Высоко над утесами кружили стервятники. Вот самый смелый из них, захлопав крыльями, спустился вниз и уселся на плоскую скалу, наблюдая за костром, трупом зебры и спящим человеком.

Охотники до падали, птицы и звери появились сразу же, стоило только Стюрдеванту убить большую зебру. Все произошло очень просто. Выйдя из ущелья, он неожиданно увидел перед собой сразу шесть зебр. Они стояли, как вкопанные, уставившись на человека. Вскинув ружье, он прицелился в одну из них, но был так слаб, что оружие оказалось для него чересчур тяжелым, и мушка плясала перед глазами. Его удивило, что зебры не испугались. Пилот сел и, уперев локти в колени, еще раз прицелился. Наконец, прозвучал выстрел.

Животные мгновенно скрылись. Стюрдевант бросился вслед за ними. Вода в канистрах мешала ему сохранять равновесие, и все же он шел точно по следу. Пуля, видимо, попала в цель, так как на песке изредка виднелись пятна крови. Минут через двадцать он обнаружил издыхающую зебру. Сначала пилот решил выстрелить еще раз ей в голову. Однако, поразмыслив, Стюрдевант сел, ожидая, когда животное истечет кровью.

Сняв с плеч ношу и поставив в тень воду и ружье, Стюрдевант стал собирать наполовину засыпанные белым песком сучья. Потом достал драгоценную спичку и разжег небольшой костер. Не в силах унять страшный голод, пилот первые куски мяса съел сырыми, не дожидаясь, пока они изжарятся.

Надоедливая муха не улетала. Она села на спутанные волосы Стюрдеванта и поползла по лицу к выпачканным кровью губам. Он что-то проворчал и, обессилев и разомлев от избытка съеденного мяса, перевернулся на другой бок. Неловкое движение на секунду разбудило пилота: он увидел скалы, небо, кружащих птиц и снова закрыл глаза… Во сне Стюрдевант вздрагивал; он с самого начала знал, что увидит. С тех пор как пилот покинул горы, ему снились одни и те же сны.

На горизонте он видел дома, какой-то город и брел к нему, спотыкаясь, падая и призывая на помощь. А из города шли люди: оборванные и исхудавшие от недоедания мальчики и девочки с горящими глазами. Он сел на песок, и все остановились перед ним. Улыбнувшись, он помахал рукой, но дети смотрели на него равнодушно. Потом подошли еще люди, теперь уже мужчины и женщины. Высокого роста негр в грязной одежде помог ему встать. Стюрдевант оперся на его плечо, и толпа двинулась по направлению к домам. Здесь не было ни одного белого человека: видимо, он попал в негритянские трущобы. Негры не проявляли особой нервозности, но по тому, как они обменивались быстрыми фразами на незнакомом ему языке, в них чувствовалось скрытое беспокойство.

Остановившись, они дали Стюрдеванту напиться из жестянки, и он смог уже двигаться самостоятельно. Толпа увеличивалась по мере того, как подходили другие негры из побеленных бесформенных хижин, из узких замусоренных улочек. Пилот пытался заговорить с ними, но они, казалось, не понимали английского языка. Ситуация была совершенно невероятной. Они даже не пытались понять его. Стюрдеванту оставалось только улыбаться им, и он кивал, размахивал руками, стремясь выразить благодарность за свое спасение.

Возбуждение росло. Люди все подходили, и вскоре он оказался окруженным стеной перекликающихся и смеющихся черных лиц с широко раскрытыми глазами. Откуда-то послышались удары палки по железному листу. Толпа, подхватив ритм, сдавила его и понесла за собой по захламленным, смердящим от отбросов улицам. Где-то вскрикнула женщина, и этот дикий пронзительный вопль заставил его содрогнуться от ужаса.

Потом он оказался один. Ошеломленный и ослабевший, Стюрдевант рухнул на землю. Подняв глаза, он увидел себя в кругу черных людей, празднично разодетых и счастливых. Осмотревшись, он заметил торчащий из утрамбованной грязи столб, с которого свешивались цепи и наручники. Теперь он понял все: и молчание детей, и сумрачные лица, и женский крик. Они хотели пытать и потом линчевать его.

Вскочив, он побежал, но его снова бросили в круг. Он сопротивлялся, а они со смехом отбрасывали его назад. Стоя на коленях, воздев руки к небу, пилот стал молиться, просить пощады и прощения. Обещал все, лишь бы они отпустили его. Рыдая, он уверял их в своей дружбе. Однако теперь они уже намеревались сжечь его.

Четверо мужчин повели пилота к столбу, поставили и, привязав цепями, возвратились в толпу. Он снова остался один. Потом вышел старик. В руках у него была сухая, крючковатая, похожая на трость палка. Лицо старика приблизилось, глаза внимательно смотрели на него, выражая печаль и презрение. Бросив палку, упавшую между ног жертвы, старик повернулся и отошел. За ним появился какой-то калека, еще не старый, но согбенный, вероятно, пострадавший от несчастного случая. Постояв мгновение, угрюмый и угрожающий, он тоже швырнул палку. Наконец, к Стюрдеванту приблизилась десятилетняя девочка. Все тело ее было покрыто ужасными язвами, худенькое личико горело от лихорадки. И она принесла палку и тоже бросила ее.

Он продолжал упрашивать их. Говорил, что это не его вина. Да, он белый человек, но нельзя же только из-за этого приговаривать его к сожжению; зло есть зло, но никого не следует осуждать за цвет кожи. Они обязаны отпустить его. Он хороший белый человек и всегда был другом черных людей.

Негры все подходили: старики, современники его отца, одинокие и ожесточившиеся, лишенные гордости и надежды; молодые девушки, отравленные жизнью в трущобах; тощие мальчишки в изношенной одежде, оторванные от одной и отвергнутые другой жизнью. Все они подходили, смотрели на него и бросали палки.

Он взывал о помощи. Где-то недалеко были белые люди, полиция. Они должны прийти и спасти его, разогнать толпу, освободить его от цепей, вывести из этого нагромождения сухих палок. Его должны спасти.

Наступила ночь. Вспыхнули тысячи факелов. Негры стали готовить пищу и ужинать. Зазвучали барабаны. Перед ним проходили тысячи лиц. Вглядываясь, он различал на них отпечатки ужасных трагедий. Он видел то, что никогда не хотел видеть; смотрел в глаза, которых всегда избегал, и понимал всю несправедливость своих поступков.

Стюрдевант пытался разорвать цепи. Если они освободят его, он поможет им; теперь он осознал это. Но цепи крепко держали его, его язык не был их языком, да они и не хотели его слушать. Груда палок достигла уже его пояса, сжимая со всех сторон обессилевшее тело.

Толпа неожиданно утихла. Теперь прямо перед ним стоял тот самый старик, который подходил первым. В руках он держал факел. Раздался звериный рев.

Он рванулся из цепей, из нагромождения сучьев и стал кричать, захлебываясь от рыданий:

— Не сжигайте меня, не сжигайте меня… прошу вас. Ради бога, не сжигайте меня!

Пока он вырывался и кричал, старик уже приблизился к нему. Загорелись дрова, среди которых он стоял, глаза его разъедал дым, стало невозможно дышать. Пламя подобралось к ногам и начало лизать их.

Тут Стюрдевант проснулся и вскочил, обливаясь потом, перепуганный и совсем больной. Вокруг него сидели четыре громадные птицы. Они становились все смелее, решительно сжимая кольцо. А скоро их слетится не менее десятка. Самое лучшее — отрезать от туши зебры столько, сколько он может унести, и двинуться дальше. Иначе придется защищать мясо. Бодрствовать. Когда дерзкие и жадные стервятники соберутся в большую стаю, человек уже не испугает их.

Застонав, пилот встал, чувствуя тяжесть в желудке, и, посмотрев на разлагающееся, облепленное мухами мясо, с отвращением отвернулся. Пусть оно остается стервятникам. Поставив канистры с водой на плечи, Стюрдевант взял ружье и снова двинулся в путь. У него было вдоволь воды, он сыт на неделю вперед и теперь-то уж выберется, дойдет…

Стюрдевант шагал по ущелью, по дну которого бежало, извиваясь подобно змее, пересохшее русло реки. Каньон сдавили черные скалы высотой до двухсот футов, и он нигде не становился шире сорока. В ущелье было прохладно, поскольку солнце заглядывало сюда всего лишь на полчаса в день. Пилот шел по мягкому песку и рыхлой глине, все время поглядывая вверх на полоску голубого неба; его не оставляла мысль о том, что черные скалы вдруг где-то над ним сомкнутся.