Они лежали там же, где и упали. «Прости меня, — сказал Берт, — я не знал, что этот ублюдок за нами следил. А потом ты пошел кататься и попался ему в руки». Он просунул руку подмышку Колену и придерживал его, чтобы тот не сполз вниз. «Ну как, тебе сейчас получше? Я виноват, но ведь на твоем месте мог бы оказаться и я. Тебе плохо? Тебя тошнит?» — спросил он и похлопал Колена по губам, которые тот держал крепко сжатыми. «Как же он за тобой гонялся, подлый ублюдок! Он наверняка хотел сдать тебя копам».

Колен внезапно поднялся и прислонился к доскам, и, почувствовав силу в ногах, пошел, шатаясь, в толпу отдыхающих, а Берт последовал за ним. В синяках, униженные и смертельно уставшие, они бродили по ярмарке до полуночи, пока им не пришла в голову мысль пойти домой. «Мне наверняка влетит, — сказал Колен, — потому что я пообещал вернуться в десять вечера». Берт заявил, что ему тоже зададут трепку, но он все равно хочет вернуться домой.

Улицы вокруг ярмарки были погружены во тьму, все было как будто в мокрой саже. Они шли, держась за руки, и, поскольку на улице было пустынно, пели во весь голос песню, которой Берта обучил отец:

Они шли, громко и отчетливо выкрикивая слова песни своими охрипшими голосами, положив друг дружке руку на плечо, поворачивая за углы улиц и распевая в два раза громче, когда подходили к закрытому кинотеатру или к сырому кладбищу:

Они перепрыгивали с одного куплета на другой, если слова предыдущего казались им лишенными смысла, распугивали кошек и обходили бродяг-полуночников. Из окон спален им орали, чтобы они заткнулись и не мешали людям спать. Они стояли посреди широкой улицы, и, когда мимо проезжала машина, пытались ее остановить, и, когда им это удавалось, удирали, чтобы не попасться водителю, разозлившемуся на них из-за этой шалости. Они поворачивали за угол, снова брались за руки, и насвистывали мотив «Британского устава»:

Мелодия этой песни разносилась по пустынной улице и стихала, когда они поворачивали за угол. В конце концов, лучше петь вот так, особенно, когда тебя кто-то может поджидать на углу безлюдной улицы. Но Колена долго потом еще преследовал шум, и где бы он ни находился, он снова видел Ноев ковчег и слышал, как тот поскрипывает при верчении. Ноев ковчег, на котором ему довелось прокатиться, и откуда его так безжалостно вышвырнули.

Однажды я видел, как один парень хотел покончить с собой. Я никогда не забуду тот день, потому что тогда, в ту субботу, остался дома один. Все ушли в кино, а меня по какой-то причине не взяли, поэтому я пребывал в самом мрачном расположении духа. Конечно, в тот день я еще не знал, что скоро увижу такое, чего не показывают даже в фильмах: как вешается настоящий, живой человек. Тогда я был еще малышом, поэтому можете представить себе, как меня это развлекло.

Я не знаю другой такой семьи как наша, где все пребывают в ужасном настроении, когда дела не клеятся. У моего папаши бывает ужасно мрачное, измученное выражение лица, когда у него нет денег на сигареты, или когда ему приходится сыпать в чай вместо сахара сахарин, или вообще непонятно по какой причине. Тогда я выхожу из дома, потому что боюсь, как бы он не встал со своего стула рядом с камином и не подошел бы ко мне. Но он продолжает сидеть у самого огня, положив на колени ладони, сгорбив широкие плечи и неотрывно глядя своими темно-карими глазами на огонь. Время от времени он ругается без всякой причины, произнося самые ужасные слова на свете. Когда дело доходит до этого, я понимаю, что пришло время сматываться подальше отсюда. Иногда достается и маме, когда она не слишком приветливо спрашивает его: «Чего у тебя такой угрюмый вид?» Может быть, ей кажется, что это из-за нее. Но вместо ответа он обычно в гневе сбрасывает посуду со стола и, мама уходит из дома в слезах. Папа снова склоняется над огнем и продолжает ругаться. И все это из-за пачки сигарет!

Однажды, когда он выглядел еще более мрачным, чем обычно, мне даже показалось, что он сошел с ума из-за своего плохого настроения. Но вот в ярде от него пролетела муха. Он поднял руку, поймал ее, раздавил пальцами и бросил в огонь. После этого он немного повеселел и даже попил чаю.

Так вот, после этого настроение портится уже у нас. Отец заражает нам своим мрачным расположением духа. И теперь уже плохое настроение царит в нашей семье. В некоторых семьях оно бывает, а в других — нет. Но в нашей семье все злятся довольно часто, и если уж мы перессорились, то это надолго. Никто не понимает, почему в нашей семье все ни с того, ни с сего начинают дуться друг на друга, или почему у нас у всех частенько бывает такой мрачный вид. Некоторые люди, когда у них случаются неприятности, вовсе не выглядят мрачными: они кажутся самыми счастливыми на свете даже после того, как их выпускают из тюрьмы, куда они попали ни за что, или когда они выходят из кино, проведя там восемь часов за просмотром дрянного фильма, или когда им не удается вскочить в автобус, за которым они бежали добрых полмили, или когда оказывается, что это совсем не тот автобус, который им нужен. Но если у кого-нибудь из нас испортится настроение, то для остальных членов семьи это — настоящая катастрофа. Я постоянно задаюсь вопросом, почему так получается, но никак не могу найти на него ответ. Но даже если я сяду и стану ломать над ним голову часы напролет (чего я, конечно, не делаю, хоть я и кажусь глубокомысленным, когда говорю об этом), то у меня все равно ничего не выйдет. И все же я однажды просидел у камина, погруженный в эти не-веселые мысли, довольно долго — до тех пор, пока мама, заметив, что я точь-в-точь как отец склонился над огнем, не спросила у меня: «Отчего у тебя такой мрачный вид?» И я перестал над этим думать, потому что побоялся, что у меня на самом деле испортится настроение, и я, как и папа, стану перекидывать столы с посудой и все остальное.

Почти всегда мне кажется, что для дурного настроения у нас нет особых причин; но в этом нет чьей-то вины, и нельзя ругать человека за его мрачный вид, потому что я уверен: таким уж он уродился. Но тем субботним днем у меня был вид настолько мрачный, что папа, вернувшись от букмекера, спросил: «Что с тобой случилось?»

«Да чувствую себя неважно», — соврал я. Он бы наверняка дал мне подзатыльник, если бы узнал, что у меня испортилось настроение только из-за того, что меня не взяли в кино.

«Пойди искупайся», — сказал он мне.

«Не хочу купаться», — на этот раз я ответил чистую правду.

«Ладно, тогда иди на улицу и подыши свежим воздухом», — прикрикнул он.

Я немедленно сделал так, как он сказал, потому что когда папа доходит до того, что просит меня подышать свежим воздухом, то тогда с ним лучше не спорить. Но на улице воздух вовсе не был свежим, а все из-за этой чертовой велосипедной фабрики, построенной в конце нашего закоулка, от которой разносился жуткий грохот по всей округе. Я не знал, куда податься, поэтому немного прошелся вверх по улице и сел рядом с чьими-то воротами.

И тогда я увидел этого парня, который недавно поселился рядом с нами. Он был высокий, худой, лицом чем-то похож на пастора, если бы не приплюснутая шляпа и отвислые усы. Он выглядел так, будто целый год не ел по-человечески. Тогда я об этом особенно не думал: но помню, что, когда он шел мимо одной из тех шумливых и болтливых кумушек, которые стоят целыми днями на краю двора, если только не тащатся с велосипедом мужа или его лучшим костюмом в ломбард, то она крикнула ему: «Эй, парень, зачем тебе эта веревка?»