— Спасибо вам, — прервал Липкин. — После того как я связался с Трофимовым, я способен только принимать передачу!

— Вы еще проживете сто лет! — улыбнулся Корнев. — А когда все утрясется, даю слово, буду лично хлопотать о вашей путевке.

— Мне нужен домашний режим! Вы знаете, что такое домашний режим? Не знаете?! И я не знаю. Уже лет сорок не знаю…

— Борис Лазаревич, мы выделим вам комнату с телефоном и придадим несколько бойких ребят. Сидите на месте и распоряжайтесь.

Липкин приподнялся от удивления.

— Чтобы кто́ сидел на месте? Чтобы я́ сидел на месте?! А кто будет делать дело? Ваши байстрюки?! А я чтобы им подсказывал?! Моя фамилия не Суфлер, моя фамилия Липкин. Нет, вы слышите, чтобы я сидел на месте! Да они в булочной хлеба не достанут, ваши ребята!

Липкин расстроился и с возмущением оглядывал смеющихся людей. Стакан тихонько позванивал о графин. Лузгин протянул руку и отодвинул стакан. Встал и негромко что-то проговорил. Кто расслышал, перестал смеяться, с удивлением оглядывая Лузгина.

— Что? Что? — переспросил Корнев.

— Я говорю, почему вы, Роман Александрович, называете эту идею опережения вспомогательными цехами нашей, а не персонально вашей? Чтобы в случае фиаско переложить вину на весь завод, так, что ли?

— И в случае победы, — произнес Корнев. Он еще не принимал всерьез фразу Лузгина.

— В этом я сомневаюсь. И ваша апелляция к опыту московского завода меня, простите, не убеждает.

— Почему?! — Корнев удивленно посмотрел на Лузгина. — Московский завод близок нам по профилю. С такой же малосерийной, но широкой номенклатурой. И они вот уже год, как отлично работают…

— И мы неплохо работали… до некоторых пор!

Лицо Корнева стало серьезным.

— Вы работали на себя, а не на государство! Ориентировать выполнение плана по валу — ширма, скрывающая очковтирательство!

— Такие вопросы не нам решать, — раздраженно произнес Лузгин. — Я уважаю опыт московского завода, но, простите, у нас это может звучать профанацией.

— Точнее! — отрубил Корнев.

— У нас отвратительная моральная подготовка. Это надо признать. На заводе черт знает что творится! Оплачиваются липовые наряды, занимаются халтурой за счет основной работы. Вряд ли коллектив мобилизуется на предложенные вами испытания…

— Демагогия! — крикнул Ломидзе.

— Чистейшей воды! — поддержал кто-то.

Стало тихо. И в тишине отчетливо прозвучал голос Трофимова:

— Лучшая оборона — это нападение! Не правда ли, Лузгин?!

— Я прошу оградить меня от выпадов со стороны всяких проходимцев! — проговорил Лузгин, глядя в глаза Корневу. — Или я сам приму меры!

Корнев с трудом подавил улыбку. Черт возьми, Трофимов прав! Лузгин решил перейти в контрнаступление. Можно будет бросить лозунг: «Страдаю за критику! Оградите!» — и протянуть оставшиеся два года до пенсии… Но не так все просто. Лузгин достаточно опытный товарищ, чтобы понимать, к чему может привести безответственная демагогия. Что он скажет еще?! Но Лузгин сел. Он больше не хотел говорить. В кабинете поднялся шум. Люди кричали Лузгину, что он бросает тень на коллектив, что он черт знает чем занимается. Вставляет палки в колеса…

Лузгин молчал и с усмешкой оглядывался.

— Объясните свое замечание, — произнес Корнев.

— Мой долг предупредить, — сдержанно ответил главный технолог. Он ожидал взрыва возмущения, но все почему-то молчали. Всем стало неловко…

— Ладно. Пусть это будет на совести главного технолога, — произнес Корнев. — Начнем диспетчерскую.

Но усмирение страстей, видно, не входило в планы Лузгина. Он вскочил, едва не опрокинув стул. Даже странно. Такой грузный и представительный мужчина…

— Вы решили, что Лузгин наводит тень. Я высказал, что думал… К сожалению, многие решили, что я болтаю. Что ж, тогда я приведу факты. На выбор! Например, недавно старший контрольный мастер ОТК Круглый закрыл наряды на блоки, шасси которых даже не отштамповано. А это полтораста рублей…

— Круглый? — удивленно произнес Корнев.

— Да! — Лузгин посмотрел на Корнева и веско добавил — Тот самый Круглый, которого вы настоятельно рекомендовали на работу в ОТК. Вопреки мнению начальника отдела кадров… И ваш ставленник, товарищ Корнев, жулик. Кто знает, может быть, он разделил эти деньги с тем, на кого закрыл наряды… Боюсь, что и в Бабиче вы ошиблись! Вы пренебрегаете мнением опытных работников. Окружили себя подхалимами, которые развалили свой отдел и всю энергию направляют на то, чтобы угодить вам!

Лузгин обернулся и посмотрел на Трофимова.

— Ну, это уж слишком! На кого вы намекаете? — произнес Трофимов.

— На вас! — выкрикнул Лузгин. — Вероятно, никто не знает причины скандала с пресловутым ПОА? А вина ложится на Трофимова! Люди в его отделе занимаются чем угодно, только не своими делами. И все им сходит с рук…

— Факты! — крикнул кто-то.

— Есть факты! Конструктор Маркелов вместо расчета свинцовой защиты занялся левачеством. Он делал пресс-форму для артели инвалидов. В рабочее время. И возможно, вы, Трофимов, его консультировали. Ведь за это неплохо платят. Могу еще, да ладно…

Лузгин сел, тяжело дыша. Несколько секунд все молча поглядывали то на Корнева, то на Лузгина, то на Трофимова.

Корнев прошел к своему креслу.

— Меня интересует, откуда главный технолог так подробно знает о делах других отделов? Почему молчит начальник ОТК?

Терновский поднял голову и уставился «двустволкой» на директора. Все знали, что он не любит много говорить.

— Не понимаю… Если вы читаете поданные вам служебные, вы должны знать, что мне больше нечего сообщить. Я тоже был против этого парня. Ясно, что он работает в ОТК по принуждению…

Корнев рывком придвинул к себе серую папку с грифом «Директор». Среди вороха бумаг, что принесла утром на подпись секретарша, он увидел служебную записку Терновского. Прочел. Наклонился к микрофону селектора и проговорил:

— Гена Казимировна, пригласите ко мне Круглого. После диспетчерской.

Отодвинув микрофон, Корнев выпрямился и посмотрел на Лузгина. «Я вас отлично понял. Но все равно нам вместе не работать», — говорил его взгляд. Лузгин не отводил взгляда от зеленоватых глаз Корнева. «Еще бы! Кто любит критику? Но я живучий! И не такой уж беззащитный. Как видите, меня голыми руками не возьмешь. А вы, Корнев, партийный, так что лучше не трогайте меня», — ответил его взгляд…

В кабинете что-то изменилось. Филипп не мог понять, что… Телевизор, селектор, четыре телефона, графики, витражи с датой «1934–1962 гг.». Понятно: исчезло знамя, привинченное закрашенными или заржавленными винтами. На его месте — план реконструкции завода и дата «1963».

Пепельница полна окурков. Запах в кабинете давал понять, что пепельницу заполняли недавно.

Вошла Гена Казимировна. Малиновая дорожка приглушала ее шаги. Следом проскользнула кошка. Она обогнала секретаршу и подбежала к Филиппу. «В том подъезде, как в поместье, проживает черный кот …» Филипп отпихнул кошку ногой. Пошла, нет настроения… «Он давно мышей не ловит, усмехается в усы. Ловит нас на честном слове, на кусочке колбасы…» На честном слове? И его поймали на честном слове. Коты. Со сбритыми усами… Он искал Шанцова вчера и сегодня. Вчера его не было на заводе, а сегодня с утра шла диспетчерская. Целых три часа. Рябчикова он поймал в коридоре. Еще один кот. До встречи Филипп готов был разбить Рябчикову физиономию. Но встретились и… разошлись. У Рябчикова наглая морда. Черный кот! Какой смысл с ним разговаривать?

Гена Казимировна взяла пепельницу и вышла. Вернулась. Поставила пустую пепельницу на край стола и открыла окно. Занавеси, лениво покачиваясь, отошли от окна.

— Служебную подал Терновский. Вас и вызвали, — проговорила секретарша. — Что вы с ним не поделили?

— Женщину.

Какое ее дело? Чистое любопытство. Сказал и пожалел, Гена Казимировна смутилась и с раздражением сжала тонкие бесцветные губы.

— В ваши годы делят молоко, — произнесла она. — Кис-кис… Ну иди же, упрямая! Кис-кис…