Не вытерпев, Добрынин дотронулся до его плеча. Их глаза встретились, и народный контролер направил взгляд рабочего на листок.
Рабочий наклонился над ним, потом пошарил взглядом по поверхности верстака. Добрынин понял, что рабочий ищет карандаш. Увидел его карандаш, чуть придавленный метеоритной заготовкой, вытащил, подал.
Рабочий дрожащей рукой написал что-то на листке и вернул его Добрынину.
«Сева», — прочитал ошеломленный и обрадованный контролер.
Посмотрел на этого рабочего, протянул ему руку. Тот пожал, потом взял листок и что-то еще дописал. «А тебя?» — прочитал Добрынин корявые, неровные, словно дрожащие от холода буквы. Взял карандаш. Написал: «Павел». Рабочий улыбнулся. Обернулся к своим друзьям — они уже следили за происходящим. Бессловесно переговорили они, и подошли друзья к верстаку Севы, и женщина подошла. Каждый по очереди написал свое имя и пожал руку Добрынину.
Добрынин почувствовал себя самым счастливым человеком, какая-то детская радость рвалась из него наружу, он смотрел на этих людей любящим взглядом и все улыбался и улыбался.
Наконец серьезность и чувство долга вернулись к нему, и еще он испугался, что войдет сейчас Вершинин, увидит, что происходит, и Бог его знает, что он на это скажет или прокричит. Наклонился Добрынин над верстаком, взял карандаш, написал: «Надо работать».
Прочитали это рабочие, имена которых уже были известны народному контролеру, закивали и разошлись по своим рабочим местам.
Но на лицах у них была радость, они улыбались и, казалось, получили в этот день огромное удовольствие от своей работы, даже к метеоритным заготовкам дотрагивались и относились необычайно бережно, будто были эти круглые железяки живыми существами.
День прошел легко и быстро. Добрынин расслабленно следил за работой в цеху и одновременно чувствовал, что следить ему не стоит, чувствовал он, что доверяет полностью Севе, Светлане, Андрею, Петру и Грише, этим сильным молчаливым людям, с которыми он неожиданно нашел общий язык и теперь с нетерпением ждал, когда он сможет продолжить начатый сегодня разговор.
Шли дни, и «разговоры» с глухонемыми стали для народного контролера обычным, но очень радостным делом.
Многое узнал он о их жизни, многое странное и неожиданное.
Иногда по вечерам, перед тем как ложиться спать, перечитывал он прежние «разговоры», ведь хранил он все эти вопросы-ответы и просто «рассказы» у себя в прикроватной тумбочке, добавляя к накопившейся пачке все новые и новые листки. Уже и тетрадь он использовал, и листки из своей рабочей тетради повырывал. В конце концов пришлось ему еще бумаги просить у капитана Медведева. Он, конечно, не сказал капитану о «разговорах». Никто еще не знал об этом, кроме Добрынина и глухонемых. Медведев чистую тетрадь дал и посмотрел на Добрынина хитровато, видно, подумал, что Добрынин тайком стихи пишет.
А из бумажек этих тем временем вырисовывалась в добрынинском сознании нелегкая, полная лишений и героизма жизнь глухонемых рабочих, выросших вместе в специальном интернате в сибирской тайге, потом перевезенных в Норильское кулибинское училище, тоже специальное, где обучались только глухонемые. Собственно, исходя из «разговоров», понял Добрынин, что училище это было скорее кулибинско-суворовским или суворовско-кулибинским, так как половину времени в нем уделяли суровой муштре, военной подготовке, физическим упражнениям. Видимо, поэтому рабочие так отличались от Вершинина, да и капитана Медведева своими атлетическими фигурами и физической силой.
Приближалась весна, и ущелье под Высотой Н. становилось зеленее с каждым днем. Солнце начинало прогревать площадку, дни становились длиннее и радостнее, и только Вершинин, единственный из всех обитателей Высоты Н., сохранял на своем побитом оспой лице вечно недовольное выражение.
Из Москвы шли радиограммы с приказами «добиться Успеха», но успеха не было, и падали по четвергам тяжелые металлические метеориты на Украину, Белоруссию, Курскую область, не долетая даже до Польши.
Медведев после получения очередной радиограммы вызывал инженераконструктора, прорабатывал его наедине, после чего Вершинин возвращался в цех доводки и из-за бессмысленности кричания на глухонемых рабочих кричал на Канюковича, которого он, как, впрочем, и всех остальных, не любил.
Добрынина он больше не трогал, просто не замечал его и все. Впрочем, Добрынину это нравилось. В субботу вечером Добрынин засиделся у глухонемых допоздна. Он «рассказывал» им о майоре Никифорове, о гибели его жены и сына. «Рассказывал» долго, уже карандаш выпадал из .онемевших пальцев. Потом пили чай и ели хлеб с солью, принесенный Светланой из столовой. Видно, нравилась эта красивая стройная девушка повару Сагаллаеву, л он почти каждый день подзывал ее жестом после ужина и что-нибудь дарил то несколько кусков хлеба, то сахар, то бумажный кулек с сухарями.
Вернувшись к себе, Добрынин услышал знакомый иностранный голос, доносившийся из-за стенки, — опять капитан Медведев сидел возле радиостанции и слушал Америку.
Добрынин разделся и лег. Он уже научился легко засыпать под доносившийся американский голос, тем более что звучал этот голос негромко и монотонно. Он бы и сейчас заснул, но дверь вдруг открылась, и в потоке хлынувшего в комнату коридорного света появился явно взбудораженный Медведев.
— Павел Александрович, — словно запыхавшись, заговорил капитан. — Павел Александрович… Вы не спите? Добрынин поднялся с кровати, включил свет.
— Я на минутку, — Медведев зашел в комнату и присел за стол. — Я тут только что услышал… Значит, так, — он взял себя в руки, сосредоточился и продолжил: — Американцы только что сказали, что на Советскую страну каждый четверг падает в несколько раз больше метеоритов, чем в другие дни…
— Да? — удивился мгновенно освободившийся от сонливости народный контролер. — А как они узнали?
— У них там, — Медведев ткнул правой рукой вверх, — шпионский спутник летает, видно, он и подсчитал… Теперь даже не знаю, что делать! Может, надо в Москву радиограмму послать? Как вы думаете, Павел Александрович? Надо послать? Я только боюсь, может, нельзя было американское радио слушать? А?
Добрынин вдруг почувствовал себя очень важным человеком — капитан Медведев ввалился к нему ночью, чтобы спросить совета.
Задумался народный контролер, почесал рукой затылок.
— Радиограмму надо послать, — твердо сказал он. — Обязательно надо…
— А если нельзя было Америку по радио слушать? — снова спросил взволнованный Медведев.
— А вы, товарищ капитан, скажите, что случайно услышали. Ловили Москву, а поймали Америку. Вот и услышали.
— А они поверят? — засомневался капитан.
— Поверят, — с необъяснимой уверенностью проговорил Добрынин. — Главное — это сообщить им… Капитан кивнул.
— Да, — сказал он после недолгой паузы. — Надо сообщить. Значит, так: надо сообщить и предложить им изменить день запуска.
Посидев еще пару минут, капитан, казалось, уже полностью успокоился и овладел собой.
— Ну, извините, Павел Александрович, что разбудил, — сказал он, поднимаясь из-за стола. — Пойду отрадирую.
Капитан вышел, и буквально через минуту бубнящий американский голос замолк.
Наутро в заводской столовой Добрынин, взяв из раздаточного окошка свою порцию гречневой каши, подсел к Медведеву и поинтересовался, был ли ответ из Москвы на радиограмму.
Капитан был не в духе.
— Ответ? — переспросил он каким-то сонным, вялым голосом. — Разве это ответ? Они только получение радиограммы подтвердили, и все!
— Наверно, обсуждают теперь, — тоном знающего человека сказал на это Добрынин. — У них там постоянно совещания…
Капитан пожал плечами.
Прошло еще несколько дней, а ответ на радиограмму капитан так и не получил.
В четверг со стороны Высоты Ж. прозвучал привычный грохот — там проводился плановый запуск метеоритов. В тот же вечер полковник Ефимов позвонил Медведеву, сообщил об очередной неудаче и, между делом, добавил, что один из метеоритов попал в детский сад на Украине, в Виннице. Погибла воспитательница, дети чудом уцелели.