В октябре армии мятежных генералов Франко и Молы с помощью итальянцев и немцев начали наступление на Мадрид. В ноябре в Испанию прибыл германский воздушный корпус «Легион Кондорс», жаждавший испытать новое оружие и новую тактику. Республиканское правительство переехало из Мадрида в относительно спокойную Валенсию; одновременно в столицу вошли первые батальоны интербригад — разноплеменная смесь немецких, французских, британских, итальянских и польских добровольцев, — которых встретили с радостью и облегчением. Самолеты франкистов бомбили рабочие кварталы, превращая дома в руины и заставляя людей искать убежища на станциях метро и в погребах. Тогда на улицы вышли простые рабочие и работницы, вооруженные чем попало, и к концу ноября мятежникам пришлось отступить. Хотя яростные бомбардировки и обстрелы продолжались, они не могли сломить дух жителей города.

Робин прибыла в Мадрид с группой британских медиков во главе с доктором Макензи. Едва Дейзи получила письмо Хью, как Робин уехала с Мерлином в Лондон и отправилась на Кинг-стрит, в штаб-квартиру британских коммунистов. Там она почти с облегчением узнала, что уже поздно, что Хью уехал в Париж и, возможно, приближается к испанской границе. Робин не хотелось унижать Хью, говоря, что он болен и не может воевать.

Она все еще вздрагивала, вспоминая, как отъезд Хью повлиял на Ричарда и Дейзи. Оба внезапно постарели, выглядели испуганными, угасшими и потерявшими надежду. Уверенность в себе, которой всегда завидовала Робин, оставила их. Впервые в жизни она успокаивала отца и мать, утешала, поила чаем и искала выход из положения. В самый разгар суматохи и отчаяния Робин с ужасом поняла, до какой степени родители нуждаются в ней. Она ненавидела Майю не только за предательство Хью, но и за то, что бывшая подруга сделала с Дейзи и Ричардом.

Робин рассталась с Мерлином на Ливерпульском вокзале и пошла домой. По дороге у нее созрел план. В тот же вечер она позвонила Нилу Макензи, попросила взять ее с собой, и он согласился. В конце концов она очутилась в Мадриде и начала искать Хью и Джо в неразберихе гражданской войны. Сначала Робин направили на работу в базовый госпиталь, но сказали, что это временно и что как только будет нужно, их переведут ближе к линии фронта.

Роскошные дома и гостиницы богатых районов города разительно контрастировали с грудами камней, в которые превратились бедные кварталы. В госпитале лечили и солдат, и штатских. Впервые увидев детей, жестоко израненных бомбами и картечью, она чуть не расплакалась, но гневно сказала себе, что слезами горю не поможешь. Робин знала лишь правила оказания первой помощи, и потому в госпитале она была прислугой за все. Выносила судна, застилала постели, до блеска драила полы и кипятила инструменты. Руки покраснели и покрылись цыпками, ноги постоянно болели. Время от времени ей позволяли искупать и одеть пациента или накормить калеку, лишившегося рук. Когда она делала ошибки, старшая медсестра, суровая шотландка, с которой они вместе ехали из Англии, оказывалась всевидящей. Робин просыпалась среди ночи от приснившегося ей ледяного окрика сестры Максуэлл: «Саммерхейс!»Когда одна из санитарок сказала, что сейчас затишье, но скоро начнется горячая пора, Робин не поверила своим ушам. Она буквально сбивалась с ног.

За несколько коротких недель ей пришлось привыкнуть ко многому. Жить в одной комнате с тремя другими санитарками и все время находиться на глазах у других, что она ненавидела со школьных времен. Выполнять приказы, не задавая вопросов (к этому она привыкала дольше всего). Но к зрелищу ребенка с обрубком вместо ноги и плачу взрослого мужчины, перед смертью звавшего мать, привыкнуть так и не смогла.

Едва прибыв в Испанию, она начала искать Хью, опрашивать врачей и санитарок госпиталя, раненых, доставленных с передовой, и сотрудников организации «Врачи — Испании», приехавших из Лондона. Она узнала, что Хью еще находится в учебном лагере в Мадригерасе, быстро написала ему записку и отправила по почте неделю назад. В кармане передника лежало пришедшее утром письмо, но у Робин не было времени его прочитать. Она знала, что это письмо от Хью.

Пока Робин застилала постель, сестра Максуэлл не сводила с нее глаз. Робин заправляла уголки накрахмаленных простынь с геометрической точностью. Когда начался десятиминутный перерыв, она опрометью бросилась в комнату отдыха, сбросила туфли и поставила чайник на конфорку. Потом вскрыла конверт и начала читать. Дочитав письмо до конца, Робин испустила усталый вздох. Единственная санитарка, которая при этом присутствовала — высокая девушка по имени Джульетта Хоули, — спросила:

— Что, плохие новости?

Робин покачала головой:

— Совсем наоборот. Мой брат наконец нашелся. Он в Мадригерасе, но пишет, что со дня на день их отправят на фронт.

Она села на стул у окна и стала смотреть на спортплощадку школы, в здании которой разместился госпиталь. Детей на спортплощадке не было. Только вымытая и заново заправленная карета скорой помощи, готовая выехать на линию фронта, и две санитарки, разговаривавшие под дождем. В ладони у Робин лежало скомканное письмо. Она расправила и тщательно сложила листок. Ее не пугали бомбы, падавшие в нескольких сотнях ярдов от госпиталя, а иногда и на него, не пугала отправка в медпункт на передовой. Но она постоянно боялась за Хью и Джо. Этот унылый, бесконечный, неуправляемый, грызущий страх не оставлял ее никогда.

Десять минут прошли. Робин сложила конверт и сунула его в карман. Что ж, по крайней мере, Хью жив. О Джо она не знала ничего.

Возвращаясь с автобусной остановки, Элен всегда проходила мимо домика Адама Хейхоу. Часто она ненадолго задерживалась, чтобы выполоть сорняки в палисаднике или убрать мусор, принесенный ветром к порогу. Но сегодня, не успев прикоснуться к калитке, она услышала пение.

— «Я вышел в поле майским утром…»

У Элен заколотилось сердце. Она бросила корзины на дороге и побежала к входной двери.

— Адам! Адам, это вы?

Пение прекратилось, и кто-то открыл дверь.

— Адам! — радостно воскликнула она. — Как хорошо, что вы вернулись!

Он улыбнулся в ответ и прикоснулся к кепке:

— Добрый день, мисс Элен.

— Адам! Я же просила…

— Прошу прощения, Элен. Привычка.

Но улыбаться он не перестал.

Девушка заметила на Хейхоу пальто и кепку, и ее радость немного померкла.

— Как? Вы уже уезжаете?

Он покачал головой:

— Ну что вы. Просто иду к Рэндоллам. Тут все так промерзло, что зуб на зуб не попадает. Сьюзен Рэндолл сказала, что приютит меня на ночь. — Он посмотрел на Элен. — Прогуляйтесь со мной, ладно? Я должен о многом вам рассказать. Два с половиной года — большой срок. Составьте мне компанию.

— Два с половиной года… — медленно повторила Элен.

Она забыла, как давно Адам Хейхоу уехал из Торп-Фена. С недавних пор она часто теряла счет времени; недели и месяцы сливались воедино, и их нельзя было отличить друг от друга.

— Адам, вы ничуть не изменились. Не то что я. Превратилась в старуху…

— В старуху? Да бог с вами.

Лицо Хейхоу осталось серьезным. Элен обрадовало, что он не повторил всегдашние слова отца: «Элен, ты еще девочка».

— Вы такая же красивая, как прежде. Только немного усталая. Оно и понятно — следить за таким огромным домом, убирать его и церковь…

— Пустяки. С этим справился бы кто угодно. Дома мне помогает служанка, а всю тяжелую работу в церкви делает миссис Ридмен. У меня это не слишком хорошо получается. На прошлой неделе забыла купить керосин, и нам пришлось обедать в темноте.

— Вы пойдете со мной? — спросил Адам.

Элен кивнула и пошла к дороге.

Хотя до вечера было еще далеко, уже начало темнеть. Элен посмотрела на крытые соломой хижины и вздрогнула.

— Вам холодно, любовь моя?

Ласковое слово согрело ее. Она покачала головой:

— Нет. Дело не в этом. Эти дома… У них черные окна. Мне кажется, что за ними что-то происходит.