Сбежав по эскалатору, он сел в поезд до Нью-Джерси. В последнюю секунду я вскочил в тот же вагон, что и он, но через другие двери. Впереди я увидел Рудника и сел в пяти-шести рядах от него.
В мои планы, конечно, не входило ехать до Нью-Джерси, но менять что-то было уже поздно. Я ни на секунду не отрывал взгляд от затылка Рудника.
Когда поезд подъезжал к Ньюарку, появился кондуктор и попросил меня предъявить билет. Я сказал, что куплю билет прямо у него, и поинтересовался, до какой станции идет поезд. «До Трентона», — ответил он, и я попросил у него «один до Трентона, в оба конца».
Когда поезд останавливался, проход заполняли выходившие пассажиры. Я не отрывал глаз от Рудника, но он все сидел и читал газету.
На пути от Нью-Йорка до Нью-Джерси поезд останавливался каждые десять минут. Всякий раз выходило больше народу, чем садилось, поэтому, когда мы доехали до Метачена — примерно в сорока минутах езды от Нью-Йорка, — в вагоне осталось не больше двенадцати человек, считая меня и Рудника.
Теперь в поезде стало гораздо тише, отчего мои мысли зазвучали неожиданно громко.
Пассажиры вышли и в Эдисоне, и в Нью-Брансуике. Теперь уже в нашем вагоне ехало всего несколько человек, а до Трентона оставалась всего пара остановок. Когда поезд стал замедлять ход перед Принстон-Джанкшн, Рудник наконец поднялся и встал у ближайшей к нему двери в начале вагона. Мне не хотелось слишком приближаться к нему, поэтому я встал у других дверей. Когда поезд остановился и двери открылись, я убедился, что Рудник действительно вышел. Тогда я пошел за ним к переходу в центре платформы.
Он начал спускаться по лестнице, я за ним. Мной овладело странное чувство нереальности происходящего, как иногда бывает после пары коктейлей. Сквозь темные очки было плохо видно, но я не рисковал их снимать. Рудник шел по подземному переходу, и у себя над головой, прямо над тем местом, где мы шли, я слышал шум отъезжающего поезда. Я был готов сделать то, что задумал, прямо здесь, в переходе, но тут сзади раздалось цокание каблуков. Я оглянулся и метрах в десяти от себя увидел какую-то женщину.
Рудник поднялся по лестнице с другой стороны и пошел к парковке, на которую уже спустилась ночь. Несколько машин стояли с включенным мотором, поджидая пассажиров, только что сошедших с поезда. На какую-то секунду я испугался, что Рудник сядет в одну из них, но тут он вдруг свернул налево, к той части стоянки, где было совсем темно.
Примерно половина мест на стоянке была занята машинами, но людей поблизости видно не было. Я пошел быстрее, чтобы не отстать, стараясь производить как можно меньше шума. Рудник свернул направо, между машинами. Наверное, он услышал мои шаги, потому что вдруг остановился и повернулся лицом ко мне.
Кроме скудного света от ближайшего фонаря, бросавшего желтоватый отсвет налицо Рудника, парковка была погружена в темноту. Издалека, с шоссе, доносился слабый шум. Я видел, как Рудник щурится, словно пытаясь разглядеть, кто перед ним. Я, не останавливаясь, шел на него, пока между нами не осталась всего пара шагов.
— Простите, — сказал он, все еще пытаясь рассмотреть меня, — в чем дело?
В ту же секунду его глаза широко раскрылись, недоуменное выражение исчезло.
Теперь на его лице был написан ужас.
— Какого черта вы тут делаете?
На прыщавом лице под гусеницей бровей играла улыбка, я слышал его крик: «Сейчас ты получишь! Сейчас ты получишь!»
Я достал из портфеля нож для разделки мяса и бросился на него. Лезвие почти полностью вошло ему в грудь, и на лице Рудника снова появилось испуганное выражение. Я продолжал наносить удары ножом, прижимая его к ближайшей машине. Теперь его широко открытые, полные ужаса глаза смотрели прямо на меня. Я снова ударил его в грудь, сейчас уже повыше, ближе к шее. Он хотел что-то сказать, но захлебнулся кровью. Я вытащил нож и тут заметил, что его глаза закрылись. Я отступил, и обмякшее тело Рудника повалилось на бетон между двумя машинами.
Мимо нас на полной скорости шел поезд — скорее всего, амтраковский экспресс. Раздался оглушительный свист. Я опустился на колени и в последний раз ударил Рудника ножом, целя в пах. Потом вытер лезвие о его штаны, спрятал нож в портфель и пошел назад, к станции.
Глава десятая
Я прилег между двумя припаркованными машинами, меня подташнивало. Это продолжалось примерно минуту — тошнота, кислый вкус полупереваренного сэндвича во рту, — но меня не вырвало.
Наконец я почувствовал себя лучше. Я снял с себя пиджак, забрызганный кровью, и запихал его в портфель. Позже надо будет от него избавиться. Руки и манжеты рубашки были в крови. Я снял носки и ботинки. Поплевав на носки, я протер ими лицо и шею — на случай, если на них тоже попала кровь. Носками я вытер и заляпанные кровью руки, а потом убрал их в портфель. Потом закатал рукава, чтобы скрыть красные пятна. В тусклом свете фонарей я не мог разглядеть, есть ли кровь на брюках. Наверняка они не избежали участи пиджака и рубашки, но брюки были темно-синие, и я понадеялся, что на этом фоне кровь будет не очень заметна.
Я тщательно оглядел себя. Насколько можно судить, все в порядке. Мои руки, особенно ладони, все еще сохраняли розоватый оттенок, но это не проблема. Я поправил галстук и надел очки. Потом, как ни в чем не бывало, пошел к освещенной светом станции.
Теперь я чувствовал себя гораздо спокойнее, почти как обычно. Я поднялся по ступенькам к выходу на платформу, где останавливались поезда на Нью-Йорк. Я дошел уже почти до самого верха, как вдруг справа от меня по лестнице стал спускаться человек в деловом костюме. Увидев его, я сразу же отвернулся, чтобы он не смог как следует меня разглядеть.
Я прошел через всю платформу, мимо касс и скамейки, на которой сидели люди. Сначала я хотел пойти в противоположную сторону, но потом решил сесть в последний вагон, где, как я надеялся, будет меньше людей. Я шел не отрывая взгляда от путей — этого было достаточно, чтобы проходившие мимо и сидевшие на скамейках люди не увидели моего лица.
В конце платформы никого не было. Я подошел к самому краю и, подавшись вперед, различил вдали огни приближающегося поезда. Расстояние до него определить было трудно, потому что в этой части Нью-Джерси ровная местность простирается почти до самого горизонта. Я расхаживал взад-вперед и шептал: «Ну давай же, давай, давай!» Потом я решил, что лучше стоять на одном месте, — если я буду откровенно нервничать, это позже вызовет подозрение. Шума машин больше не было слышно, и тишина казалась мне зловещей. Я ждал, что вот-вот послышатся крики и начнется беготня.
На платформе было светлее, чем на стоянке, и я заметил на портфеле большое кровавое пятно, которого раньше не видел. Я быстро взглянул в сторону касс и, убедившись, что никто не идет, присел на корточки у дальнего края платформы. Достав из портфеля носок, я принялся тщательно оттирать кровь. Тут как раз послышался скрежет останавливающегося состава — на противоположный путь со стороны Нью-Йорка подходил поезд. Я спрятал носок в портфель и выпрямился, стараясь вести себя насколько возможно естественно и не привлекать внимания. В окнах поезда замелькали лица людей, но никто из сидевших не взглянул в мою сторону. Когда поезд отошел от станции, я наклонился над путями посмотреть, не стал ли поезд хотя бы чуть-чуть ближе, чем раньше. Яркие огни вдалеке, казалось, застыли на одном месте. Я напружинился: вышедшие на Принстон-Джанкшн пассажиры сейчас пойдут к своим машинам и Рудника могут обнаружить в любой момент.
Неожиданно возник еще один повод для беспокойства. Я взглянул на противоположную платформу и увидел стоящую там молодую женщину. Она что-то искала между страниц книги. В этом не было ничего из ряда вон выходящего, но, почувствовав, что я на нее смотрю, она в свою очередь посмотрела на меня. Я машинально улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Я тут же спохватился и стал смотреть в другую сторону, проклиная собственную глупость, но, когда я снова посмотрел на нее, она по-прежнему стояла и улыбалась.