Лет с двенадцати у меня периодически появлялись какие-то мальчики, которые проявляли ко мне интерес. И, порой, нешуточный. Простите меня, мальчики! Среди вас были очень даже неплохие, я это понимаю теперь, но во мне ни разу ничего не ёкало. Я никак не могла влюбиться. Возможно, потому, что всё время была в напряжении и тревоге.

И самое главное, конечно, то, что свою внешность я оценивала на «тройку с двумя минусами».

— Ничего не понимаю, — бормочет часто Женечка, разглядывая мои девичьи фотки. — Ты же была прелестна!

— Ты необъективен.

— Я? — он усмехается. — Я всегда объективен даже по отношению к тем, кого безумно люблю, например, к дочери, ты же знаешь... Так вот: ты была прелестна! Как ты этого не видела? Как это могли не видеть твои близкие?

Боже, что он несёт? Я лично, сама, собственными глазами видела в зеркале нескладную, криворотую, лупоглазую дуру без каких-либо признаков очарования или даже миловидности.

— Твои родичи не могли этого не видеть! Или они были слепы на все свои глаза?

Нет, не думаю. Просто представьте себе девушку, которая всё время сутулится, старается спрятать лицо, а уж тем более — улыбку, подпереть где-нибудь стеночку и завести потные ладошки за спину. При этом одета она хуже всех вокруг. Кто-нибудь заметит её прелесть?

— А, ну в таком случае, конечно, да, — соглашается Женя. — Гиблый вариант.

Я была закомплексована до самой последней степени, какая только возможна. Я ни в грош себя не ставила по женской части. Но, как всякой юной девушке, любви-то хотелось. Хотелось почувствовать себя и красивой, и нужной, и желанной. Вот с таким настроением я отправилась в пансионат.

Как сказали бы сейчас молодые, там я начала «отрываться по полной». Хотя не стоит думать ничего плохого. Для меня, шестнадцатилетней, «отрываться по полной» означало следующее: каждый день играть с юношами в пинг-понг, ходить с ними на пляж, а вечером — на танцы. Всё! Но уж это я стала делать без устали, чтобы ни одна минутка даром не прошла.

С нами знакомились разные молодые и не очень люди, «клеились», но... опять что-то было не то. Пока не появился он. Шурик. Вот тут во мне ёкнуло ничего себе как! Парень был очень хорош собой: кудрявые черные волосы до плеч, смуглая кожа, орлиный нос, большие чёрные глаза. Мы переглянулись с ним пару раз, и стало ясно, что, простите за банальность, пришла первая любовь. И если бы не последовавшие за этим двадцать один год совместной истории, то она так и осталась бы в моей жизни первым, дивным, романтическим чувством. Но поскольку потом случилось то, что случилось, я совсем не романтично скажу так: тогда я встретила своего будущего первого мужа и отца моего единственного ребенка, а также человека, который ненароком, абсолютно без умысла сломал мою жизнь. Точнее — доломал остатки.

Мальчик был красив, но удивительно, без примеси, дистиллированно сер. Он почти не читал книг, иногда в словах ставил неправильные ударения, не знал ничего из того, что следовало бы в его возрасте (он был на два года старше меня). Да и интересы у него были весьма убогие: игра на бас-гитаре, футбол и... кажется, всё. Он учился в институте, но и институт его был какой-то странный — при заводе. Никогда прежде о таком не слышала. Но какое это всё имело значение, если у него была такая горячая кожа, если от него так изумительно пахло, если меня тянуло к нему, как скрепку к магниту? Гормоны делали свое чёрное дело, я ничего уже не соображала. И — о, ужас! — однажды поздно вечером мы стали целоваться, как безумные. Я — впервые. Почти умерев от этих поцелуев, сомлев в его руках, задохнувшись от счастья, я смогла выдохнуть единственное слово: «навсегда!».

Я ведь ещё была ему страшно благодарна за то, что он, такой мóлодец и красавец, выбрал вдруг почему-то меня. И как-то тоже очень прилепился ко мне... Не знаю, может, я сразила его своими умными речами — я ведь выпендривалась, вовсю демонстрировала свою образованность, умение играть на пианино и чуточку на гитаре, пела Окуджаву и рассказывала особенным голосом про всякие биополя. (Родители часто приносили домой самиздат с «инфернальными» текстами, якобы научными. И у нас дома чуть не каждый вечер шло обсуждение астральных и ментальных тел и дел. О-о, я была очень подкована насчет «зелёных человечков»! Ибо тогда в среде интеллигенции это была тема номер один: непознанное вокруг нас. А Джуна была почти богом...)

Но самое главное, я пребывала в твёрдом убеждении, что нашла свою единственную на всю жизнь любовь! Разве ещё когда-нибудь мне может так повезти? Разве может ещё хоть раз на меня, никакущую, обратить внимание такой (ну, хотя бы приблизительно) классный парень, который, к тому же, так трогательно привязался ко мне? Это шанс, это судьба, этого нельзя упустить! Иначе жизнь закончится, так и не начавшись! И у меня никогда не будет семьи, мужа, детей. Потому что я никогда никому больше не буду нужна. Мне и так ни за что ни про что подарили такое чудо! Мне, недостойной...

Видимо, русский язык беден на мужские имена. Или наше солнце Пушкин так сильно влияет на русские умы. Или просто моё такое везение. Ведь папа мой — Александр, Саня; брат — Сашка, первая любовь и муж — Шурик. А через три года родится племянник, которого тоже «оригинально» назовут Сашенькой. Но тогда, в 81-м, и это воспринималось мной, как знак свыше: все самые близкие мои мужчины носят имя Александр. Значит, так тому и быть.

В Москву я вернулась вся из себя в чувствах и немножко новая. Что естественно. Бросилась к маме и тут же ей выложила про свою «неземную любовь навсегда». Мама отнеслась к этому благосклонно. Ещё бы, разве не об этом она писала в своей знаменитой повести?

— Познакомишь? — улыбнулась она.

— Обязательно! А как же! Он тебе понравится! — ликовала я, носясь по квартире комком взбесившихся гормонов.

Дальше была сплошная романтика и триумф подростковых чувств. Шурик приезжал ко мне каждый день: пёрся с другого конца города с самого утра и уезжал поздним вечером. О чём мы говорили? По-моему, говорила только я. Просто рта не закрывала. Но не придавала этому значения: ведь Шурик очень внимательно меня слушал. Он всем интересовался, лазил в нашем доме по полкам с книгами, чем приводил в восторг маму. А он ведь просто сроду не видел такого количества книг. В его доме не было книг, он — из очень простой семьи. Проще некуда... Мне было глубоко плевать на это, но удивительно то, что и маму сие почему-то не интересовало. Странно. Это я сейчас говорю «странно», а тогда мне всё казалось абсолютно нормальным. Разве имеет значение какое-то там происхождение? Это пережиток, глупость, неприличие даже.

В конце лета я познакомилась с его родителями. И была неприятно поражена. Нет, они были добрые, тихие, спокойные люди, но... Уровень. Уровень их разговоров, уровень их знаний, понятий и представлений повергли меня в шок. Ушла от них я весьма озадаченная. И целых полчаса думала о том, что, может, всё-таки не туда попала? Но стоило мне вспомнить руки и губы Шурика, его дыхание и прикосновение, как тут же все мои рациональные мысли мигом улетучились: не имело значение уже ни-че-го. И всё ненужное и неприятное моментально забылось.

Начался учебный год. Я очень ждала 1 сентября только потому, что мне безумно хотелось поделиться переменой в моей жизни с Верочкой. Она выслушала меня с улыбкой и сказала так:

— Это всё здорово, конечно, но, прости меня, я не очень сейчас верю в такую вашу настоящую любовь, тем более, «навсегда».

У-у-у, как я обиделась!

— Вот посмотришь! — запальчиво воскликнула я. — Вот увидишь, насколько всё это серьезно!

Верочка, ну где ты? Права-то оказалась ты...

Учёба навалилась грязным насильником. Я теперь воспринимала школу только как помеху моим встречам с любимым. Хотя литература продолжала радовать, но вот всё остальное... Это смешно, но на так называемом УПК (учебно-производственном комбинате), который съедал у нас целый учебный день и был призван приучать гнилых интеллигентов к рабочему труду, я попала на... швейное производство. Где надо было пристрачивать тесёмки к кукольным трусикам. И учиться на теоретических занятиях делать «карманы в рамке» и «карманы с клапаном», сборки такие и сборки сякие... В общем, детский кошмар начал повторяться. Плюс к математике, физкультуре, химии и НВП (начальной военной подготовке, где надо было собирать и разбирать автомат на время, надевать противогазы и маршировать), прибавилось шитьё, стойко ассоциировавшемся у меня с маминым бойкотом в третьем классе. А вот Шурик, оказывается, был чемпионом среди школьников Москвы по разборке-сборке автомата! Я им ужасно гордилась.