— Когда-нибудь ты меня убьешь, — говорила она вместо приветствия. — Ложилась бы лучше спать. А так ты ждешь меня и выдумываешь разные ужасы. Вполне естественно, ты начинаешь себя накручивать.

— То, что показывают в теленовостях, — это хроника, а не художественный вымысел.

— Не беспокойся, мама, ничего со мной не случится. Наш транспорт вполне безопасный, и я выхожу из него там, где постоянно дежурят жандармы.

Мои слова были малоубедительны для нее.

— Это ты так говоришь, — отвечала она.

— Мне необходимо выходить из дому. Я задыхаюсь здесь. Или ты думаешь, что постоянно сидеть дома и не заниматься ничем, кроме детей, — это нормальная жизнь?

— Я согласна с тобой, но все, что ты делаешь, очень опасно.

— Если бы мы остались во Франции, мы не оказались бы в такой ситуации, — парировала я, теряя терпение. — Теперь, когда ты замужем и с маленькими детьми на руках, мы не сможем уехать отсюда. Поэтому позволь мне жить так, как я хочу. Разреши мне работать!

— Конечно, доченька, ведь у меня нет другого выбора…

Подобные разговоры повторялись довольно часто. Я старалась успокоить мать, но она ничего не могла поделать с собой, постоянно находилась в состоянии стресса. Мне было очень жаль ее, но в восемнадцать лет, да еще и с таким характером, как мой, не могло быть и речи о том, чтобы похоронить себя в четырех стенах.

Мой темперамент оказался весьма кстати в завязывании знакомств с жандармами. Однажды днем, возвращаясь с работы, я шла мимо правительственного здания, когда один из постовых засвистел мне. Я продолжила свой путь, не обращая на него внимания. Тогда он крикнул:

— Эй ты, а ну повернись, когда с тобой разговаривают! Я развернулась и подошла к нему, трясясь от обиды.

— Вы не говорите, вы свистите! Даже если вы жандарм, у вас нет никакого права неуважительно относится ко мне. С девушками так себя не ведут.

Подошел их командир. Я рассказала ему обо всем, что произошло. Пристыженный жандарм не переставая извинялся. Несколько его сослуживцев сгрудились вокруг нас. Я продолжала:

— Я тяжело работаю, чтобы кормить семью. Встаю в три часа утра каждый день и тружусь до полуночи. А вы проявляете ко мне такое неуважение!

Я гордилась собой: дрожала от волнения, но не могла позволить кому-то сесть мне на голову. Тем более, каким-то мужчинам. На следующее утро, как обычно, ожидая автобус, я вслушивалась в топот марширующей караульной смены. Было полпятого утра, и густой туман мешал различать людей и предметы далее пяти метров. Военные остановились рядом и отдали мне честь. Я покраснела от удовольствия.

Должна признать, что профессию военного отдыхом назвать трудно. Однажды вечером, когда автобус двигался к конечной точке своего маршрута и осталось доставить нового повара и меня, водитель отказался ехать в квартал, где жил мой новый коллега. Парень умолял его, пока тот не сдался. Он сильно рисковал, ведь среди его пассажиров была девушка. Он гнал по темным улицам, не сбавляя скорости даже на поворотах. Мы сидели на сиденьях молча: страх сковал наши языки. В конце дороги мы заметили караульный фонарь, а возле него жандарма со странным выражением на лице. Коллега сошел, и водитель перекинулся парой слов с жандармом.

— Что ты тут делаешь один?

В руке жандарм сжимал бутылку вина. Он был пьян.

— Я несу службу, — ответил он заплетающимся языком.

— А почему ты тогда пьешь?

— Чтобы не видеть, как приближается смерть. Поезжай, брат мой. Поезжай, но только не останавливайся. Комментарии здесь излишни.

Атмосфера жестокости в стране накалялась, но, несмотря на это, мать с Хусейном соблюдали месяц Рамадан. В течение девятого месяца по исламскому календарю верующие воздерживаются от еды в светлое время суток. Пост позволяет мусульманам приблизиться к Богу и примириться с собой и своими близкими. Что касается меня, я обожала дух праздника, который продолжался целый месяц. Даже если было много работы, мы с радостью помогали друг другу. Перед заходом солнца по радио и телевизору передавали молитву, сообщавшую о начале времени приема пищи. В течение нескольких часов мы ели питательную ночную пищу, а потом пили чай и слушали музыку до самого утра.

В тот вечер мы отмечали Рамадан у соседки, которая для такого случая достала самую лучшую скатерть и посуду. Рассевшись за сервированным столом, мы, умирая от голода, нетерпеливо ожидали конца молитвы. Но как только произнесли «аминь», сильный взрыв встряхнул пол помещения, жалобно задрожали стекла.

Выглянув на улицу, мы увидели, что бомба стерла с лица земли многоэтажный дом в соседнем квартале. Вот такой получился Рамадан. Аппетит, да и праздник в целом, были испорчены. Звук взрыва еще долго звенел в наших ушах.

Сколько семей погибло в тот вечер под завалами? Сколько детей? Как объяснить чудовищность этих убийств во время Рамадана, месяца для мира и совершения религиозных обрядов. Отчего в человеческой расе столько ненависти?

Ресторан гостиницы был огромен: он мог принять двести или даже триста посетителей одновременно. И всех их надо было обслужить. Приходилось выполнять все их прихоти. Напряжение зашкаливало. Времени на отдых не оставалось. Работа требовала немало усилий, а рабочий день часто удлинялся. Как правило, смена длилась от шести утра до полуночи. Случалось, я засыпала на ходу.

Несмотря на все эти трудности, я храню приятные воспоминания об этом времени, тем более, что мне удалось завести много замечательных знакомств. За исключением кассирши и метрдотеля я была единственной девушкой в нашей команде. Со всеми нашла общий язык и не ощущала никакой дискриминации по половому признаку. Официанты общались со мной наравных — именно так, как я и просила их в. свой первый рабочий день. Мне удалось доказать, что я такая же способная и выносливая, как и они. Наш командный дух необыкновенным образом сплачивал всех: в коллективе царили гармония и доверие. Это было здорово. Немало сотрудников из персонала отеля хотели поменяться с нами местами.

В тот период работа для меня стояла на первом месте, вернее, на первом и единственном месте. Я работала так много и так хорошо, как могла. Я мало видела своих близких, перенесла все свое внимание на посетителей ресторана, которые, отдавая мне должное, называли меня по имени и просили, чтобы обслуживала их только я. Клиентуру составляли в основном богатые алжирцы, в том числе несколько членов парламента. Но, несмотря на их высокий статус, они не гнушались общаться с теми, кто стоял ниже их на ступеньках общественной лестницы; умели проявлять великодушие. Так, один депутат с супругой пригласили мою семью на неделю в свое поместье на берегу моря. В другой раз, когда я, отправляясь на встречу, столкнулась с тремя депутатами сразу, они предложили в мое распоряжение «Мерседес» с водителем и даже наличные, чтобы все прошло хорошо. Я была тронута, но никогда не принимала подобных подарков.

Мне нравилась моя работа. Почему? Потому что я уходила в нее с головой? Потому что приносила пользу, и у меня это прекрасно получалось? Или просто потому, что это был единственный источник общения вне дома и возможность ощутить свою значимость? Наверное, все сразу.

Однажды, по случаю большого показа мод, в отеле остановилось много иностранных манекенщиц. Наблюдая за тем, как они прохаживаются от буфета к своим столикам, я восхищалась их грациозной походкой и манерой гордо держать голову. Их вид вызывал во мне зависть. Это было сильнее меня и я, вздохнув, сказала себе вполголоса: «Какой неуклюжей я себя чувствую!»

Четыре члена парламента, сидевшие рядом за столиком, услышали меня.

— О чем ты? — воскликнул один из них. — Ты очень мила, и к тому же ты наша. Да ни одна из этих моделей и мизинца твоего не стоит. Мы восхищаемся тобой! Выкинь из головы эти мысли!

Я была ошеломлена. Высокопоставленные люди спустились со своих высот, чтобы поднять мне настроение. Нет, все-таки у меня были замечательные клиенты!