* * *

Она поехала назад. Включила радио. Низкий голос диктора. Потом музыка. Она ехала. Глядела по сторонам. Видела себя со стороны, как в кино. Из-за музыки. Ощущение собственной значимости. Одинокой. Даже потерянной. Но важной. Все неправда. И Манон. Ее упреки. И Вена. О Вене она может думать без малейшей боли. О нем. Еще два-три приступа тоски, а потом — конец. Завтра она проедет этой же дорогой — и прочь отсюда. В Вену. К спокойной жизни. К Фридль. На J1 анге-гассе. Даже Герхарду она радуется. За завтраком Фридль будет болтать, так что слова не вставишь. Фридль давно уже сама готовит завтрак и зовет ее. Как мать. Завтрак — самая важная еда. Нужно купить ей по-настоящему хороший подарок. Дочке. Что-нибудь красивое, а в следующий раз взять ее с собой. Она снова сможет сидеть в кафе и читать газеты. Перед театром. Или? Вот с этим нужно разобраться. И что делать потом. Сидеть без работы? Надо подумать. Например, о Швейцарии. На худой конец, пойти учиться. Чему-нибудь конкретному. Для начала. Сегодня она будет учиться лучше, чем тогда. Она сыта этим «всего понемножку». Стала ходячим собранием цитат. Со своими программками. Прежде это было правильным. Но теперь она хочет ясности. Хочет? Она даже не знает, чего хочет. Не знает, чего нужно хотеть. Наверное, это предел того, о чем можно мечтать человеку строгого католического воспитания. Мешанина из разных воспитательных метод. Барочно-религиозный фашизм. Христианство на альпийский манер. С такими исходными данными до ясности страшно далеко. Стоит на минуту расслабиться, как начинаются поучения. Лишают воли, тянут назад. Постоянная борьба. Постоянная неуверенность в себе. Все, что казалось надежным, упорядоченным, уходит. Ни минуты душевного спокойствия. И в любви — то же самое. Да ее и не было никогда. И. В джунглях тоже надо быть все время начеку. Она ехала. Слушала музыку. Далеко, на горизонте — горы. Слева — море. Можно делать что хочешь. Поехать домой? Пойти в музей? Она поехала в Венис. Оставила машину на улице недалеко от кафе. Платки и майки уличных торговцев развеваются на ветерке. Очки. Соломенные шляпы. Сумки и чемоданы. Амулеты и кольца для ног. Она купила три таких кольца для Фридерики. Два гладких, серебряных, а одно — с красным камнем. Предсказатели судьбы все куда-то подевались. А она хотела, чтобы ей погадали. Она пошла по песку к морю. Песок тут же набился в туфли. Шла осторожно. Потом побежала, у воды вытряхнула туфли. Пошла по плотному мокрому песку. Снова выглянуло солнце. Здесь облака пореже. Сине-зеленые волны — горами в море. Она шла. Народу мало. Можно побежать. Тепло. Свежий ветер. На солнце сверкают белые здания Санта-Моники и Оушн-парка. Она дошла до ручья. Повернула. Пришлось достать из сумки темные очки. Она стояла лицом к воде и рылась в сумке. Надела очки и посмотрела вдаль. Далеко от берега — дельфины. Три или четыре дельфина. Выпрыгивают из воды. Гоняются друг за другом. Кувыркаются в воздухе. Она стояла.

Смотрела на них и смеялась. Дельфины двигались вдоль горизонта. За ними — марево, в котором сливаются море и небо. Дельфины прыгали справа налево. В открытое море. Она смотрела на них, пока те не скрылись из виду. Пошла дальше. Две женщины тоже глядели на дельфинов. Потом пошли ей навстречу. Они обменялись улыбками. «Aren't they pets», [190]— воскликнула одна из женщин. Маргарита со смехом кивнула. Пошла дальше. Смотрела на море. Может, еще покажется хоть один дельфин. Уже около часа. Вернуться в гостиницу? Она решила пойти в кафе. Вблизи кафе выбралась на набережную. Предлагали белье из экологически чистого хлопка. Воздушные шары. Банданы. Майки. Индейские украшения. Коврики. Очки. Хот-доги. В кафе — очередь. Не вернуться ли в отель? «А table for one?» [191]Она кивнула, ее проводили к столику у стены. В тени. Она заказала салат из авокадо и диетическую колу. Высыпала песок из туфель. Смотрела по сторонам. Снова много народу на набережной. Сияет солнце. Шум шагов и голосов. Она достала из сумки книгу.

Читала и ела салат. Авокадо сочное и мясистое. Запивала его колой. И, Господи Боже мой. Все работают. Волнуются. Всю жизнь. Все знают. Когда-нибудь, может быть, чуть-чуть. Потом — небытие. Кому только пришло в голову, что в жизни есть смысл. Она ела. Очень большая порция. Но она все равно заказала еще кофе и яблочный пирог с мороженым. Это тоже переняла у него. Первую ложку ванильного мороженого съела за его здоровье. Потом пошла не торопясь к машине. Гадальщиков снова не видно. Она села на траву под пальмами. Прислонилась к стволу. Глядела на море. Вокруг — беготня и болтовня. Чайки. Шум моторов. Высоко над морем пролетают самолеты в сторону Малибу. За ними — вертолет. Подлетел к берегу и снова повернул в сторону моря. По песку носятся собаки. Бегуны. Скейтбордисты. Велосипедисты. Все двигаются по асфальтовой дорожке вдоль песка. Она долго там просидела. Потом поехала к Манон. Манон больше не сердилась. Спросила о театре. Маргарита вздохнула с облегчением. Манон нужно уходить. Забрать Чарли. Потом — Линн. Потом — Маргариту. Потом они все поедут к Альбрехту. А потом могут пойти в ресторан. Марго не против? Это же не обязательно. И конечно, они пойдут в ресторанчик рядом с домом. На Уилтшире. Там вкусно и недорого. Манон ушла. Маргарита ждала. Мэтью Фрэнсис опоздал на полчаса. Тут же заявил, что у него нет времени. И вообще-то говорить следует с его матерью, она больше всего общалась с Анной. Маргарита спросила, чем он занимается. Ей известно лишь, что он окончил UCLA. Мэтью — 25 лет. Или 30. Он сказал, что делает скульптуры. В духе Бойса. Но ей, вероятно, это имя ничего не говорит, сказал он обвиняюще. Маргарита обиделась. Как это она не знает Бойса? Мгновение ей хотелось на этом разговор и прекратить. Пусть отправляется восвояси, раз такой агрессивный. Потом она улыбнулась и включила диктофон.

Что до вашего вопроса, то я ни в коем случае не считаю, что она принадлежала миру изобразительных искусств. Ее мир — мир музыки, в нем она жила. Она была частью музыкального мира, а не мира ИЗО. И уж наверняка — не здесь, не в Лос-Анджелесе. Она принадлежала к очень старой школе. Старомодной. — Я сам это выяснил со временем. Мы об этом никогда не говорили, но книги, которые она мне давала, ее доклады и все такое… — Ей было неинтересно анализировать собственные произведения. Она работала над формой — и все. Это все, чего ей хотелось. — Если уж вести речь об Анне, так говорить интересно не о ее работе, а о ее личности. Мне ее работы нравятся. Ее бюсты. Некоторые. Еще была маленькая женская фигура, что лежала во дворе. Она ее не доделала. Хотела закончить к этой выставке. — «Башня масок» мне вообще не нравится. — Бюсты совершенны с точки зрения техники. Работая над бюстами, она приноравливалась к натуре, и если чувствовала, что что-то не так, даже мельчайшая мелочь, то начинала сначала. — Я ей помогал обрабатывать камни и доставать их. Она любила здесь работать, но никогда не могла достать нужный камень. Она звонила и просила меня помочь с этим. С камнем. — Я очень старался добыть ей подходящий камень из того, что тут было. Был огромный кусок белого мрамора. Белый мрамор она ненавидела. Он слишком чистый. Она это ненавидела. — Она сделала глиняную модель женской фигуры и сказала мне, это будет ее последняя работа и ей нужен камень. Модель готова, надо работать. Она начала с конца. Сначала сделала модель, потом стала искать камень. Найти камень под модель невозможно. Гораздо проще наоборот — искать натуру под камень. Я так и не понял, отчего она работала именно так. Это сложнее всего. Тогда я позвонил в Виргинию поставщику, у него был черный стеатит. Я попросил его прислать образец, Анне понравилось. Черный стеатит. Не думаю, что раньше она уже работала с этим камнем, но он ей нравился. Как он выглядит и какой на ощупь. Тогда я взял все на себя, заказал камень, что было очень непросто. Этот поставщик — весьма ненадежный. Не профи. Не знает, как обращаться с камнем, а Анна ждала. В конце концов камень прибыл, и оказалось, что это вообще не то, что ей надо. Я говорил, как распилить камень, а он ничего не сделал. Я думал, что смогу исправить дело, чтобы она работала как ей хочется. Но она просто отставила его. Потом с камнем работал мой отец, готовил его для нее. Но она так и не начала работу. Упала и сломала бедро. — Так что, получается, я не смог достать ей нужный камень. Пока большой камень не был доставлен, я помогал ей с меньшими. У нее была знакомая в Вэлли, у которой она покупала мрамор. Это последнее, над чем она работала. Маленькая скульптура из розового мрамора. Не знаю, где она. Это — последняя работа. Еще я купил ей песчаник. Кусок красного песчаника, она работала с ним, но получилось не то, чего ей хотелось. Ей нужен был другой камень. Но так ей было чем заняться, пока она ждала стеатит. Очень грустно стало, когда она сказала, что это будет последняя работа. А потом ничего не получилось. Настоящая трагедия. — Она была очень изящной. Весила не больше 100 фунтов. — Поразительно. Всю работу она делала в одиночку.