Философы молчали. Очнувшись от своих мыслей, Юлиан повернул голову и с нежностью вгляделся в их лица. Тут он заметил, что один из них не пришел на его зов. Это был Анатолий, его любимый ученик, которого он сделал начальником канцелярии и который был рядом с ним на протяжении всей кампании.

— Где Анатолий? — спросил он с явным беспокойством. Поскольку никто не осмелился ответить, он повторил вопрос более настойчиво.

— Где Анатолий?

— Анатолий среди обретших счастье, — наконец решился ответить префект Саллюстий.

Анатолий погиб в сражении, но от Юлиана скрыли это, чтобы не расстраивать его.

Услышав об этом, победитель Шапура заплакал.

— Анатолий, Анатолий! — простонал он. — Ты, которого я так любил! Не смерть, а разлука разрывает мне сердце… Неужели нужно, чтобы мне выпало еще и это страдание, прежде чем я отойду?

Присутствующие были взволнованы при виде того, что император оплакивает смерть друга, не проливая слез о собственной смерти. Философы и командиры не могли сдержать рыданий. Но такое проявление слабости показалось Юлиану недостойным.

— Не сокрушайтесь, — сказал он им, вновь обретая твердость духа. — Будет унизительно для всех нас, если вы будете оплакивать своего императора, чья душа готова воспарить на небо и слиться с пламенем звезд…

Элевсинский иерофант похвалил его мужество, и Юлиан ответил ему:

— Разве ты не помнишь слова, которые ты мне сказал, когда я пришел к тебе, еще будучи учеником в Афинах? Ты сказал: «Мужайся, Юлиан! Боги готовят тебе судьбу, не имеющую равных. Ты дашь большое сражение. Это будет апофеоз огня! Огонь низвергнется на землю и испепелит все… В этот день ты предстанешь перед лицом своего Отца. Какая слава!» Так о чем же ты сокрушаешься? Твое предсказание скоро сбудется…

Затем, повернувшись к военным, он сказал:

— Я чувствую, что теряю силы и не смогу долго говорить. И все же я не хочу покинуть вас, не сказав несколько слов. Я часто бывал суров и требователен по отношению к вам. Не пеняйте на меня за это. Это было не по гордыне, а ради того, чтобы восторжествовала Истина. Если мне не всегда удавалось убедить вас, то я по крайней мере всегда приводил вас к победе. Благодаря мне на Рейне и Дунае царит мир, как теперь будет он царить и на Тигре и Евфрате… Возможно, мне не всегда удавались переходы… Мне не хватило времени… К тому же я никогда не стремился управлять… Я всегда предпочитал познавать…И за это я тоже прошу вас не судить меня слишком строго…

В это мгновение черты его лица исказились. Он тихо вскрикнул и прижал руку к правому боку. Но пораненная ладонь только причинила ему еще больше боли. Сделав над собой видимое усилие, он продолжал слабеющим голосом:

— Что до того, кого вы изберете императором после меня, то я предпочитаю ничего не говорить об этом, ибо судьба не позволила мне оставить после себя сына. Боюсь, что в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, я не смогу назвать самого достойного; а если бы я и назвал кого-либо, то подверг бы его опасности в случае, если ваш выбор падет на другого… Выберите же сами из своих рядов того, кто кажется вам наиболее способным поддержать единство и величие империи так, как это делал я…

Дыхание Юлиана стало неровным. Капли пота заблестели на висках. Поскольку было ясно, что наступают последние минуты, Орибасий попросил военных выйти. В шатре осталась только группа философов.

Одетые в белые туники, они встали полукругом подле ложа, на котором умирал Посланник Солнца и начали тихо бормотать Литургию мертвых. Иерофант произносил нараспев один стих, а другие бормотали в ответ текст, соответствующий митраистской службе ³³.

Внезапно Юлиан простонал:

— Пить!

Ему протянули чашу с разбавленным водой уксусом. Он отпил несколько глотков. Все услышали хрип в его груди. Спустя несколько секунд он испустил последний вздох.

По знаку иерофанта Максим записал точную дату и час его смерти: 26 июня 363 года в полночь. Юлиану было 32 года. Его правление продлилось двадцать месяцев.

И тут, согласно легенде — ибо легенды сразу предъявили на него свои права, — присутствующие узрели, как из его тела вышли две души. Сначала его собственная, а затем — душа Александра, которая также обитала в нем.

Не касаясь земли, они несколько мгновений парили над его ложем, как бы ища выход. Затем, обнявшись, выпорхнули из шатра и стали подниматься к небесам.

Философы бросились наружу, чтобы проследить за ними взглядом. Сначала души напоминали два пылающих факела; потом — два огненных шара; затем — две лучистые звезды. Наконец они исчезли в глубине небосвода, и окружающие больше не видели ничего, кроме мерцания звезд.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ОПАЛЕННАЯ МЕЧТА

I

Известие о смерти Юлиана посеяло в армии уныние. Каждый легион стал приписывать себе заслугу победы, чтобы иметь право на большую долю добычи, — и над ними уже не было главнокомандующего, который рассудил бы этот спор. Кельты и петуланты претендовали на особую близость к Юлиану из-за того, что первыми провозгласили его августом и пытались навязать свои правила остальным. Еще немного, и легионы готовы были схватиться между собой не на жизнь, а на смерть… Но раздоры царили и внутри каждого легиона. «Римляне» обвиняли «греков» в том, что те втянули их в бессмысленную авантюру. «Греки» в ответ возлагали на «римлян» вину за убийство Юлиана, а те, в свою очередь, винили во всем «галилеян». Как пишет хронист, «за несколько часов каждый стал врагом каждого».

Командиры собрались на совет. Прежде всего необходимо было назначить нового главнокомандующего. Выбор пал на Иовиана, командира императорской гвардии, которого и провозгласили августом. Иовиан был христианином, и это не всем пришлось по вкусу. Но зато он был спокойным, уравновешенным человеком и внушал доверие как военачальник, а в сложившейся критической ситуации это было особенно важно.

Итак, Иовиан принял командование войсками и сумел навести относительный порядок. Однако войска все еще находились в глубине Персии. «Греки» считали, что следует оставаться на месте и в полной мере воспользоваться победой, добытой столь дорогой ценой. Напротив, «римляне» и христиане утверждали, что нужно как можно скорее уходить из Персии и возвращаться на исходные позиции.

Для этого предстояло пройти через всю Месопотамию. Такой длительный переход был невозможен без предварительного перемирия с Шапуром, потому что легионы уже ни физически, ни морально не были способны защитить себя.

Иовиан сразу же вступил в переговоры с персидским царем. Но тот, хотя и был разгромлен, согласился на мир только на драконовских условиях. Он позволит римской армии вернуться домой. Но Римская империя полностью откажется от притязаний на пять месопотамских провинций, уступит ему пятнадцать крепостей, среди них Сингару и Нисибис, и, наконец, признает за ним право наказать армянского царя Аршака, который хотя и не участвовал в войне, но занимал враждебную Шапуру позицию. Никогда еще армия-победительница не принимала столь унизительных условий. «Договор бесчестья» — так называет этот договор Аммиан ¹. «Постыдная, но неизбежная капитуляция», — добавляет Евтропий ². Вся восточная граница от Эдессы до Пальмиры становилась открытой для врага.

10 июля Иовиан, стиснув зубы, принял эти условия. Это был единственный способ спасти то, что осталось от армии. Короткими переходами легионы вернулись в Киликию. На обратном пути они встретили боевой корпус Прокопия. Тот благоразумно подчинился Иовиану. В результате, по злой иронии судьбы, этому командующему-предателю, чья измена столь сильно повредила плану кампании Юлиана, было поручено сопровождать останки императора до Тарса.