Надо бросать курить!

Мне послезавтра надо звонить отцу, с днём рождения поздравлять. У меня заранее мандраж, хотя отец — это не так страшно, как мать. Вот когда придет время её поздравлять, придется глотать успокоительное.

Очень хочу массаж спины — прямо аж до трясучки! Чувствую, что надо там всё размять — от шеи до копчика. Ещё бы: столько времени не плавать и зарядку не делать, хотя плавание все-таки важнее.

Алиса на связи и сделала какую-то мрачную запись. По-моему, она в очередном депрессняке. Что-то случилось или свежеиспеченная дурь? Звонить не буду, могу нарваться. Влезть в разговор с ней и попытаться что-то вытянуть? Но никак не могу придумать, как это сделать половчей. Думай, башка, думай... Что на неё нашло, интересно? Наверняка дурь, а я психую. Если я ей нужна, сама позвонит. А, может, очередной выпендрёж... Хотя я заметила, что, когда она выпендривается, то помещает на сайтах свои «эдакие» фотки, а тут просто мрачные мысли. Вот, пишет о себе «Клеймо неудачника»... Что бы это значило?

Так, похоже в Инете кончились деньги. Женя на меня рявкнул за это. Но почти шутливо, правда.

Алиса позвонила. Естественно, на 80% всё дурь. Остальное — опять па-па, опять квартира, опять институт... Как надоело, господи! Устала я от этого. Ну, не могу я больше слышать про съём-сдачу квартир, про «сколько стоит институт», про то, как заступаются за Шурика бабуля с дедулей... Ах, Шурик возился с трупом Томика! Ему не до тебя, внученька. Когда-нибудь этот кошмар кончится? Всё, настроение в ноль. На фиг!!! Вот тебе и понедельник, 13-е. Который неизвестно, когда закончится. Действительно, «клеймо неудачника»...

Не надо бросать курить! Зачем?

Заболел живот — солнечное сплетение. И сильно. С чего бы? У-у, как разболелся-то... Пойду покурю.

Плохие у меня мысли, ой, какие нехорошие... Я — плохая. Я — дрянь.

Спокойной ночи.

Домжур

Ну, что ж: жизнь в очередной раз начала налаживаться. В библиотеке ЦДЖ мне было весело, именно так: весело. И спокойно. Это действительно здорово — быть всё время среди книг. Я и дома привыкла жить, окружённая переполненными книжными полками, вот и работа такая привалила — класс! Наша библиотека была уютной, расположена в замечательном знаменитом здании на Суворовском бульваре, а читатели — сплошь журналисты, вполне забавный контингент. Да и привычный для меня.

Нас, библиотекарей, было всего-то четыре человека. Заведующая — весьма пожилая и милая дама. Это я сейчас пишу «милая», а по молодости она меня иногда раздражала. Хотя, разумеется, я никоим образом этого не показывала, просто мы с моей напарницей часто язвили о ней за глаза, обсуждали её «маразмы», которые, нам казалось, зашкаливают по количеству и по качеству. О, жестокая молодость, несправедливая к старикам! Ну, долдонкой была наша Нина Фёдоровна, ну, занудой... Увлекалась миниатюрными книгами, была председателем Клуба любителей миниатюрных книг. Ну и что? Одинокая женщина с милыми причудами и с очень древней мамочкой... Не злая и не такая уж вредная.

Нина Фёдоровна, вас давно уже нет на этом свете, а я вас часто вспоминаю по-доброму. Жаль, что глупая молодость многого не понимает, а если и понимает, то не умеет этого выразить, сказать, показать. Извините меня за это. На самом деле в глубине души я всегда хорошо к вам относилась. Вы были доброй... Это редкость. И я уже тогда это знала и ценила.

В общем-то, мы все вполне мирно уживались. Девочка, работавшая в читальном зале, была очень сама по себе, а мы с напарницей по имени Лена подружились. Ох, и начитанная была эта Лена, думаю, что похлеще моей мамы! Всё уже прочитала и из классики и из современности, всё знала, чуть не цитировала книги наизусть, называя страницы и строчки сверху-снизу. С ней было нескучно. А с заведующей так вообще забавно. Как она начинала суетиться, бедняжка, когда приходил кто-то именитый... К примеру, однажды зашёл господин художник Глазунов с супругой в элегантной шляпке. Я лично видела его воочию впервые в жизни, и он мне не понравился, а вот его жена очень даже — красивая и милая женщина, на которую я смотрела тогда с огромным восхищением. Ещё бы! В уродливые и бедные 80-е годы такая вся из себя французская шляпка!

Так вот, я сидела себе на выдаче книг, тут дверь с треском распахнулась, и вошли они.

— К вам пришёл Глазунов! — громогласно объявил художник, направляясь прямиком к моей библиотечной стоечке. Не помню, чем уж таким важным была занята моя голова (как всегда, впрочем), но я отчего-то не отреагировала, не обратила внимания. Подумаешь, Глазунов! У нас в классе девочка училась — Лена Глазунова, мы даже дружили... И я не заметила, как вдруг мелко, быстро и испуганно засуетилась Нина Фёдоровна. И вот картинка: надо мной буквально «висит» большой и важный мужчина в расстёгнутой дорогущей дублёнке и с длинным небрежно висящем шарфом, рядом с ним парит шляпка, а вокруг мультяшным вихрем мечется туда-сюда, что-то бормоча, наша заведующая. Я не врубаюсь. Только с завистью поглядываю на шляпку. Мужчина смотрит на меня выжидательно. Я тоже жду.

— Я пришёл, — многозначительно говорит он с некоторым удивлением.

— А, — наконец, доходит до меня. — Ваша фамилия?

Вдруг Нина Фёдоровна закудахтала. Именно такой звук я услышала от заведующей и испуганно посмотрела на неё. А её глаза, оказывается, были полны священного ужаса. Да что же я сделала не так?

— Во-о-от! — зашумел вдруг мужчина. — Во-о-от до чего дошли! Молодёжь Глазунова не знает!

— Ну, почему ж не знает, — послушно закивала я. — Конечно, знает. Значит, ваша фамилия Глазунов...

В общем, забавная сценка получилась.

Так что вполне меня выбор работы удовлетворил. Кстати, девочка из читального зала была комсомольским секретарем ЦДЖ (хе-хе!), и теперь я стала её головной болью. Но она меня не мучила по этому поводу, за что ей отдельное спасибо.

Постепенно наступала почти благолепная жизнь. Мне было опять хорошо-о-о! На работе я легко находила время для написания всяких курсовых и практических работ для института. Отсылала им свои труды по почте, по почте же получала отзывы и оценки — всегда положительные. Так и шла учёба.

По выходным мы с Шуриком гуляли и ходили в кино. И ещё ведь у меня в институте появилась подруга Галочка. Мы стали часто встречаться с нею и её женихом Юрой. Нам вчетвером было очень хорошо и интересно. Мы болтали, болтали, болтали... В основном, мы с Галей, конечно. Мальчики при нас состояли, что там говорить. Когда мы собирались вместе, для порядка всегда покупали какое-нибудь винцо, так трудно поверить, но часто оно оставалось не тронутым, настолько сладко и душевно нам «болталось» и без него.

У нас с Галей вечно были «умные» разговоры: о политике, о литературе, о современных нравах общества. Мы прекрасно понимали друг друга, хотя по темпераменту были совершенно разные. Можно даже сказать — противоположности. Я — сплошная эмоция, выпученные глаза, чуть что — повышение тона (не крик, просто говорила громко), взрывные реакции, резкие движения. У Гали движения как будто чуть замедленные, плавные, тихий голос, неторопливая речь. И по натуре она была такая рассудительная, уравновешенная. Боже, у нас было впереди четырнадцать лет дружбы!

Галя была со мной очень откровенна. Она делилась самым сокровенным, доверчиво и искренне. Я безумно это ценила и с удовольствием обсуждала с ней все перипетии её отношений сначала с женихом, а потом уже — мужем; даже об их разногласиях и ссорах я знала всё, мы их разбирали, иногда часами «вися» на телефонах. И дочек мы с ней родили с разницей в полтора месяца: помню, мы буквально соревновались, кто быстрее забеременеет. Чуточку быстрее получилось у меня.

...Её нет уже двенадцать лет. И до сих пор болит у меня та пустота, что образовалась в душе после её смерти. Галочка, мне тебя не хватает. Теперь я не была бы такой дурой, я всё бы тебе объяснила. Ведь в последний год ты обижалась на меня, не понимая, что происходит. Я знала, чувствовала это. Но впереди же была якобы целая жизнь, думала, успею все рассказать, пока нет сил на это, потом, после... А впереди-то не оказалось ничего. Все кончилось в одну секунду. Как же я жалею, Галочка, что не обсудила с тобой откровенно всю-всю мою тогдашнюю жизнь. Прости меня, Галочка, за мою тогдашнюю скрытность.