Опала Саллюстия, ссора с Флоренцием, смерть ребенка — все эти несчастья, следовавшие одно за другим с очень небольшими перерывами, повергли Юлиана в уныние. Похоже, после периода успехов злая судьба вновь ожесточилась против него. Если Констанций сожалеет, что сделал его цезарем, почему бы не отослать его обратно в Афины? Он охотно вернулся бы туда…

Юлиан не боялся смерти. (Иногда утверждают даже, что он искал ее и именно это объясняет его необычайную храбрость на поле битвы.) В то же время его преследовали тяжелые предчувствия: он предвидел, что неведомая беда готова обрушиться на его голову.

Однажды ночью ему приснился странный сон, который он рассказал своему врачу Орибасию в следующих выражениях: «Я видел очень высокое дерево, растущее в просторном триклинии [16]. Оно склонялось к земле. От его корней поднимался другой росток, пока еще маленький, но весь цветущий и покрытый молодыми почками. С грустью и страхом я подумал, что это слабое деревце может быть вырвано из земли вместе с большим. И когда я подошел ближе, то увидел, что большое дерево уже лежит на земле, в то время как маленькое еще стоит, хотя и слегка вытащено из земли. При виде этого моя тревога возросла. „Как жаль это прекрасное дерево! — воскликнул я. — Даже его отпрыску грозит смерть!“ И тут незнакомый голос сказал мне: „Посмотри получше и успокойся. Корни маленького деревца остались в земле, оно цело и невредимо и теперь только будет крепнуть“» ⁷⁹.

Самое странное, что за несколько ночей до этого Орибасию приснился такой же сон. Он ответил Юлиану: «Существуют сны двух видов. Одни из них — всего лишь обманчивый туман, которому нельзя доверять. Другие же, как говорит Гомер, посылаются нам богами через Ворота из слоновой кости (так древние называли внутреннее ухо. — Б.-М.). В истинности этих снов нельзя усомниться. Твой сон принадлежит к снам второго рода. И его смысл ясен: старое дерево — это Констанций; молодой росток — это ты».

Ответ Орибасия несколько успокоил Юлиана. Однако в первых числах января 360 года в Эдессу прибыл легат Констанция по имени Децентий с императорским приказом к военачальнику Лупицину и начальнику цезаревых конюшен Синтуле. Через голову Юлиана, как если бы того вовсе не было, император приказывал Лупицину в кратчайшие сроки привести к нему для участия в весенней кампании легионы герулов, батавов, петулантов и кельтов, а также все остальные вверенные ему воинские части. Синтуле предписывалось немедленно выступить в путь с отборными частями гвардии, состоявшими из скутариев (щитоносцев) и гентилов. Что до Юлиана, который при этом разом терял две трети своих лучших войск, то Констанций посчитал ненужным спросить его согласия или даже предоставить ему хотя бы малейшие объяснения. Он только направил ему записку, в которой сухим тоном предлагал не вмешиваться и тем более не пытаться противодействовать выполнению его приказа ⁸⁰. Другими словами, победитель Страсбургской битвы был унижен в глазах всех.

Это было уже чересчур. Давно собиравшаяся буря не могла не разразиться.

XIV

Весть о приказе Констанция распространилась по всей Галлии с быстротой молнии и привела всех в уныние. Во всех гарнизонах солдаты маленькими группками собирались во дворе своих казарм и потихоньку совещались между собой, что не предвещало ничего хорошего. Согласно контрактам, которые они заключили, их можно было призывать на короткое время для участия в военных кампаниях за пределами Галлии, однако в любом случае зимнее время они должны были проводить у себя дома, и никто не мог принудить их воевать за рубежом без их собственного согласия. В их глазах насильственный перевод войск на восточный фронт для участия в операциях, длительность которых трудно было заранее определить, был равносилен депортации. Во всех местах, в которых, согласно приказу, перед отправкой собирались войска, слышались жалобы. «Матери, родившие детей от солдат, — пишет Либаний, — показывали им новорожденных, которых они еще кормили грудью, и умоляли своих супругов не покидать их».

Юлиан оказался поставлен перед ужасающей дилеммой. Отказ от выполнения приказа Констанция означал открытый мятеж. Но исполнение приказа привело бы к не менее тяжелым последствиям. Если солдат заставят покинуть Галлию, то это может спровоцировать всеобщее восстание, которое несомненно повлечет за собой перемещение военных сил в провинции. Варвары воспользуются этим, чтобы возобновить набеги. Галлия вновь будет разграблена и опустошена — может быть, даже потеряна для империи…

Не зная, на что решиться, Юлиан послал отчаянное письмо своему врагу Флоренцию, подробно описав опасность создавшегося положения. Он заверил его, что «не переживет гибели этой прекрасной провинции», и просил срочно приехать в Лютецию для того, чтобы вместе обдумать ситуацию. Однако Флоренции, не забывший о том, как Юлиан отобрал у него власть в финансовых делах, отказался уехать из Вьенны под предлогом большой занятости.

Синтула уже выступил в путь с лучшими отрядами гвардии. Остающиеся в Галлии войска таяли на глазах. Не сумев встретиться с Лупицином, находившимся в Британии, где пришлось подавлять восстание пиктов, Децентий был вынужден передать приказ Констанция непосредственно Юлиану. По этому поводу они долго совещались. Посланник императора предупредил Юлиана, что в случае любых попыток увильнуть от исполнения приказа тот утратит в глазах Констанция все преимущества, которые мог бы обрести в случае немедленного повиновения, и таким образом подтвердит те подозрения, которые уже имеются у его кузена. И напротив, если он поведет себя как преданный наместник, то вернет себе августейшую благосклонность ⁸¹.

Совершенно сбитый с толку Юлиан покорился и решил последовать этому совету. Он написал Констанцию, что безропотно подчиняется его приказу и не собирается препятствовать его выполнению. Однако между Юлианом и Децентием начался бурный спор, когда дело дошло до выбора места сбора войск перед отъездом. Децентий настаивал на том, чтобы сбор войск происходил в Лютеции. Юлиан умолял его не делать этого. Помимо того, что он считал это опасным, он прекрасно понимал, что подобный выбор был в первую очередь продиктован желанием унизить его самого. Это показало бы войскам, что он ничего больше не может для них сделать, что он лишен какой бы то ни было реальной власти. Наконец, чувствуя, что Децентий, видимо, получил инструкции лично от императора и не откажется от своего решения, Юлиан положил конец обсуждению, предоставив ему возможность действовать по своему усмотрению ⁸².

Легионы уже волновались в казармах, где подстрекатели распространяли среди них призывы к восстанию. Одно из таких воззваний, найденное на полу казармы петулантов, дошло до наших дней в своем первозданном виде. Оно гласит: «Нас погонят на край земли, как преступников или осужденных. Как только мы уйдем, все, кто нам дорог, вновь станут добычей алеманнов и попадут в плен, из которого мы их вырвали» ⁸³. Эту листовку принесли Юлиану. Прочитав ее, он был потрясен. Он решил, что слишком быстро уступил Децентию, и упрекал себя, что недостаточно стойко защищал права своих легионеров.

Время шло, и недовольство военных передалось также гражданским лицам. Жены и дети отказывались расставаться со своими супругами и отцами. Они настаивали на том, чтобы сопровождать их хотя бы до Лютеции. На всех дорогах, по которым проходили воины в сопровождении своих семей, ехавших в битком набитых повозках, собирались стенающие и причитающие толпы. Либаний пишет: «Повсюду стоял крик и плач. Галлы умоляли своих защитников не покидать их» ⁸⁴.

Когда войска прибыли в пригороды Лютеции, их ожесточение достигло предела. Они грозили поджечь казармы. По требованию Децентия, спокойствие которого стало уступать место страху, Юлиан вышел к солдатам, чтобы попытаться их успокоить. Он говорил с ними доброжелательно на привычном для них языке, то и дело обращаясь к тем, в ком узнавал своих бывших соратников. Он напомнил им о победах, которые они вместе одержали, и призвал бодро двинуться в поход туда, куда их направляет император.