— Я тоже советую тебе отказаться от этой затеи, — обратился к О'Брайену Бэйн. — Сохрани свою энергию и силы для чего-нибудь более полезного.

Охотник только улыбнулся. На этом разговор о бабуинах был окончен.

В момент трагедии на Пирл Харборе О'Брайен одолел лишь половину университетского курса. Неугомонный, вечно увлекающийся футболом он провалился на экзаменах по двум предметам. В университете, где учился О'Брайен, было много студентов, но преподавание велось на довольно низком уровне. Университет основали в конце прошлого столетия несколько интеллигентов-самоучек и преподавателей, которых субсидировали богатые промышленники из Калифорнии. Дело пошло на лад. В начале 1900-х годов — ранние дни освоения Запада — университет обучил и воспитал два поколения западной элиты, которая вышла из него просвещенная и полная чувства собственного достоинства.

Однако во время первой мировой войны университет пришел в упадок. Основные кадры преподавательского состава и десятки лучших профессоров были изгнаны на почве шовинистической пропаганды. Те, кто еще остался, были уволены или вынуждены уйти в отставку, заподозренные в распространении «красной опасности». Характер университета изменился: исследовательская работа на демократической основе сменилась местничеством и рутиной. Некоторое оживление наступило разве что с увлечением футболом: университетская команда сразу же получила национальное признание.

О'Брайен поступил в этот университет по двум причинам. Во-первых, дед его пожертвовал университету в начале его существования миллион долларов. А во-вторых, О'Брайен увлекался футболом. Учиться ему не было нужды, поскольку состояние его семьи оценивалось в двадцать миллионов долларов; она владела газетами, ранчо, городскими домами и получала небольшие проценты на акции «Стандард Ойл Компани». Кроме того, О'Брайену не хотелось уезжать на Восток. Он ненавидел большие города, хорошую одежду, книги. И О'Брайен остался в Калифорнии, поступил в университет и стал играть в футбол. Он изучал лишь те предметы, которые не требовали большого труда. Носил грязные пропотевшие рубашки, старые брюки и не брился по нескольку дней. Но зато из него вышел прекрасный атлет.

На следующий день после трагического события в Пирл Харборе О'Брайен завербовался в морскую пехоту. Его повезли на Восток: в учебный лагерь на острове Парри, а затем в Куантико, где произвели в офицеры. Впервые в своей жизни молодой человек попал в среду, полностью удовлетворявшую его склонностям: здесь все зиждилось на конкуренции и соперничестве, все было просто и естественно, слабых отсылали отсюда, наиболее сильные выдвигались на командные посты. О'Брайен лучше всех своих товарищей окончил офицерские курсы и был послан на Соломоновы острова.

Для младшего офицера О'Брайен обладал редкими способностями и сообразительностью. Он в полном смысле этого слова властвовал над подчиненными и в то же время всегда защищал их, а они отвечали ему за это фанатической преданностью. О'Брайен интуитивно угадывал, когда приказ о наступлении был ошибочен и обречен на провал. В таких случаях он держался сзади до тех пор, пока острота опасности не проходила. А иногда он на свой страх и риск проявлял инициативу и однажды так глубоко вклинился в расположение противника со своим отрядом, что действия его послужили началом общему наступлению, в результате которого были достигнуты большие успехи и сохранено много жизней.

Однажды О'Брайен был ранен и провел беспокойную неделю в полевом госпитале, уставившись взглядом в прогнувшуюся зеленую парусину над головой. Однако он возвратился в строй, возглавил ночную вылазку на японский аэродром и удостоился «Серебряной звезды». Во время завершающего крупного сражения О'Брайен стал командиром роты и снова был ранен осколком снаряда.

Потом последовали новые кампании, другие острова, долгие годы в слепящих белых песках, среди перепутанных мангровых корней и хрупких кораллов. Одни эпизоды О'Брайену вспоминались ярче, другие — бледнее: плавающие трупы морских пехотинцев и чайки над ними; японцы, выкрикивающие по ночам в джунглях непристойные слова в адрес Бэйб Рута [13]и Рузвельта; первые пленные, выглядевшие жалкими и безобидными; японский офицер, выходец из Калифорнии, которого он застрелил.

Мир света и мрака, мертвых и живых, отступлений и атак. О'Брайен отказался от повышения и перехода на штабную работу. Он оставался тем, кем был, до конца войны. Командиром роты. Лучшим в дивизии.

Задолго до рассвета, когда еще было темно и холодно, О'Брайен тихо поднялся, взял ружье и вышел из пещеры.

«Старый немец дурак, — думал он. — Бабуины наши враги, их надо уничтожить. Он охотник, а все его спутники не понимают и не знают, что такое охота, им не дано выжидать, планировать и соображать».

Ружье придавало О'Брайену уверенность. Прекрасно пригнанное, массивное, оно легко лежало на руке. Накануне О'Брайен тщательно почистил его и зарядил отличными патронами. Теперь осталось только найти добычу, и бабуинов не спасет даже большое расстояние.

О'Брайен намеревался убить какого-нибудь бабуина и попробовать его мяса. Возмущение Гриммельмана не имело для охотника никакого значения. Если один, чтобы выжить, питается ящерицами, то почему бы другому не съесть обезьяну? Здесь уж не до брезгливости.

О'Брайен испытывал возбуждение, причина которого была ему не совсем ясна, но это чувство придавало ему бодрость. В горах таилась опасность, может быть смертельная. Все остальное, что он пережил, было менее страшно и давалось ему легко, начиная от футбола и кончая службой в морской пехоте. Абсолютно все. Даже на войне было легче, поскольку там никогда не остаешься один, судьба твоя связана с судьбой многих, а возможность счастливой случайности всегда велика. Здесь же все на виду: горы, пустыня и он сам.

Небо начало светлеть. Может быть, тысячи лет назад вот так же на рассвете шли через эту долину люди, держа в руках дротики и копья с кремниевыми наконечниками; люди, создававшие каменные орудия, которые теперь находят при раскопках. Они были охотниками. Только земля, по-видимому, была тогда иной, плодородной и полной дичи, какой некогда была и Сахара. Доисторические люди. Однако этот термин ошибочен, поскольку все, кто охотились когда-либо в этой долине, существовали как бы вне истории. И люди каменного века, и бушмены, и банту, если они вообще приходили сюда. Они были дикими охотниками, не знавшими письменности и не имевшими досуга, чтобы придумывать символы и играть ими. Все свое время они проводили в поисках пищи и жили точь-в-точь так же, как теперь вынуждены жить он и его спутники.

О'Брайен отдал свою шляпу Стюрдеванту. Теперь она ему не нужна: волосы у него стали густыми и длинными. Кроме того, шляпа только мешала бы ему на охоте, демаскируя О'Брайена, ведь его черная борода и длинные волосы органически сливались с темными скалами из обсидиана.

Охотник продвигался вдоль утеса, пока не наткнулся на первую расщелину. Не задумываясь, начал он здесь трудный подъем. В себе и в своих силах О'Брайен был уверен. Даже потеряв двадцать фунтов в весе с того времени, как разбился самолет, и несмотря на скудную пищу, он чувствовал, что стал сильнее, подвижнее и обрел повышенную остроту восприятия.

Взошло солнце. Несколько минут О'Брайен отдыхал на выступе скалы. Подняв бинокль, он прошелся взглядом по загроможденному камнем пространству. Значительно выше на скале сидел бабуин-часовой. Стрелять в него было бесполезно: следовало подобраться поближе, так, чтобы солнце не било в глаза. О'Брайен опустил бинокль и стал карабкаться выше.

Достигнув вершины утеса, он долго смотрел оттуда на расстилавшееся внизу море песка. Где-то там затерялся Стюрдевант, в отчаянье попытавшийся установить контакт с внешним миром. Если пилоту это не удастся, все они, вероятно, навечно останутся здесь. О'Брайен подошел поближе к краю утеса и заглянул вниз. Скала обрывалась отвесно на сотни или даже тысячу футов. В ужасе он отпрянул назад, нащупал бинокль и стал высматривать обезьян-часовых. Но не обнаружил ни одного.