— Иди спать, — тихо сказала Фабиенн.

— Но я еще не поужинал.

— Уходи.

Помедлив, он соскользнул со стула; сначала подошел к отцу — тот поцеловал его механически, как во сне; затем к матери: Фабиенн притронулась к лицу мальчика, будто все еще глазам своим не веря, и тут же отдернула руку.

— Спокойной ночи, лорд Уиттенхэм.

— Спокойной ночи, — пробормотал я.

Наступила тишина.

— Пойду взгляну, что там можно сделать, — проговорила наконец Вайолет. Мне оставалось лишь к ней присоединиться.

Когда мы вернулись, столовая уже была пуста. Я прошел в гостиную и налил себе бренди; предложил Вайолет, и она не отказалась. Будто по молчаливому согласию мы не обмолвились ни словом о том, что только что произошло. Но потом она вдруг спросила:

— Кажется, вы нечасто виделись с ним в Оксфорде?

В памяти моей ожил вдруг не слишком приятный эпизод, а вместе с ним — вся моя прежняя неприязнь к этой женщине.

2

Это произошло вскоре после его безумного танца — кажется, на следующий вечер. Надев пижаму и приготовившись уже лечь в постель, я вспомнил, что оставил внизу книжку: пришлось спускаться — триллер этот меня здорово заинтриговал.

В гостиной все еще горел свет, что было само по себе очень странно, если учесть все те разговоры об экономии, что в доме Льюисов не прекращались ни на минуту. В комнате находилась Вайолет Эндрюс; увидев размазанную помаду и разводы на заплаканном лице, я поспешно извинился, опустил глаза, но смыться вовремя не успел: через минуту она уже повествовала мне трагическую историю своей жизни. Подробности как-то стерлись в моей памяти, да и общий смысл тоже — речь, кажется, шла о том, что кто-то пытается сделать из нее учительницу, а сама она этого не хочет, — зато финал я запомнил отлично; мало ей прочих несчастий: теперь на ней еще и хотят жениться! Я остолбенел.

— Вы ведь знаете, конечно, что Арнольд сделал мне предложение?

«Врет ведь», — пронеслось у меня в голове: стал бы он скрывать от меня такую новость! Арнольд всегда отзывался о Вайолет не только с большой теплотой (так отзывался он обо всех без исключения своих знакомых), но и с необычно восторженной, чуть, может быть, ироничной почтительностью, которую я списывал на возраст девушки и ее образованность. Но чтобы вот так взять да и жениться, не имея даже достаточно ясных перспектив на будущее, не говоря уже обо всем остальном — нет, на моего друга это было совсем не похоже. Кажется, молчание мое затянулось.

— Вы мне еще и не верите! — она повернулась ко мне с сердито-театральным взмахом кисти. — Я, конечно, все это напридумывала! Мне, наверное, страшно не терпится породниться с сестричками-неврастеничками да с этим гнусным папашей… Вы ничего тут не замечаете, — продолжала она, не обращая внимание на мою вытянувшуюся физиономию, — да и зачем — вам и так неплохо, вам с ними не жить. А окажись вы на моем месте — не так бы еще, наверное, заговорили.

Я так растерялся, что залепетал нечто несуразное: дескать, поздно уже, и пора выключать свет… Она визгливо расхохоталась.

— Лучший способ решить проблему — не заметить ее, так ведь? Ну да ладно. Честно говоря, я уже как-то сама привязалась к Льюисам, может быть, вытерпела бы и этого папочку… Кстати, известно ли вам что-либо о его «болезни»?

Что-то такое об этом Арнольд мне говорил: кажется, опухоль какая-то была выявлена в мозгу, но к счастью, вроде бы, незлокачественная… Вайолет скептически пожала плечами.

— Ну разумеется. Ему объяснили все именно так.

— А что на самом деле?

— Если хотите знать мое личное мнение, — она напустила на себя загадочный вид, — то дело здесь куда серьезнее. И мне кажется, в такой ситуации сына следовало бы подготовить к худшему. Но мне надоело уже спорить об этом с девчонками: эти северные примадонны разве признаются, что в семье у них что-то неладно, что-то не как у всех?

Я окончательно растерялся: с одной стороны, хотелось выведать об этом побольше, с другой — стыдно было сплетничать о собственном друге у него за спиной.

— Конечно, вы еще слишком молоды, чтобы меня понять! — Я не замедлил обидеться: заканчиваю школу, готовлюсь в универ, и вот, на тебе! — Но все равно, Баффер, отвела с вами душу — и на том спасибо. Боже, как я несчастна!..

Она стремительно бросилась к двери. Я предусмотрительно зажег для Вайолет свет в холле, потом нашел свою книжицу и уже поднялся было по лестнице — как вдруг столкнулся с ней на площадке. Девушка схватила меня за рукав, затащила к себе в спальню и затараторила, не позаботившись даже о том, чтобы закрыть как следует дверь:

— Могу я вас попросить об одном одолжении? В следующем семестре, пожалуйста, присмотрите за Арнольдом!

Просьба была совершенно абсурдной: он уже год как в Каботе, я только еще собираюсь в Кортхаус — о каком присмотре могла идти речь? Я стоял обалдевший — и от недавнего признания, и оттого, что попал в такую дурацкую ловушку: Арнольд-то еще читает, наверное, — а ну как услышит шум и выйдет взглянуть, чем это мы тут занимаемся? Он любил, вообще-то, посмеяться над «буржуазными предрассудками», но, обладая завидным чувством юмора, оставался при этом в глубине души пуританином — может быть, и не столь фанатичным, как его родители, но достаточно строгим, чтобы оскорбиться моим присутствием здесь, в такой час. Хуже всего — он-то как раз будет спокоен, разозлюсь именно я, ну и, одним словом, каникулы будут испорчены.

— Честное слово, я сделаю все, что будет в моих силах…

Но не так-то просто от Вайолет было вырваться.

— Вся эта «психическая» белиберда… Мы ведь знаем, как она опасна! Но нас он не слушает, а отец — тот во всем этом только его поощряет. Теперь еще новость: оказывается, он и в студенческом кружке теперь что-такое «исследует» — сам мне признался. Вот бы вы уговорили его все это бросить, а? — голос ее звучал умоляюще. — Вредно ему это, он ведь такой впечатлительный! А от вас он совершенно без ума; ваше мнение для него много значит… Он непременно вас послушается!..

Да, как же!.. Я, конечно, стал успокаивать ее, причем совершенно искренне: судя по последнему нашему разговору с Арнольдом, он в этом семестре намеревался забросить подальше все посторонние дела и вплотную заняться учебой. За несколько дней до этого мы снова вышли с ним на болота, и он всю дорогу очень серьезно говорил о своем будущем, о том, что ему обязательно нужно получить диплом к концу следующего года.

— Ты ведь и сам знаешь, в каком мы положении: стыдно мне у мамы с девочками тянуть последние гроши. А ведь им так и придется меня содержать, пока я не найду себе, наконец, работу.

Я как раз намеревался по возможности бурно отметить свое поступление в университет и намекнул другу на то, что очень рассчитываю получить от него моральную поддержку. Он покачал головой.

— Нет, Баффер, на общественной жизни ставим жирный крест. Из всех своих банкетных списков смело вычеркивай меня раз и навсегда. Тем более, Кабот и Корт-хаус не общаются, в чем ты и сам очень скоро убедишься. Но я тебя всегда буду рад видеть: захочешь — забегай.

3

Стыдно было теперь, вспоминая те годы, осознавать, как же мало усилий приложил я к тому, чтобы хоть как-то поддержать нашу дружбу. Верно, впрочем, было и то, что Кабот и Кортхаус «не общались»: в первом собралась интеллектуальная элита, во втором — благородные отпрыски, для которых университет служил всего лишь ступенькой в безоблачное будущее, расписанное на многие годы заранее. Несколько раз, правда, я забегал к нему в каморку на Каули Роуд, но долго там не выдерживал: теснота и полумрак, книжные завалы и невыносимая капустная вонь из общей кухни приводили в смятение, гнали вон. Какими бы крепкими ни казались мне узы нашей давней дружбы, они были явно бессильны перед той пропастью, что пролегла между двумя такими далекими, совсем непохожими Оксфордами — его и моим.

— Вы правы, мы виделись нечасто.