И это, Бруно, самое страшное.
Марсело видел только имя своего отца, хотя оно было напечатано не такими броскими буквами, как другие разоблаченные адвокаты треста — например, Кригер Васена; фамилия отца терялась среди них. Но он видел только одно: « Д-р Хуан Баутиста Карранса Пас».
Марсело направился домой, но идти было трудно: приходилось брести по грязи с тяжелым и мерзостным грузом — фотоснимками первого причастия и обрывками аргентинского флага. Он пытался думать, однако и мысли словно блуждали в темноте среди свалки и мусорных баков. Ему все же удалось сформулировать одну мысль: возможно, это труднейшее задание — всего лишь задание жить. (Позже он спросит себя — «всего лишь?»)
Вблизи площади Гранд-Бург он сделал передышку. Прилег на газон, поглядел на дом генерала Сан-Мартина и вспомнил школьную гравюру: генерал во Франции, седой, старый, сидит, задумавшись, над его головой дымка, а в ней Андский перевал, сражение.
За Автомобильным клубом и над ним темнело. День близился к своей гибели — в воздухе словно бы витало ожидание конца света, но не катастрофического, а мирного. Зато всеобъемлющего, планетарного. Сонм неизбежных трупов, жаждущие спасения люди в клинике знаменитого онколога застыли в молчании, без особых надежд, но еще живые, пусть дыхание жизни едва заметно.
Потом он возобновил свой трудный путь. Придя домой, поднялся в лифте и вошел в свою комнату с черного хода. Сел на кровать, прислушался к голосам собравшихся гостей. Сколько исполнилось его матери? Внезапно, сам не зная почему, подумал о ней с нежностью, о ее кроссвордах, о ее головушке, заполненной реками Малой Азии, кишечнополостными из четырех букв и любовью к своим детям, пусть неразумной и рассеянной: она ласкает Бебу, принимая ее за Сильвину, а Сильвину, принимая за Мабель. И путаница имен, фамилий, профессий…
Почему он подумал о матери, а не об отце?
В комнате почти совсем стемнело. На стене были едва видны фотографии Мигеля Эрнандеса [62]анфас, маска Рильке, Тракль [63]в военной форме, портрет Мачадо [64], полуголый Гевара с откинутой назад головой, созерцающий человечество открытыми глазами, «Пьета» Микеланджело с телом Христа на коленях Матери, и у него голова откинута назад.
Взгляд Марсело остановился на маске Рильке, этого реакционера, презрительно говорил Араухо. Верно ли это? Рильке всегда был в смятении. По крайней мере за это его упрекал Араухо. Можно ли восхищаться и Мигелем Эрнандесом, и Рильке?
Рассеянным взором окинул он свою детскую библиотеку: Жюль Верн, «Путешествие к центру Земли», «Двадцать тысяч лье под водой». Внезапная боль пронзила грудь, пришлось лечь.
Доктор Карранса все смотрел на дверь, с тревогой и грустью ждал Марсело. Беба тем временем увлеченно говорила о брильянте «Надежда».
— Два миллиона!
— И как звали эту женщину?
— Мак-Лин, Эвелин Мак-Лин. Вы что, глухие?
— Значит, ее нашли в ванной, уже разложившейся?
— Да, соседи. Встревожились, что она не выезжает на машине.
— Вполне по-североамерикански — умереть в ванной.
— И ни единого следа насилия, ни таблетки снотворного, ни мартини. Жила размеренной, спокойной жизнью, пока не заимела брильянт. А приехав в Соединенные Штаты, устроила так, что его благословили.
— Кого благословили, Беба? — с обычным априорным скептицизмом спросил доктор Аррамбиде, накладывая себе тройную порцию ветчины с салатом.
— Да брильянт, говорю.
— Благословили брильянт? Они там все сумасшедшие, что ли?
— Почему — сумасшедшие? Вы разве не знаете, что брильянт этот прославился тем, что приносит несчастье?
— Зачем же тогда эта малоумная его купила?
— Кто может знать? Техасская причуда.
— Техасская? Разве она не была из высшего общества Вашингтона?
— Ну и что? Жительница Вашингтона может иметь ранчо в Техасе. Да или нет? Или тебе надо все повторять дважды, как в программах ТВ?
— Ладно, пусть так, благословили брильянт. А священники-то хороши!
— Ах, я забыла — она купила его потому, что, по словам самой Мак-Лин, вещи, которые другим приносят нечастое, ей приносят удачу. Как тем людям, которые нарочно селятся на тринадцатом этаже.
— Но в таком случае, — заметил неумолимый Аррамбите, не переставая уплетать сандвичи, — зачем трудиться благословлять его?
Вот дотошный!
Заговорили о благословениях и проклятиях, об изгнании злых духов.
— Допустим, что так, — гнул свое доктор Аррамбиде с застывшим на лице выражением удивления, будто ему на каждом шагу встречаются диковинные явления. — Но что же такого особенного произошло с этой североамериканской истеричкой?
— Как? Тебе мало? Такая смерть!
— Подумаешь! Все мы умрем и без проклятых брильянтов.
— Да нет же, вот непонятливый. Она умерла загадочнойсмертью.
— Загадочной? — удивился доктор Аррамбиде, беря еще один сандвич.
— Разве я не сказала, что ее нашли голой, в ванной? И без следов отравления.
— По-твоему, люди должны умирать одетые и отравленные?
— Да перестань в конце концов острить, история эта нашумевшая и очень странная. Разве не странно здесь все?
— Все? Что значит «все»?
— Не было ни яда, ни следов алкоголя, ни снотворных таблеток, ни следов насилия. Тебе этого мало? Вдобавок, после покупки брильянта ее сын погиб в автомобильной аварии.
— Через какое время? — холодно осведомился доктор.
— Какое? Через восемь лет.
— Черт возьми, проклятие, похоже, действовало не слишком проворно. И зачем же приписывать аварию брильянту? Здесь, в Буэнос-Айресе, каждый год погибают в авариях тысячи людей, не владевших брильянтом «Надежда». Уж не говоря о бедняках, у которых и машины-то нет. О тех, кто смиренно погибает под колесами чужих автомобилей.
Глаза Бебы метали молнии ярости. Это еще не все!
— Что еще там случилось?
— Ее мужа поместили в санаторий для душевнобольных.
— Видишь ли, Беба, если бы моя жена потратила два миллиона долларов на брильянт, да еще проклятый, я бы тоже угодил в психушку. К тому же, если тебе когда-нибудь доведется побывать в лечебнице в Виейтесе, ты там увидишь семь тысяч бедняг, у которых никогда не было брильянта «Надежда». Кстати, довольно занятное название для камня, причинявшего только аварии да приступы шизофрении.
— Нет, ты слушай дальше. Дочь ее отравилась снотворными таблетками.
— Так ведь такая смерть в Соединенных Штатах — почти естественная смерть. Столь же распространенная, как бейсбол.
Беба вся прямо искрилась, как лейденская банка, заряженная сверх нормы. Она перечисляла бедствия, еще прежде причиненные брильянтом: князь Канитовицкий был убит, султан Абдул Хамид потерял трон и фаворитку.
— Абдул который? — спросил Аррамбиде, словно недослышав порядкового номера, — одна из его хохм.
— Хамид, Абдул Хамид.
— Потерял что?
— Трон и фаворитку.
— Полно тебе перечислять беды, они ничего не доказывают.
Достаточно того, что он потерял трон.
Потому его и бросила турчанка.
Но Беба продолжала список: Зубаяба была убита, Симон Монтаридес с женой и сыном погибли, когда понесли лошади…
— Где ты все это вычитала? И почему так уверена, что это правда?
— Свидетели — очень известные люди. Да еще он принес беду Тавернье [65].
— Тавернье? Кто этот господин?
— Господи, все о нем знают. Этот человек в 1672 году вытащил брильянт из глаза индийского идола. Всему миру известно. Да или нет?
Он, Аррамбиде, был частью этих «всех», но понятия об этом не имел. Вот так создаются легенды. О Тавернье он слыхом не слыхал. Почему она так уверена в существовании этого господина?