Жизнь продолжалась, поля вокруг Новых Палестин зеленели. Текла спокойно речка, на берегу которой дымила ежедневно своей трубой коптильня Захара, где, кроме самого коптильщика, жил теперь и однорукий Петр. Захар выходил его да так и оставил у себя, и теперь этот малорослый мужичок, весь исполненный благодарности и любви к Захару, всячески пытался помогать ему и быть полезным, хватаясь за любое дело, для исполнения какого одной правой руки было достаточно. Благо, таких дел в коптильне хватало, и Захар быстро ощутил, как с появлением помощника заспорилась его работа.

Теперь они вдвоем за несколько минут могли еще в горячей коптильной камере печки поснимать уже закопченное мясо и навесить на чугунные крючья свежее. А по вечерам сидели они за деревянным столом у окна и пили всякие отвары, наслаждаясь иногда больше обоюдным молчанием, чем малозначительными разговорами.

В домике всегда было тепло и сухо, и пахло всегда удивительно приятно и аппетитно, не говоря уже о том, что ели они отдельно от коммуны и никаких упреков за это не имели.

Перед сном Петр обычно выходил к речке ополоснуться. Однажды, когда затихли уже самолеты, выйдя на берег, Петр услышал голоса и притаился. Был он мужичком стеснительным и избегал всяких ненужных встреч с людьми, особенно после того, как вместо руки заимел длинный, но бесполезный обрубок.

Притаился он, присел на траву у воды и, когда глаза чуть привыкли к еще не совсем загустевшей темноте, рассмотрел в речке двух купающихся — были это горбун-счетовод и его жена, приятная круглолицая баба. Разговора у них меж собой не было, а только ахи, охи и покряхтывания. И вдруг счетовод спросил: «Слышь, а Василек там не простудится?» «А чего, — ответила жена, — тепло ведь, и ветра нет».

«Подожду, пока уйдут, а потом уже и сам окунусь», — решил Петр и лег на спину, чтобы в звезды заглянуть, но тут голова его на что-то мягкое опустилась, и тотчас точно в самое его ухо детский плач-крик ворвался. Вскочил он на ноги с испугу.

— Иди, — донесся голос счетовода. — Слышь, проснулся!

Петр, не оглянувшись на проснувшегося малыша, на цыпочках вернулся в домик-коптильню — только дверь скрипнула, когда он вошел.

Захар уже лежал на своей лавке, накрывшись длинным куском полотна, принесенным ему в уплату кем-то из ближнего колхоза.

— Ну, искупался? — спросил он.

— Нет, — ответил Петр. — Там люди…

— Тогда спи…

Петр лег на свою лавку, стоявшую под другой стеной. Лег на спину. Задумался. Вспомнил Глашу, бросившую его сразу же после суда и ни разу с тех пор им не интересовавшуюся. Видел он ее пару раз за последнее время, и то издалека. Ходила она беременной, и от этого стало Петру на душе грустно — родится ведь какой-нибудь ребенок, а люди ему скажут потом, что отец у него вор был… А какой он вор9 Ему просто курить хотелось…

Размышления Петра нарушил стук в двери. Он приподнялся на локтях.

— Открой, — хрипло сказал Захар. — За закуской, наверно, пришли. Дашь им кролика перекоптившегося, что в кладовке сразу за дверью висит, им-то все равно…

— Сейчас! — сказал Петр, увидев две человеческие фигуры в темном проеме.

Нашел кролика, вернулся к дверям, протянул пришедшим.

— Да нет, мы так просто… — прозвучал голос счетовода. — Мы поговорить…

Захар, услышав это, сел на лавке, удивленно глядя в сторону дверей.

— Там ветер, так думал, что лучше горбунка в тепло пока… — добавил счетовод.

Петр посторонился, и гости вошли.

Захар зажег керосин в лампе, снова подцепил ее к потолку над столом.

Все расселись. Жена счетовода держала малыша на руках, но когда села — опустила его на колени.

— Мы купались тут… — сказал счетовод. — Вот решили зайти, а то еще никогда не заходили…

Захар молча встал из-за стола, сходил в кладовую и принес оттуда накромсанный окорок. Положил на стол.

— Хлеба вот нет, — сказал с сожалением.

— А, ничего! — махнул рукой счетовод, принюхиваясь к окороку.

— Ешьте-ешьте! — сказал Захар.

Пожевали мяса, жена счетовода даже спящему Васильку пыталась кусочек в рот положить.

Потом Захар поставил медный чайник малинового отвара на печку подогреться.

Разговорились потихоньку.

— Ты там не очень обиду держишь? — спросил осторожно счетовод у Петра.

— Нет,сказал Петр.

— Вот подождал бы чуть до будущего, все б хорошо вышло, — говорил горбун.

— Ведь в будущем у всех все будет и воровать никакого смысла, ведь все равно что у себя красть, понимаешь… А там, в будущем, и книжек у каждого будет на самокрутки сколько хочешь и даже больше, чтоб можно было их на что-нибудь менять, понимаешь?..

Петр кивнул. Обиды он действительно не держал, не в его характере это было. О руке потерянной жалел, но знал, ; что сам в случившемся виноват, а потому и не роптал.

Потом заговорили о звездах. Счетовод высказал свои сокровенные мысли.

— Да, — согласился с ним Захар. — Я сам видал, как они сюда падают. Видно, хочется им сюда, звездам этим…

— Видно, хочется, — повторил, кивая головой, счетовод. — Может, плохо им там? Чего б еще они прыгали с неба?!

Отвар из листьев дикой малины приятно подслащивал язык.

Захар нарезал еще копченой свинины. Проснулся и поплакал немного ребенок.

Баба успокоила горбунка, и он снова засопел мирно, окунувшись в свои детские сны.

— Я вот думаю, что мы тоже, если с неба посмотреть, светимся, — продолжал счетовод. — Пока живем — светимся, а как помрем — тухнем… Ну, как и они… Ведь мы тоже сюда сперва как бы сбежали, а по дороге, помните, поубивало скольких камнями… А?

Захар молча кивнул, припоминая ту страшную ночь.

— Ты малыша вон в полотно укутай да на лавку положи, — сказал бабе коптильщик, отвлекшись от тяжелых воспоминаний. — Пускай руки отдохнут…

Сидели они так до утра, и не возникало у них ни малейшего желания спать. Разговор, и отвар, и окорок — все было приятным, и, ощущая эту приятность, прониклись сидевшие за столом люди теплотой и интересом друг к другу. И разошлись только под утро, когда расползлась ночная темнота по невидимым закоулкам. Вышел Петр проводить счетовода с его женой и ребенком. Капли росы на траве блестели, а над речкой, словно отражение ее русла, висела, колыхаясь, тропинка тумана.

Провел Петр гостей к подножию холма и там простился с ними.

Пожал счетовод Петру руку и потопал вверх. За ним следом — жена его с ребенком на руках.

Петр постоял немного и назад пошел.

А счетовод, уже ощущая на плечах тяжесть бессонной ночи, шел и думал. Думал о том, что если б тогда не пожалел он Петра, то пришлось бы ему в это утро на прощанье левую руку жать. А как ее жать-то?

И, размышляя об этом, покрутил счетовод ладонями перед собой, пытаясь вообразить себе такое рукопожатие.

Глава 12

Уже начали иссякать сигнальные ракеты, а был их целый ящик, когда Храмов неожиданно, после очередного выстрела в небо, вбежал в вагончик и закричал радостно:

— Они рядом! Там ракета была! Они совсем рядом!

— Какого цвета ракета? — спросил Калачев.

— Зеленая! — выпалил Храмов.

— А ты какую пустил? — поинтересовался Дуев.

— Красную!

— Хорошо, — довольно произнес-выдохнул народный контролер. — Хорошо, что красной их встретили! Очень хорошо.

Порадовавшись, собрались все, оделись в тулупы и кожухи. Шапки напялили, рукавицы. И вышли.

Собаки, увидев так много людей, выходящих из вагончика, заволновались. Вскочили, замахали хвостами.

Спустившись с порога, остановились шестеро мужчин. Замерли.

И услышали что-то. Различимы были какие-то еще далекие механические звуки в сером воздухе этого неопределенного заполярного времени суток.

— Слышали? Слышали? — вскинул руку хромой Дуев, желая привлечь к себе внимание. — Слышали? Рельс ложили! Я знаю! Я в детстве слышал, как рельсы ложат!

Добрынин прислушался повнимательней. Шум какой-то присутствовал в воздухе, но разделить его на разные звуки он не смог бы.