Вот высоко взметнулись колыхающиеся на древках не то знамена, не то церковные хоругви. Ниже четырехугольное темное пятно. Среди общего гула нельзя было разобрать отдельных слов, и, верней, не столько слышался, сколько угадывался по долетающим издали обрывкам смысл того, что пели:

И благослови достояние твое, благочестивейшего государя нашего Николая…

Федор обдумывал положение. С одной стороны десять человек, с другой триста – четыреста, может быть, больше; но десять – организованная сила, а четыреста – сброд, орда, хотя среди них тоже, наверное, есть вооруженные.

– Стойте, товарищи!.. – приказал Федор. – Помните данную в штабе инструкцию. Порядок и решительность! В дезорганизации смерть. Рассыпемся во всю ширину улицы цепью. Действовать молниеносно. Слушаться команды. Три залпа один за другим. Залпы сдвоенные. Сперва левая сторона – пять человек, потом немедленно же правая – тоже пять. Залпы вверх… Стрелять в живых людей строго воспрещается. Только в случае самообороны или крайней необходимости, по команде. Приготовься!

– Есть!..

Рычащая лавина людей уже находилась на расстоянии нескольких десятков сажен. Около четырехугольного пятна – портрета или иконы – обрисовались чуйки, пальто, длинные извозчичьи балахоны. Впереди всех рослый, на целую голову выше других, известный почти всему городу дворник городского головы Ерофеева, силач Панюха.

Внезапно Панюха с криком отделился от толпы к тротуарам, где стоял человек в шапке.

– Шапку долой! Шапку долой! – донесся многоголосый зык.

Видно было; как Панюха с разбегу ударил стоявшего прямым и резким ударом сверху вниз. Человек в шапке всплеснул руками, сразу же осел наземь, потом схватился за голову и застыл в таком положении. Передние ряды толпы одобрительно загоготали.

– Рас-сыпься це-пью! – скомандовал Федор.

Беглым шагом во всю ширину улицы дружинники рассыпались. Федор встал в середине.

– Раз… два… Пли!..

Сухим коротким треском хлестнуло по воздуху, словно кто разорвал ситец. И тотчас же справа раздался второй залп.

Мгновенно серая глыба людей как будто покачнулась и остановилась. Но не было времени сообразить, откуда опасность и как она велика; может быть, она таится кругом, подстерегает во всех щелях домов, во дворах…

Последовала вторая команда.

Брызнуло огнем слева, справа… И тогда звериный страх вихрем закружил толпу, разметал, рассыпал, как осколки, как кучу сора. Люди беспорядочно шарахнулись в разные стороны, толкались, падали, наскакивали один на другого. Рослый детина, с опухшим запойным лицом и воспаленными красными глазами, расчищал локтями путь, подшибая лысого задыхающегося человека, ктитора церкви, барахтавшегося в людской гуще. И каждый чувствовал, что он предоставлен сейчас только самому себе, что самое главное – это уйти от опасности, хотя бы ценой жизни любого из остальных. Падающих топтали, они ползли на четвереньках у заборов. Зазвенели щеколды, застучали калитки, в черные норы которых иные скрывались. Несколько человек пыталось перескочить через заборы.

Третий залп был не нужен, и когда он раздался, то показался еще более оглушительным, чем предыдущие потому что он прозвучал из неизвестности за спиной бежавших. И паника усилилась.

Улица сразу очистилась.

Только по обочинам, совсем близко к заборам и домам, где казалось меньше опасности, ускользали рассеявшиеся. И среди звериного разноголосья кто-то истошным пьяным голосом матюжился в бога и мать.

На месте шествия стало пусто.

– Товарищи, ко мне! – облегченно сказал Федор.

Дружинники сошлись вместе.

– Поздравляю с победой!

– Победа!

На месте шествия остались растерянные шапки, картузы, обрывки хоругвей, несколько еловых орясин.

В грязи валялся царский портрет. Это была обычная раскрашенная олеография, вставленная в золоченую багетную раму, дар Ерофеева, одного из главных организаторов шествия.

– Трофей победы! – наступая каблуком сапога на царскую грудь, сказал один из дружинников. – Вечная память!

Несколько человек подошли к дружинникам. Среди них мастеровые, обыватели-мещане.

– Молодцы, товарищи! Здорово их растребушили!..

– Чего ж вы не помогали?.. – спросил приветственным тоном Николай.

– Помогли бы, да главная беда – нет оружия.

– Было бы желание встать за рабочее дело, а оружие добудем, – многозначительно сказал Федор.

– Ну, а вы, товарищи, не вместе ли с ними были? – обратился он к двум ломовикам в балахонах, пропитанных салом, дегтем, мучной пылью и всякой дрянью.

– Мы что? Мы просто любопытствующие, – уклончиво ответили ломовики. – Наше дело – сторона.

– Вы хозяева или рабочие?

– Работники…

– Как же вы говорите – сторона? Ваше дело быть вместе с рабочими! Небось не сладко живете?

– Хуже некуда!

Среди толпы Федор заметил Васяню, тихо пробирающегося к нему.

– Ты как здесь? – изумился он.

– А я за тобой следом. Как ты вышел, так и я, чтоб ты не заметил.

Федор покачал головой. Внутри он испытывал смешанное чувство: гордость за сына и недовольство его своеволием. Спокойно, по-товарищески он сказал:

– Вот что, Васяня! Ты еще не дорос до таких дел. Немедленно возвращайся домой и передай матери, чтоб она не беспокоилась за меня… Понял?

– Хорошо, – ответил Васяня. – Я скоро добегу…

Уже совсем смеркалось. Улица погрузилась в темноту, и только вдали в туманной мути светился желтым бельмом одинокий фонарь против какого-то купеческого дома.

– Что же, товарищи! – обратился Федор с вопросом к дружине. – Двинемся на Шаболиху?

– До Шаболихи не дойти… – прогудел кто-то из толпы. – Туда войска не пропущают.

Все невольно обернулись в сторону Шаболихи. Багровое зарево кровавым разливом занималось на черном фоне неба.Наступила жуткая ночь. В ее тьме мерещились раздробленные черепа, вывернутые руки и ноги, сверхчеловеческий вопль страданий и глухой звериный зык. И навстречу этой ночи двинулись вперед дружинники….

1909–1930

Оглавление

Александр Алексеевич БогдановФедор Шуруп (Этюд)

I

II

III