И опять Фаредун почувствовал, как отравлена вся его жизнь мерзкой старухой, от которой некуда деться. Мрачные мысли обуревали его. Путли сидела рядом, пугливо глядя прямо перед собой. Джербану вела себя непривычно тихо и послушно.

Семейство высадилось из такси у гостиницы на Оксфорд-стрит. И словно благословляя перемену обстановки, после обеда выглянуло солнце, решившее подарить Лондону запоздалое, болезненное бабье лето.

Джербану ожила. Она была в восторге от новой жизни и целыми часами разглядывала с балкона на третьем этаже толпу, текущую через нарядный торговый центр Лондона. Потом Джербану спускалась вниз на лифте и как танк прокладывала себе дорогу среди прогуливающихся по Риджент-стрит, Стренду и Пикадилли. Она утыкалась носом в витрины, а зонтиком в прохожих, которым недоставало телепатических способностей, чтобы своевременно убраться с ее пути. Джербану привлекала к себе общее внимание. В те времена лондонцев еще мог заинтриговать вид сари, верх которого был наброшен на голову Джербану, а низ виднелся из-под ее пальто. Внимание действовало на нее, как спиртное на пьяницу. Ее обычная самоуверенность переросла в наглость. Джербану скандалила с продавцами, бесцеремонно отпихивала прохожих и хамила всякому, кто осмеливался из вежливости заговорить с ней. Гулять с Путли она отказывалась.

— Мне и одной хорошо, — заявляла она. — Я прекрасно могу обойтись без всех этих «нет» и «нельзя»!

Фаредун был просто счастлив, что теща живет собственной жизнью. Они с Путли с удовольствием проводили последние дни в Лондоне, бродя по городу и навещая знакомых. Мистер Аллен зашел к Фаредуну в отель — отношения были восстановлены.

Дорогу Джербану переходила с непринужденностью и самоуверенностью бронемашины, воспринимая как должное и дикий скрежет тормозов, и ошалелые взгляды водителей. И ей действительно все сходило с рук, пока в один прекрасный день автобус с ревом не надвинулся на нее вопреки поднятой ладошке, которой она приказала водителю затормозить. Автобус размазал бы ее по асфальту, если бы Джербану цирковым прыжком не спаслась в последнюю секунду. Автобус промчался так близко, что сари Джербану запарусило от ветра, поднятого им. Джербану хватала воздух ртом, и каждый вдох распалял ее ярость.

На тротуаре стоял молодой полицейский, выделяясь в толпе синей формой и каской. Джербану углядела его. Она перешла улицу обратно и грозно поманила к себе пальцем невезучего бобби.

— Автобус номер почему нет? Ты здесь для украшение?

В ней было столько воинственности, что длинноногий полицейский, склонившийся было, чтобы получше расслышать низенькую старуху, отпрянул назад как от выстрела.

— Форма зачем ходи? Пояс, пуговицы золотой? Украшение, да?

Вокруг стала собираться толпа.

Молоденький полицейский ошарашенно смотрел сверху вниз на Джербану.

— Украшение на улице хочешь? — обратилась Джербану к зевакам. — Моя из дому ваза приноси. Фарфор фигурка приноси!

Она снова повернулась к бобби:

— Ты ваза? Ты из фарфор? Ты из полиция! Автобус номер почему нет? Почему? Чуть не убил!

Вдруг Джербану с силой толканула потрясенного полицейского:

— Иди автобус лови! Иди! Иди! Шофер язык вырву! Глаз вырву! Иди!

В толпе вежливо хихикнули. Полицейский воспринял это как подсказку и, собрав все свое добродушие, бесстрашно положил руку на этот «танк»:

— Извините, мамаша. Сейчас я его поймаю, этого чертова водителя!

И зашагал прочь.

Толпа рассосалась. Джербану приготовилась снова перейти улицу, но на автобусы поглядывала теперь с опаской. Слова «извините, мамаша» несколько умилостивили ее. Она была довольна обещанием полицейского и хотя понимала, что он ничего делать не собирается, была польщена его корректностью.

Когда, вернувшись в гостиницу, Джербану рассказала, что чудом спаслась от смерти, Фаредун пришел в отчаяние.

«А какой был шанс!» — сокрушенно думал он.

В начале марта, на целых полтора месяца раньше намеченного срока, Джунглевалы возвратились в Лахор. Там они узнали, что Тани опять в положении.

Глава 42

Тани нелегко далось отсутствие врагов. Самое смешное — ей их недоставало. Джербану и Путли были далеко, а в результате участились стычки между Тани и Билли, делаясь все резче и резче. И выхода никакого не было: Тани не могла побороть скупердяйство Билли, а Билли был бессилен против расточительства Тани.

Билли все шире разворачивал дело и добивался все большего успеха. Зная, что муж зарабатывает уйму денег, Тани не могла взять в толк, отчего он не хочет их тратить. Супруги яростно ссорились, каждый старался доказать свою правоту, но ссоры только усугубляли взаимное непонимание.

Два дня кряду Тани сильно тошнило по утрам. Билли повез жену к доктору Баруче, и тот подтвердил их предположения — Тани была беременна.

Билли стал нежен и заботлив. Он умолял Тани не утомляться, хотя сам работал без отдыха. Каждое утро Билли спрашивал: не хочется ли Тани чего-нибудь?

И, экономя, покупал только то из ее длиннейшего списка, что казалось ему совершенно необходимым.

Если Тани просила денег, Билли теперь говорил:

— Ну зачем они тебе? Я куплю и привезу все, что хочешь, тебе стоит только сказать.

Заботясь о здоровье Тани и будущего ребенка, Билли полностью взял на себя надзор за расходами по дому: самолично выдавал деньги на покупки прямо в руки повару. Тани была, таким образом, совершенно освобождена от бремени денег.

Ее собственные средства Билли предусмотрительно вложил в ценные бумаги — теперь ни он, ни она не имели к ним доступа.

Тани впала в тоску. Потом в отчаяние. Она пыталась разжалобить Билли: у нее начались приступы головокружения с тошнотой. У нее появились капризы. Тани хотелось гранатов и ананасов — Билли предлагал ей поесть редиски.

Билли приезжал обедать домой — он отводил себе час на еду и отдых. Этот полдневный час был превращен в настоящий ритуал. При звуках велосипедного звонка на аллее, ведущей к крыльцу, весь дом приходил в состояние готовности. Тани — а с годами и трое детей — выбегала на крыльцо. Билли ставил велосипед, целовал жену и детей. Летом у него из рук выхватывали солнечный шлем, подавали стакан ледяной воды, вели в ванную. Зимой поспешно принимали куртку и шарф, придвигали поближе жаровню с горящими углями, растирали озябшие руки.

Затем Билли усаживался за стол и выбирал из глубокой салатницы длинную белую редиску. Клал на тарелку так, чтоб ее пышный зеленый хвост свисал на скатерть, и заносил над ней нож. Р-раз. Р-раз. Р-раз. Три точных движения ножом по тарелке, хруст свежей редиски, растираемой крепкими зубами. Р-раз. Р-раз. И снова хруст редиски на зубах. Билли приходил домой поесть и ел, не отвлекаясь на разговоры.

Повар напряженно наблюдал из-за кухонной двери. Как только с редиской было покончено, на стол подавался скромный, очень горячий обед.

Отобедав, Билли шел в спальню, завязывал носовым платком глаза и засыпал, лежа на спине. Он умел просыпаться — минута в минуту — в назначенное себе время.

Этот распорядок был установлен раз и навсегда, единственная перемена заключалась в том, что, когда в 1940 году был приобретен маленький «моррис», велосипедный звонок сменился автомобильным клаксоном.

Однако сейчас еще только 1929 год.

Фаредун, Джербану и Путли находятся в Англии, Тани беременна.

Тани села за стол в одиночестве. У нее часто не хватало терпения дожидаться, пока приедет Билли. Шел декабрь, в доме с высокими потолками и выбеленными каменными стенами стоял невыносимый холод, и Тани после обеда задремала, свернувшись в клубочек под толстым стеганым одеялом. Ее разбудил скрежет ножа по тарелке и редисочный хруст.

Тани виновато выбирается из-под одеяла, кутается в шаль и, как положено, идет в столовую — сидеть с безмолвным мужем. Садится напротив него.

Неожиданно Тани говорит:

— Не делай так!