— Теперь можешь поесть, — сказал психолог, который принес завтрак, — утренняя программа окончена.

— Я не голоден.

— Такой здоровяк, как ты! Неужели и в лесу аппетита не нагулял?

Психологи громко расхохотались.

— Хорошо, Байкал, не будем тебе мешать. Мы вернемся ближе к вечеру. У нас будет возможность подробно поговорить о тебе и о твоей семье.

— Пошли вы все к черту!

Психолог с сокрушенным видом покачал головой.

— Тебе надо разобраться, почему ты так агрессивно настроен, что это может значить. Постарайся подумать, что ты н а самом делехочешь нам сказать.

— Где Кейт?

— Какая Кейт?

— Не прикидывайтесь! Вы же за нами следили с самого начала! Где она?

— Нет, Байкал, я действительно не знаю, кто такая Кейт. Но обещаю навести справки.

Все начиналось снова, этот арест ничем не отличался от предыдущих. Его ждали недели улыбчивой лжи, разглагольствований о свободе и счастье, а на самом деле сплошное насилие и настоящее заточение. Хватит ли у него на этот раз сил, чтобы не дать себя сломать?

— Уходите, — проговорил он и уронил голову на подушку.

— Хорошо, мы уходим, — ответил психолог, вставая с кровати и присоединяясь к стоявшему в дверях коллеге.

У Байкала даже не хватило сил попросить их убавить звук. Запустив информационный ролик, они включили звук на полную мощность, а пульт забрали с собой. Посетители оставили заключенного наедине с обезумевшим экраном, который, сопроводив рекламу кофе музыкой Верди, принялся надрывно доказывать, что «даже половая щетка может быть современной и высокотехнологичной».

БАЙКАЛ ПОТЕРЯЛ СЧЕТ ВРЕМЕНИ. День превратился в нескончаемый тошнотворный поток, где достоинства шоколада, новые стиральные порошки и средства для очистки от накипи перемежались с горькими воспоминаниями о короткой вылазке, из-за которой он поссорился с Кейт.

Вечером Байкал решил хоть как-то реагировать на происходящее вокруг. Не для того, чтобы задобрить своих надзирателей, — их он продолжал открыто презирать, — а чтобы не сойти с ума, если испытание продлится слишком долго. На рекламном плакате, заменявшем окно, он выбрал изображение девушки, которая стояла спиной к зрителю и смотрела на море. Конечно, это была не Кейт: волосы у нее были светлые и кожа, совсем не такая светящаяся, вовсе не напоминала атлас с черными жемчужинами. Но, по крайней мере, его мечты теперь могли сосредоточиться на этом неподвижном силуэте. Вместо того чтобы неприкаянно блуждать по всей камере, мысли Байкала опустились на этот образ, словно птицы на одиноко стоящее дерево, и юноше сразу стало легче.

Он настроил один из экранов так, чтобы тот включался в начале каждого часа, когда передают новости.

Так футбольные матчи и соревнования по регби, о которых публике подробно и эмоционально докладывали захлебывающиеся от восторга ведущие, стали играть для него роль ударов колокола, в былые времена отмерявших время.

Теперь он знал, который час, но взамен приходилось терпеть восторженные физиономии, деланую веселость и плоские шутки спортивных комментаторов. Вторая часть выпуска новостей представляла собой сплошную череду несчастий. Потрясенные до глубины души, журналисты зловещим тоном сообщали подробности. Каждый уголок планеты обязан был поставлять телевидению свою долю автокатастроф, убийств, хищений и стихийных бедствий. Без остановки сменяли друг друга репортажи с китайского побережья, из пригородов Санкт-Петербурга, с улиц Лондона, Берлина, Канзас-Сити или Миннеаполиса. В этом спектакле главная роль принадлежала пострадавшим. У них и у их родственников брали длинные интервью. Несмотря на шок и боль, в их глазах можно было заметить искорки настоящего счастья, ведь они на мгновение обретали реальное существование в виртуальном мире.

Много времени всегда отводилось и борьбе с терроризмом. Порой президент лично объявлял о начале новых бомбардировок, выражал соболезнование жертвам нового теракта национального масштаба или сообщал имя нового врага, чей заговор был только что раскрыт. Некоторое время назад эти темы стали все реже упоминаться в новостях. Но теракт в Сиэтле снова вывел борьбу с терроризмом на первый план, так что посвященный ей специальный выпуск потеснил даже репортаж с баскетбольного матча. На экранах снова и снова появлялись шокирующие кадры с обломками и ранеными. Взрыв разрушил целое крыло торгового центра, но особую тревогу вызывало то, что ударная волна достигла стеклянного купола, который на высоте четырехсот метров от земли простирался надо всей безопасной зоной западного Сиэтла. Освещение теракта по горячим следам носило исключительно эмоциональный характер. Пострадавшие и их родственники сообщали устрашающие подробности, их выступления перекочевывали из выпуска в выпуск. Расследование же в первое время после теракта никогда не являлось для СМИ приоритетом. Офицеры Социальной безопасности ограничивались туманными заявлениями о том, что в соответствии с полученной информацией ведутся поиски трех темноволосых мужчин, один из которых полноват и носит усы. Свидетели охотно подтверждали эти подозрения. И конечно же, все население прекрасно понимало, что власти просто не могут сообщить ничего больше.

Время шло, и Байкал все больше удивлялся, что у него до сих пор ни разу не побывали ни следователь, ни адвокат. Он знал, что по закону подобные правонарушения автоматически влекут за собой осуждение, хотя и не догадывался, каким должно быть наказание и как долго оно продлится. Но демократическое правосудие предпочитает не афишировать собственный автоматизм. Неотъемлемое право каждого гражданина, даже если он заведомо будет осужден, состояло в том, чтобы стать главным действующим лицом настоящего судебного процесса и некоторое время помучиться от мнимой неизвестности. Каждый имел право на то, чтобы его выслушивали, обвиняли, защищали, держали в напряжении и только потом осудили, как и предполагалось с самого начала. Ни одного преступника нельзя было лишить возможности предстать перед публикой, стать участником специальной церемонии, в которой смешивались слава и позор. Тем самым приговор оборачивался не только признанием вины, но и подтверждением свободы.

А Байкал, хотя пошел уже второй день заключения, еще не видел никого из представителей правосудия.

Министерство социальной безопасности, сотрудник которого задержал Байкала, тоже не проявляло к нему интереса.

Байкалу захотелось излить душу кому-нибудь из психологов. Тот, который выводил его на прогулку, казался не таким противным, как остальные. Но он наверняка был с ними заодно, и, если бы Байкал хоть чем-нибудь открыто заинтересовался, они вцепились бы в него мертвой хваткой. Так что он предпочел помалкивать и ждать.

После обеда, когда он смотрел очередной репортаж о теракте, дверь камеры вдруг распахнулась, и на пороге появился незнакомец.

Выглядел он необычно: волнистые волосы были зачесаны назад, длинный узкий нос торчал вверх, подбородок устремлялся к шее. Лицо его напоминало скалу, изъеденную ветром, который из года в год дует в одном направлении. Было в этом человеке что-то такое, словно он только что вернулся со свежего воздуха, и он не улыбался. Уже одно это внушило Байкалу доверие, и молодой человек с доброжелательным любопытством взглянул на своего гостя.

— Настройте свой термокостюм на минимальную температуру, — проговорил тот глухим голосом, — здесь очень низкий уровень климатизации.

Байкал поднялся и последовал за гостем. Они вышли из камеры и отправились вперед по коридору, обогнув лужицу супа, пролившегося с тележки, на которой развозили обед. По дороге им не попался ни один психолог. Все двери сразу открывались, стоило положить на них ладонь. Это значило, что генетические детекторы были заранее предупреждены об их проходе. Оказавшись на улице, Байкал вздрогнул от непривычного холода. Небо за стеклянным куполом, закрывавшим город, оставалось таким же голубым и безоблачным, как и везде, но воздух был прохладным. Уровень климатизации в безопасных зонах определяли городские власти. Как правило, при этом учитывались не только пожелания избирателей, но и глубоко укоренившиеся местные традиции. Некоторые города оставались верны холодному климату, потому что так повелось еще с тех далеких времен, когда они лежали прямо под открытым небом. Вдыхая холодный, сухой воздух, Байкал предположил, что находится где-то на восточном побережье Америки, потому что в тех краях особенно трепетно относились к народным традициям прошлого.