!
— Ну-ну, — усмехнулись мои родители. И больше не сказали ничего!
Естественно, дочке было обидно. Приближался день свадьбы, но никто из московских «близких» не спрашивал её ни о чём, не предлагал помощи, не давал советов. Алиса героически собиралась всё устраивать сама (в смысле, вместе с женихом). Она не пожаловалась мне ни разу, я сама спрашивала её о том, что она планирует и как реагируют «родные».
— Никак, — грустно отвечала дочь. — Молчат и даже не вспоминают о том, что я им сказала.
Естественно, мы с Женей приняли решение устроить ребятам свадьбу. Повторю: сама дочь не просила ни о чём.
— Ой, мамочка, спасибо, спасибо! — как Алиска обрадовалась, когда я ей сообщила об этом, как обрадовалась! Тьфу ты, чёрт, будто сирота!
Вскоре я узнала от Алисы, что она решила менять фамилию.
— На мужнину? — спросила я.
— Нет. На вашу.
— Алиса! Почему?
— Потому что я перестала уважать своего отца. Потому что его не за что уважать. Потому что я ему не нужна, и ни моя любовь, ни моё уважение ему тоже не нужны. Почему я должна носить его фамилию? Я хочу носить твою.
— Потому что она красивая?
Алиса засмеялась:
— А это — бонус. Будем считать, что мне ещё и с этим повезло.
— Ох, ты и хлебнёшь... Тебя сживут со свету.
— А чего мне бояться? Что может быть хуже? Всем и так на меня глубоко наплевать.
Мне нечего было ей возразить.
Через какое-то время Шурик и мои родители, естественно, узнали и про наш приезд, и про организацию Алисиной свадьбы, и про фамилию. Как и следовало ожидать, Алисе был объявлен жесточайший бойкот. С тех самых пор её жизнью никто не интересуется — ни бабки с дедами, ни отец — ей никто больше никогда не звонит, не поздравляет с днём рождения, никто о ней не беспокоится. Прошло уже полтора года...