Фабрика Шветаша и Зайделяраскинулась вдоль одного из рукавов Шпрее, именуемого в народе Молотковая лужа.Если в глазах матери лавка Штерца является эталоном торгового предприятия, то для дедушки фирма Шветаш и Зайдель— образец богатства и счастливой жизни.

Дедушка набирает там образцы новых материй, новых десайнов,как он выражается. Обслуживает его господин Зайдель, который выполняет в этой фирме роль прислуги за все.У господина Зайделя красный нос и вокруг носа тоже краснота. Дедушка утверждает, будто у господина Зайделя есть нюх на моду, и, хотя дедушка мало к кому испытывает почтение, советы господина Зайделя он принимает на веру.

— Нынче в моде клетка! — провозглашает господин Зайдель. — И не только клетчатые костюмы, но и пальто тоже. Рисунок «цирк», ткань отлично продается.

«Все равно как для карнавала, — думает дедушка, — но молодые-то стекольщики, поди, знают, какая нынче мода».

Входит господин Шветаш и раскланивается с дедушкой. У Шветаша короткая шея, волосы торчком, ни дать ни взять еж в парадном костюме. Дедушка неслыханно горд. Как к нему относится пастор, учитель или коммивояжеры, ему наплевать, но «коли-ежели Шветаш меня уважает, это для меня большая честь. Он мог и не вылезать из своёй стеклянной будки, а вот вылез же, как увидел, что я тут, — похваляется дедушка дома. — Вылез и говорит, Кулька, говорит, я себе автонобиль купил. Мог бы и не говорить, но мы с ним все равно как друзья».

Да, господин Шветаш добыл автомобиль и сбыл выездных лошадей. Осталась повозка, шестиместная охотничья повозка. Господину Кульке или его почтенному зятю она случайно не нужна?!

Говорят, у каждого человека есть слабое место, говорят, у некоторых есть даже два или три слабых места. Так вот, слабое место дедушки — это фирма Шветаш и Зайдель.А тут не кто иной, как сам господин Шветаш предлагает господину Маттеусу Кульке свою повозку. «Потому как он ее первому встречному не доверит», — выхваляется потом дедушка перед бабусенькой.

Господин Зайдель охотно проводит дедушку в каретный сарай, чтобы продемонстрировать ему повозку — по распоряжению господина Шветаша. Но дедушка великодушно отказывается от этого предложения. Незачем ему глядеть на карету, господин Шветаш в жизни не предложит ему старую и облезлую. Вот малость бы времени на размышление, если можно… Времени? Разумеется! Хоть месяц, хоть дольше, если дедушка пожелает. А чтобы как-то скрасить это время и сделать его подоходнее, господин Шветаш предлагает дедушке материи с небольшими ткацкими изъянами, материи по исключительной, неповторимой цене, которую при продаже можно без труда превратить во вполне разумную цену.

«Шветаш знает, кому это предлагать», — выхваляется дедушка. Мужчине нужно, чтобы им восхищались, но за недостатком желающих он готов довольствоваться тем восхищением, которое в состоянии изобразить его жена. Бабусенька-полторусенька привычно кивает в такт дедушкиным словам, но тот, кто хорошо изучил ее повадки, поймет, что она думает о своем, к примеру о том, положила она синьку, когда замачивала белье, или не положила. Поразмыслив, она приходит к выводу, что положила, а ее кивки, которые дедушка относит на свой счет, касаются синьки. Белье, синька и карета Шветаша имели возможность хотя бы раз в жизни, хотя бы абстрактно встретиться, но, поскольку бабусенька не слушала, встреча так и не состоялась.

Батюшки, куда это нас занесло, мы ведь еще не управились с рождественскими закупками в Гродке. И дедушке надо борзиться.(Так говорят у нас, когда кому-то надо поторапливаться. Тут уж я ничего не могу поделать. Если, говоря о своем дедушке, я скажу: он торопился, не исключено, что, когда я в очередной раз приеду к нему на могилу, из плюща высунется грозящий палец и до меня с порывом ветра донесется дедушкин голос: «Отродясь я не торопился, и с чего это ты так ломаешься».)

Дедушка бродит по улицам и переулкам Гродка, он ищет мою мать. Углядев ее через витрину, он распахивает дверь и кричит:

— А ну, Ленка, давай борзей, не то скоро темнеть начнет.

Моей превосходной матери неловко, когда ее подгоняют таким манером.

Она как раз ведет переговоры с одной дамой в книжном магазине Гэриша. Речь идет о моем пожелании к рождеству.

— У вас случаем нет второй книги про Тарзана? — спрашивает мать и тут же на всякий случай дистанцируется от этой ужасной книги: — Это для моего сына.

Почти не разжимая губ, книготорговая дама шелестит, что, кроме моего, вышло еще два Тарзана: Возвращение Тарзана в джунглии Звери Тарзана.

— Дайте мене, пожалста, со зверям, — просит мать, — третий выпуск.

Правда сказано: не читай третий том, не прочитав второго, но мать опасается, что Возвращение Тарзана в джунглиможет подстрекнуть меня к необдуманным поступкам. Так я и не сподобился прочитать второй выпуск, а когда сорока лет от роду я мог бы сам его купить в книжном антиквариате, у меня уже пропала охота.

Сколько дедушка ни подгоняет мать, на дворе успевает стемнеть; когда мать ездит за покупками, всякий раз успевает стемнеть, но лишь когда стемнеет, она вспоминает, что боится темноты, и возвращается из поэтических далей к неприглядной действительности: несмотря на свои мозоли, мать должна одолеть Георгову гору пешим ходом, да еще вдобавок зажав под мышкой кирпич. Дело в том, что Гнедок с тяжелой рождественской поклажей не осилит Георгову гору за один присест, ему надо три, а то и четыре раза остановиться, чтобы перевести дух. Булыжник на дороге покрыт укатанным, гладким снегом. Дорожные рабочие не посыпали его песком. Мать должна быть проворной, как ведьма, чтобы успеть подложить камень под заднее колесо, не то и лошадь, и фургон с рождественскими покупками съедут по склону вниз, в город, и снова окажутся на Лесном мосту. Дедушка чертыхается. Правда, его брань адресована исключительно Гнедку, но порой в ней проскальзывает кое-что по адресу моей матери, которая все купляет,все купляети никак не перестанет.

Покуда мать и дедушка среди разъяренных стихий бьются над успешной доставкой на дом благословенного праздника, вечер кажется нам нескончаемо долгим, все равно как день перед Ивановой ночью. Отец ушел в трактир послушать, нет ли чего новенького, а главное, чтобы не видеть, какую дрянь приволоклак рождеству мать. Ханка ушла к соседям щипать перо. Младшие братья уже спят, сестра с ужасным насморком сидит возле печки и тихо плачет от мысли, что на мать могли напасть разбойники и тогда кукла, которую она хотела бы получить к рождеству, погибнет где-нибудь в снегу.

А детектив Кашвалла сидит у себя на сторожевой вышке и прислушивается. Она уже засветила фонарь, чтобы открыть ворота перед участниками рождественской экспедиции и украсить их прибытие хрипло-желтым керосиновым мерцанием и задушевным язычком пламени.

Я же занимаюсь выпиливанием. Лобзик я получил от матери год назад к рождеству с соответствующим наставлением: «Сможешь для родителев чего-нибудь красивенькое выпилить!» Это наставление наводит меня на мысль, что лобзик я получил не столько от деда-мороза, сколько от матери. Неуемная просветительская мания, владевшая этой достойной женщиной, вынуждала ее, делая подарок, все равно кому, мне или другим людям, одновременно сообщать, как им надо пользоваться. Позднее, когда я оказался в ряде наибеднейших обитателей развеселого арийского рейха, она, отправляя мне посылочку с салом либо окороком от домашнего забоя, непременно писала: «Чтоб было что класть на хлеб, но только не с утра пораньше, а лучше вечером».

Год назад я получил вместе с лобзиком одну-единственную пластину дерева с таким примечанием: «Вот выпилишь что-нибудь путное, мы еще купим». Единственная пластина очень скоро ушла на пробные работы, очередную я должен был раздобыть в Дёбене, в магазине скобяных товаров, где мой старший товарищ по школе учился на комирсанта.Звали товарища Эрнсте Коллоше, и, чтобы познакомить вас с ним, мне придется несколько отвлечься.