— Мошенническими действиями Лудова государству нанесен ущерб на сумму… — прокурорша сделала паузу и выдохнула: — Двадцать миллионов долларов! Уважаемые присяжные! Я буду показывать всю преступную деятельность подсудимого с самого начала. А начата она была еще в конце восьмидесятых годов в форме контрабанды из Китая, которой Лудов занимался в преступной группе с Пономаревым, впоследствии им убитым…
— Я возражаю!
— Не сбивайте меня! С эпизодов контрабанды мы и начнем. Я буду представлять вам документы, мы будем допрашивать здесь свидетелей, которых будет много. Вам придется набраться терпения…
Виктория Эммануиловна тоже присматривалась теперь к каждому присяжному по отдельности и записывала впечатления в блокнотик рукой со свекольным на этот раз маникюром: «Синий бюстгальтер Эльвиры под белой блузкой. Пусть КГБ ей скажет, чтобы надела белый». Она заметила, что старшина под номером «1» разглядывает прокуроршу с восхищением, но учительница под номером «5» — скорее иронически, как и похожая на любящую дерзить школьницу веснушчатая Скребцова (№ 11 во втором ряду). Крайний справа (№ 12), похожий на медведя, мучился с похмелья, у него явно пересохло во рту. Запасная Мыскина (№ 14), кутая плечи в платок, несмотря на жару, со смесью сожаления и осуждения смотрела на женщину ее же возраста, сидевшую в зале, в которой она безошибочно угадала мать Лудова. Седой интеллигент в очках под номером «10» крутил головой с благожелательным интересом, а болезненно худой запасной № 13 на последнем кресле справа, делая вид, что что-то записывает, видимо, решал кроссворд.
Представительница потерпевшего сделала пометку в блокноте, но она чуть-чуть не угадала: № 13 решал задачку в шахматном журнале. Журналист (№ 2), который мало что мог выудить из прокурорской бессмыслицы, делала записи в блокноте: «Борис Лудов, Китай… Лудов Борис Анатольевич (?) 1965 (?)… Контрабандные телевизоры в 2003-м?» Заметив, что сидевшая справа у него за спиной фирмачка Роза (№ 7) косится в блокнот, он жирно зачеркнул последнюю фразу и стал рисовать в блокноте рожу. Обезьянка (№ 8), увидев рожу, улыбнулась, а присяжная Швед (№ 3), похожая на Гурченко, пришла в негодование.
Лудову было скучно слушать прокурора, и он с улыбкой, все время скользившей тенью по его губам, стал разглядывать теннисистку (№ 6), стараясь перехватить ее взгляд. Это ему не удавалось: Ри отводила глаза, как только появлялась опасность встретиться взглядом с подсудимым. Рыбкин под номером «8», сидевший рядом с учительницей сольфеджо, был занят какими-то своими мыслями: он хищно, с прищуром, поглядывал слишком близко посаженными глазами то на аквариум с подсудимым, то на прокурора, то на судью. Наконец, не удержавшись, он прикрыл один глаз, сделал рамочку из пальцев и сквозь нее нацелился на Лудова за стеклом. Его манипуляции не ускользнули от судьи, который отрывисто стукнул по столу деревянным молоточком:
— Извините, товарищ прокурор… Господин присяжный, э-э-э… ом сверился со списком, — Рыбкин Арнольд Михайлович, с вами все в порядке? Что это вы делаете?
— Я? Э-э-э… Ничего, — сказал Рыбкин, пряча руки в карманы.
— Вы, кажется, делали подсудимому какие-то знаки… Вы с ним знакомы?
— Нет, это не знаки, извините, товарищ судья. Это я по привычке. Я, знаете ли, фотолюбитель, интересные кадры по привычке ищу, знаете ли…
Виктория Эммануиловна, подумав, все же сделала об этом пометку в блокноте, не очень понимая, зачем ей может пригодиться такая информация.
— Ну, это вы уж совсем уж! — возмутился Виктор Викторович с нарочитой строгостью пионервожатого. — Во-первых, по спискам вы радиоинженер. Во-вторых, тут вам не кружок по фото. Вы в суде, вы судья, уважаемый, извольте не нарушать порядок судебного заседания… Продолжайте, Эльвира Витальевна…
— Я надеюсь доказать, — передохнув от возмущения, продолжила прокурорша, — что добытые преступным путем деньги подсудимый отмывал через различные финансовые операции, что образует отдельный состав преступления…
Лудов в аквариуме поднял в ее сторону золотые очки. Смотревшая теперь прямо на него Ри отметила полуулыбку, скользившую по его губам как бы не нарочно, так что и нельзя было утверждать, что это, собственно, улыбка. Он определенно не был похож на бандита, если, например, сравнивать с ее собственным мужем.
Старшина Зябликов мечтательно рассматривал прокуроршу. Представительница потерпевшего отметила это и усмехнулась, но причин восхищения знать она не могла. А Зябликов, глядя на бюст прокурорши, вспоминал докторшу в одном из госпиталей, где ему довелось лежать после ранения. Та тоже была грудастая и страшно суровая на вид. Но кто ее только не драл, ребята рассказывали, от капитана и выше; и контуженые ее драли, и безрукие, и безногие, но он-то тогда даже с койки еще встать не мог, не то что теперь.
Вторник, 20 июня, 13.30
Судья объявил перерыв на обед, и Елена Львовна Кац получила возможность накоротке через окошко в стеклянной клетке обсудить позицию с подзащитным.
— Я так и думала, — сказала она. — Они не хотят сразу выходить с убийством, там будет много вопросов. Сначала они измотают их эпизодами контрабанды, так можно тянуть до бесконечности. Потом, когда присяжные начнут уже дохнуть со скуки, можно будет ввернуть что-нибудь про хищение, а потом уж про труп.
— У нас есть возможность как-то перехватить инициативу? — спросил Лудов.
— Нет, никакой, только реплики. Она заставит нас держаться в этом русле, сколько ей будет нужно. Она этими таможенными декларациями, которых двадцать томов, может так уморить присяжных, что они вообще разбегутся: лето ведь, отпуска. Свидетелей она будет вызывать в том порядке, в котором они захотят их находить, а тут опять же отпуска. Так что наберитесь терпения, скоро не получится.
— Тяжеловато, — сказал Лудов. — Мне в изоляторе каждый день в пять утра вставать и в двенадцать ложиться, да по три часа на сборке, да эта труповозка с заездами через пробки тащится до тюрьмы три часа. Ну что же, решились так решились, буду теперь каждый день бриться и терпеть.
— Только не молчите, — одобрительно сказала Елена Львовна. — Присяжные, они же люди, они хотят с вами общаться, вы им интересны.
— Они мне тоже, — сказал подсудимый. — Конечно, они люди, они же не юристы. Ну ладно, у меня законный обед, кипятка, правда, нет внизу, но конвой меня сейчас задушит, у них-то все в порядке с кипятком.
Вторник, 20 июня, 14.00
Столовая в суде представляла собой не такой уж большой зал со столиками и стойкой, по которой двигала свои подносы разношерстная судейская публика: дерганые истцы и ответчики по гражданским делам, наигранно-добродушные адвокаты, прокурорские в синей форме и просто случайные свидетели.
Веснушчатая маленькая Тома встала в очередь за Ри.
— «Куир де рюс», — сказала она ей в спину, принюхавшись. — Двести долларов флакон. Мне больные обычно дарят за тридцать, а вот завотделением месяц назад тоже подарили такие же, чтобы она одного нового русского положила от психа полечить. Угадала?
— Ну и что? — повернулась разоблаченная Ри.
— А так. Ты думаешь, если маечка просто желтенькая, то никто не просечет, сколько она стоит? Мы же с тобой одним и тем же местом зарабатываем, а получаешь ты больше меня. Это несправедливо, это… как его… неправосудно, вот.
Присяжная Звездина, похожая на обезьянку, стоявшая позади медсестры, слышала этот разговор, и он ей не понравился.
— На ваш медицинский взгляд, это можно есть? — спросила она у Томы.
— Ну, не отравят же нас здесь, — сказал стоявший следом за ней седой очкарик. — Мы же на государственной службе.
— Запросто отравят! — сказала Тома, но салат взяла. — Мне полборща, пожалуйста…
Из-за освободившегося столика им махнул рукой Старшина Зябликов, и трое пошли с подносами к нему. Ри гордо ушла дальше и села за столик к Розе, доедавшей бульон в компании Фотолюбителя. Кузякин обедал с преподавательницей сольфеджио, Слесарем, который из экономии ел только винегрет, и Медведем, с похмельным отвращением хлебавшим суп.