— А малыши померли? — спрашивает у нее Лопе.

— Ка… какие малыши?

— Чего она тогда воет? Он ее запер, да? А щенков побросал в воду, да?

Тут только до Стины доходит смысл вопроса. Лицо у нее заливается краской. Она кладет правую руку себе на грудь.

— Нет… не знаю, она, наверно, просто так воет. — Вымученная улыбка.

— А почему он ее тогда запер?

Стина пожимает плечами и хочет уйти. Лопе глядит на дорогу.

— Стина, да у тебя кровь идет! Ты что, порезалась?

— Порезалась… Ах да!.. Рана на ноге. И такая глубокая, сам видишь!

— А он ее не перевязал? — И Лопе тычет локтем в сторону овчарни.

— Перевязал?.. Ну да, перевязал… а кровь никак не унимается… вот. А все проклятая сабля его милости… как упадет со стены… я хочу поднять, нагибаюсь, наступаю на рукоятку, она, подлая, становится торчком и колет меня в ногу, прямо в мякоть, ах, господи, господи!

— Ай-яй-яй, как же это ты!

— Охти, худо мне.

— А у тебя есть белая вакса?

Стина растерянна:

— Белая? А зачем она мне?

— Да нет, я просто так. Чтоб чистить белые туфли, когда на них пятна от травы.

Стина по-прежнему его не понимает. Собака воет. Стина поворачивается и уходит своей дорогой. А мальчик вбегает к Мальтену.

— Ты зачем ее запер, она что, ощенилась? — спрашивает он, не поздоровавшись.

Овчар Мальтен поворачивается к нему спиной. Он что-то делает со своими инструментами.

— То есть как запер, она ведь ушла… — Мальтен медленно оборачивается к Лопе. — Ах, ты про Минку? Нет-нет, она не ощенилась, клянусь султаном, время прошло. В этом году щенят не будет.

Горячность Лопе разлетается на куски — словно упавший стакан.

— Тогда почему ты ее запер?

— Она мне мешала, клянусь шахом… у нее… у нее блохи, большие, словно навозные.

— А Стина, знаешь, как плакала. Я сам видел. Она ведь не умрет? Или все-таки умрет? У нее кровь шла. У Венската тоже шла кровь, когда он наступил на косу. А ведь не умер же…

Мальтен бросает вычищенные инструменты в жестяной ящик.

— Нет, нет, конечно, она не умрет, если ты спрашиваешь про Стину, клянусь слоном калифа. Значит, говоришь, она плакала?

— Я по глазам видел. Она их руками вытирала… И зачем ей только понадобилось поднимать саблю с полу? Его милость мог бы и сам повесить саблю обратно на стену. А вдруг она отравленная?

— Саблю? — Мальтен растерян. — Ах да, саблю, ну конечно же, саблю, верно, верно. Зачем только девушки за нее хватаются? Сабля она сабля и есть, не какой-нибудь там кухонный нож или серп, черт подери.

— А если сабля была отравленная, ты можешь что-нибудь сделать?

— Еще бы не мочь. — И овчар указывает на стеклянную банку. Банка эта закрыта и стоит в ряду других банок на полке возле Мальтенова кресла. Там в прозрачной жидкости плавает свернувшаяся гадюка. — Три капли этого зелья, и она будет жива-живехонька.

— А кровь как же?

— А кровь… А кровь вернется обратно к сердцу. Кроме того, нигде не сказано, что сабля была отравленная. Может, она просто старая и ржавая.

— Если милостивый господин привез ее из Африки, тогда… тогда в ней больше яду, чем во всех гадюках, вместе взятых.

— В Африке нет сабель, сынок. Там даже кончика сабли не сыщешь. Разве что мы их туда завезем.

— А господин конторщик говорил, что его милость бывал в Турции.

— Он, верно, не побывал разве что в аду. Хотя почем знать? Может, он как раз оттуда и прибыл?

И Мальтен начинает возиться около печки.

Глаза Лопе перебегают с предмета на предмет. От его любопытного взгляда не ускользает даже новая паутина между потолочными балками. А вот чучело ястреба со злобными глазами. Однажды этот ястреб камнем упал на одного ягненка. И Мальтен его за это убил. Еще у Мальтена есть много горшочков и посудин со всякими мазями и притираниями. Еще грязные бутылки с коричневыми, зелеными, красными и молочно-белыми жидкостями. Кусок веревки, на которой с перепою повесился старый Шнайдер, лежит рядом с Библией. Вот кости мертвецов, а вот бесчисленные деревянные лопаточки с захватанными рукоятками стоят на полке из полированной доски. Там сушатся листья и цветы от разных растений. Немыслимое количество маленьких, запыленных мешочков свешивается с потолочных балок. Когда Мальтен задевает их головой, они отзываются сухим шорохом. Над печкой висят пучки трав. Их стебли покрыты хлопьями пыли.

За печкой находится ложе Мальтена. Это своего рода комната в комнате. Деревянная обшивка защищает ложе от царапучего прикосновения валунов, из которых сложен дом. На карнизе лежат старые книги. На их засаленных кожаных переплетах осели зеленые пятна плесени. Перед кроватью — а она напоминает огромную пушистую спящую овцу — висит гардина в красный цветочек. Гардина надета на березовую палку, и ее можно двигать по этой палке взад и вперед.

Когда гардина задернута, разговаривать с Мальтеном нельзя. Будь то днем, будь то ночью, в спаленке горит тогда помятый фонарь. Хоть жди, хоть кричи, ответ один: «Меня нет дома, черт подери». Голос у Мальтена рокочет, словно весенний ветер, страницы книги шуршат, словно сухая листва.

Вильгельма Вемпеля, как рассказывают люди, укусила гадюка.

— Дорогой, дорогой Мальтен, — причитал Вемпель, врываясь к Мальтену. — Я вижу, ты с книгой, так, верно, и надо, чтобы помогать другим людям, но эта тварь, эта гадюка, она меня укусила, что тут скажешь, я, наверное, уже весь посинел, — ты должен мне помочь.

Овчар Мальтен никому ничего не должен. Слово «должен» для него все равно, что комар в ухе, щекотный и звенящий.

— Обеги девяносто девять раз вокруг овчарни.

— Мальтен, Мальтен, где ж мне теперь бегать? Ты только погляди, как я обессилел. Нет, это не… это невозможно!

— Обеги девяносто девять раз вокруг овчарни, — раздается тот же совет, но более настойчиво.

— Нет, нет, ты должен прижечь рану! Я чувствую, как яд притекает к сердцу. У меня уже вся кровь сбилась в комки и провоняла, будто лягушечья икра на болоте.

— Обеги девяносто девять раз вокруг овчарни, клянусь золотозвездным роем, — и стекла в домике Мальтена дребезжат от раскатов его голоса.

— Да я на третьем круге упаду, вот увидишь. Мне не жалко, я побегу, но ты будешь виноват в моей смерти, ах, моя кровь, моя кровь, может, она уже и сейчас вся синяя и торчком стоит в жилах, будто плотничий карандаш.

Никакого ответа.

Вильгельм Вемпель поднимается, выходит из домика и садится на большой валун перед дверью. Он вообще никогда не любил бегать, а тут перед самой смертью его заставляют девяносто девять раз, девяно… нет, он не может. Кроме того, у него затвердела кровь, он слышит, как она хрустит в жилах. Он еще некоторое время сидит на камне, а потом умирает.

— Укусила его гадюка, а умер он от лени и упрямства, — объясняет овчар. Тощая и замученная Карлина Вемпель приехала с тачкой и увезла тело своего толстого мертвого мужа.

Вот о чем невольно вспоминает сейчас Лопе.

— Но ес… но если сабля была отравленная, тогда Стина умрет, как Вемпель.

— Сабля — это сабля, а не гадюка. А кроме того, сама Стина не толстая и не ленивая, да и у меня есть средства посильней этого. — Мальтен указывает на банку со змеей. — У меня есть другое средство, оно поднимает даже таких отравленных, которые уже три дня пролежали в гробу, разрази меня гром!

Мальтен снова повернулся лицом к очагу и к закопченным горшкам. Лопе разглядывает содержимое одной бутылки.

— Оно у тебя, случайно, не здесь?

Никакого ответа.

Мальтен шурует кочергой в печке.

— Сынок, парень, клянусь зеленым Гангом, от твоих вопросов у человека может в голове дырка сделаться!

— Это змеиный яд?

— Я вырвал у нее ядовитые зубы.

Мальтен оборачивается, скалясь во весь рот, подходит к Лопе, хватает его за шиворот и поднимает высоко в воздух, так что у Лопе болтаются руки и ноги. Добрым, не старым и не молодым взглядом он глядит в глаза Лопе с покрасневшими веками.