— Подумаешь! — фыркнула Мэг.

— Вы должны быть мне благодарны, — напомнил бесёнок.

— Тебе?! — возмутилась Мэг. — Такому уродливому поганцу? Бесу? Эх, жаль некого здесь позвать на помощь, а то я сама, своими руками удавила бы тебя. И надо бы проверить, почему ты хочешь помочь Адели.

Мордочку бесёнка исказило бешенство, а маленькие круглые глазки метали искры.

— Сама ты поганая баба! Это тебя надо удавить! Подожди, я тебе отомщу!

Сварливой бабе требовался весьма незначительный повод для впадения в ярость, а грубый ответ привёл её в неописуемое неистовство. Бесёнок отбежал за спину вставшего на пути Мэг солдата, пытавшегося предотвратить кровопролитие. Адель успокаивала взбесившуюся спутницу словами, даже кабатчик уговаривал её не связываться с малышом. Мэг плевалась и ругалась, но напоследок всё-таки перенесла своё внимание на стол, смахнула одну тарелку на пол, запустила другою в неосторожного бесёнка, но едва не попала в голову солдата и напоследок схватила протянутый кабатчиком стакан с водкой и с размаху опрокинула содержимое в рот. После этого она тяжело опустилась на стул, выпучив глаза и тяжело дыша.

Адель думала, что бесёнок убежал, но он высовывался из-за спины солдата и корчил рожи.

— Поколотите её, — потребовал он. — Я же вам помог, так и вы мне помогите.

— Мы не хотим её бить, — принялась объяснять Адель. — Мы вместе путешествуем…

— Знал бы, что ты такая, ни за что бы не стал тебе говорить, как пользоваться свирелью. Но погоди! Я тебе отомщу! Сейчас же дай мне молока и хлеба, хозяин!

Он уселся за отдалённый столик и выжидательно уставился на кабатчика.

— А деньги у тебя есть? — подозрительно осведомился тот.

Бесёнок так завизжал, что кабатчик почти бегом бросился выполнять заказ.

Мэг медленно приходила в себя, но Пахом Капитоныч был настороже и с солдатской смекалкой уже наполнял её пустой стакан.

— Хороша водочка, Мэг, — приговаривал он. — Давай выпьем и не будем ни на кого обращать внимания. Твоё здоровье.

Адель заметила, что солдат не пьёт, а лишь делает вид, что пьёт. Сам же усердно потчует свою собеседницу.

— Не люблю таких, как ты, — начинающим заплетаться языком говорила Мэг. — Шантрапа бездомная! Люблю людей солидных, с деньгами. А ты что? Мелочь голоштанная! Что у тебя есть за душой? Ну, скажи, что у тебя есть?

— За душой — не знаю, — признался Пахом Капитоныч, лукаво посматривая на Адель. — Главное, что за долгую и бурную жизнь не растратил саму душу.

— Я и говорю, что ты дрянь ничтожная…

Язык уже почти не повиновался сварливой бабе. Она ещё что-то нечленораздельно бормотала, а потом упала головой на стол и заснула.

Адель мучилась из-за того, что солдат так спокойно выслушивает в свой адрес оскорбления. Они его не задевают, не обижают. Ему как будто безразлично, говорят про него хорошо или плохо.

— Почему вы позволяете ей себя оскорблять? — не выдержала она.

Пахом Капитоныч удивился.

— О чём ты говоришь, дочка? Она ведь пьяна и себя не помнит.

— Она и трезвая вас ругала.

— Ты бы хотела, чтобы я ей отвечал? — удивился солдат. — Это не жизнь будет. Пусть уж она ругается, если без этого не может, а я промолчу.

— Вы, Пахом Капитоныч, слишком терпеливый, — определила Адель. — Вот Николай терпеть её выходки не захотел и ушёл.

— Да, — согласился солдат и пожал плечами. — Ушёл. Нехорошо сделал, что ушёл, да уж Бог ему судья. Если бы он со своим медведем прошёл с нами хоть часть пути, нам было бы легче. Егор бы нас защищал и предупреждал об опасности, ведь звери слышат и видят лучше, чем люди, и чутьё у них хорошее. И цыган был бы очень полезен, ведь я не могу не спать целыми сутками, да и ты, Адель, слишком устаёшь за день, чтобы полночи сторожить лагерь. А на нашу Мэг я не слишком-то полагаюсь. Вот и выходит, что лучше было бы цыгану обуздать свою гордость и остаться. Ну да на то он и цыган, чтобы кочевать туда, где легче живётся. Вот встретили бы мы нашего брата-солдата, он бы не бросил нас одних.

— Мне кажется, что ни один человек, кроме вас, не выдержит языка Мэг, — упрямо возразила Адель.

— Если все будут так обидчива, то жить будет трудно, — серьёзно ответил солдат. — Кто же тогда доведёт Мэг до её дома? Ты, наверное, считаешь, что мне следовало бы сбежать от неё? Но и ты почему-то её терпишь, хоть страдаешь от её характера больше, чем я. Покинуть её было бы легче всего и, наверное, многие сочли бы это правильным, да только правды в этом нет. Посмотри, какая она жалкая, несчастная…

— Такая несчастная способна сделать несчастными всех окружающих, — возразила Адель.

— Не ворчи, как старая бабка, — добродушно сказал Пахом Капитоныч. — Конечно, несчастная. Никого она не любит, ничем не довольна. Она убеждена, что на свете нет ни одного хорошего человека, потому что обо всех судит по себе. Можешь представить, как тяжело жить в мире, где одни негодяи? А она живёт именно в таком мире. Несчастная женщина, не знающая других радостей, кроме накопления денег и вещей. Вот доставим её домой, тогда и расстанемся с ней навсегда. А сейчас как её бросишь? Пропадёт. Договориться ни с кем не может, всех от себя отпугивает. Гибнуть будет, а всё равно в последний миг обругает своего возможного спасителя. Кто же, дочка, ей поможет, если не мы?.. Эй, что ты?!

Бесёнок, жадно слушавший рассуждения солдата, почувствовал, как в нём растёт раздражение на его глупость, и, не противясь сильному желанию его выплеснуть, швырнул в него кусочек угля.

— Ты дурак, — объявил он. — Тебе не надо даже вредить, ведь ты вредишь себе сам. Ты никогда не будешь богат.

— А что мне делать с богатством? — удивился солдат. — Я и придумать не смогу, на что его употребить.

— Тьфу! — плюнул от негодования бесёнок. — С богатством ты не будешь терпеть лишения.

— Я их не терплю, — ответил Пахом Капитоныч. — Да и они меня не терпят — бегут.

— На тебе драный мундир, а ты мог бы ходить в дорогих нарядах.

— Не драный, а заштопанный, — поправил Пахом Капитоныч, посмеиваясь. — Знай, бесёнок, что русский солдат не будет ходить в драном мундире. Француза в рванье я видел, и мёрзлого немца в лохмотьях с родной земли гнал, и шведа, и татарина, но русский солдат никогда мундира не марал.

— С деньгами ты бы не мёрз, не голодал… — коварно соблазнял будущий бес. — Хочешь я сделаю тебя богатым?

— Я сейчас не мёрзну, и мне не голодно, — возразил солдат. — А если когда мёрз и голодал, то ведь не так уж сильно, другим приходится куда хуже. Нет, не нужно мне богатства. Раздай его понемногу тем, кто бедствует и нуждается в куске хлеба. А я себе на хлеб заработаю, а если нет — добрые люди дадут.

Бесёнка всего передёргивало от таких речей.

— Глупый ты! — выкрикнул он, трясясь от бессильной ярости. — Дурак! Дурак! Дурак!..

— Успокойся, малец, — уговаривал Пахом Капитоныч истерично визжавшего бесёнка. — Что ты так расходился? Ну, не будет у меня богатства. И пускай не будет. Да тебе-то что до этого?

— Выпей лучше молочка, — пришёл на помощь кабатчик, с удивлением и интересом выслушавший большую часть разговора солдата и бесёнка. — И хлеб свежий. Взгляни, какая румяная и хрустящая корочка.

Бесёнок мгновенно утих и с шумом стал втягивать в себя молоко прямо из кувшина, отстранив кружку, предложенную хозяином. Он чмокал, хлюпал, захлёбывался, кашлял, проливал молоко на стол, а потом принялся с громким чавканьем поедать хлеб, отламывая куски, разбрасывая вокруг крошки и смешивая их с лужицами молока на столе.

— Дурак, — весело объявил он, кивая солдату. — И всю жизнь будешь дураком. А другие будут пользоваться твоей глупостью и даже спасибо не скажут за помощь.

— И не надо, — отмахнулся Пахом Капитоныч и возвратился на своё место за столом. — Мне самому приятно помогать людям. Что мне до благодарности? Даже у самого скверного человека появится что-то хорошее, светлое, если отнестись к нему с добром.

Бесёнок опять завизжал и зажал себе уши.