К Рябчикову подошел настройщик Шульгин, лысый мужчина по прозвищу Дамский закройщик. У Шульгина пятеро детей, и все девочки.

— Кончай волынку, Рябчик. Не зарывайся.

— А что?!

— А то… Рекламация пришла из Игарки. Начальник цеха приказал ремонтировать за счет бригады.

— А я при чем?

— А при том. Станция твоя… Днем ты пресс-форму для инвалидов организовываешь, а ночью станцией занимаешься. А какая работа ночью?

— Известное дело! Брак производства — сплошные девочки, — попытался отшутиться Рябчиков.

Никто не засмеялся. Бригада молчала.

— Поменьше остри, — сказал Шульгин. — Начхать нам на твои дела, но с какой стати мы должны расплачиваться за твои грехи?!

— Почему начхать?! — возмутился Степа-носорог. (У него на носу вскочил прыщ и затвердел. Оперировать Степа боялся.) — Днем он срывает с инвалидов халтуру, вечерами гонит брак на наш счет. Еще и сверхурочные получает. Пристроился!

Надо сглаживать углы. Завидуют! Лучше всего уйти и переждать, пока не утихнут страсти. Испытанный способ… Но куда все же делись наряды?

— Так что не зарывайся, Рябчик. Учти! Плохо будет, — произнес Шульгин, возвращаясь к своему месту. — А в верстак, кроме твоего «компаньона», никто не лазил.

…«Компаньона» Рябчиков застал на площадке перед конструкторским отделом. Маркелов затачивал карандаши. Рябчикову показалось, что Маркелов растерялся. Главное в профессии маклера — нахальство!

— Гони наряды!

— Какие наряды?

— Я заточу карандаши, а ты сбегай. Я подожду.

— Они у Терновского.

Рябчиков присвистнул и удивленно уставился на Маркелова. Его полные губы раздвинулись, брови чуть приподнялись. Лицо выражало растерянность и злость.

— Ты что, шутишь с этим?!

— Понимаешь, я хотел…

— Меня твоя политика не интересует, — прервал Рябчиков. Он догадался, в чем дело. — Чтобы через час были наряды. Сегодня срок сдачи… Или мне придется рассказать о том, чем ты занимался последние дни. Почему завалили ПОА.

— Шантаж?

— Предупреждение. — Рябчиков смотрел в сторону открытых дверей отдела. Он видел кульманы и скользящие противовесы. — Ты заварил баланду…

— Тебе надо со мной поссориться, чтобы не платить оставшиеся деньги за пресс-форму?!

— Хотя бы и так, — усмехнулся Рябчиков. — Ты догадлив! Но клянусь, лучше бы я тебе их заплатил, чем… Ладно, на худой конец и это неплохо. Я человек не щепетильный.

— Это верно. В основном ты подлый!

Рябчиков перевел взгляд со скользящих противовесов на Маркелова. Он не на шутку разозлился. Какое нахальство! И кто говорит?!

— Хлопец! Я честный предприниматель. Я дал тебе работу, и ты неплохо заработал бы. Бы! Понятно? Но я не вор и не лазаю по чужим ящикам в поисках улик против бывшего товарища. О какой подлости идет речь?! В моих жилах течет благородная кровь. Мой дедушка был коммерческим директором аптечных складов Корша в Петербурге. Так вот: или, или. Или ты вернешь мне краденые наряды, или я шепну о тебе пару слов. И без всякого сожаления. Притом я вынужден это сделать. Теперь! Сам виноват…

Стас кормил рыб. Зотов проверял датчик на вибростенде. Кудинов склонится над какой-то схемой и втихаря клеил марки на профсоюзный билет. Это можно было делать открыто. Надо знать Кудинова. Никто его не может ни в чем упрекнуть. Исполнительный работник. Ничего постороннего, боже упаси…

Ну, а Стас все кормил рыб. Три пузатые вуалехвостки и два телескопа — весь ихтиологический музей. У одной пузатой вуалехвостки рваный плавник. Работа меченосца. Рыбы хватали «продукты» и, вильнув хвостом, ныряли. Однообразное занятие…

Иногда Стас развлекался. «Терновский!» — кричал он. Кудинов бросал профсоюзный билет в предусмотрительно выдвинутый ящик стола, хватал паяльник и страстно впивался в схему. Общее веселье не смущало Кудинова. Главное — не видит шеф.

— Он понимает, что мы порядочные люди, — уточнял Зотов.

…Убаюкивающе жужжит вибростенд. Этот звук успокаивает Кудинова, и он продолжает тихо бунтовать. Теперь он читает книгу, упрятав ее в выдвинутый ящик.

Зотов уменьшил амплитуду. Вибростенд притих, и стало слышно радио. Мужской голос читал доклад. Зотов сделал громче: «Плохие машины и негодная продукция — это не техническая отсталость, это расхлябанность, безответственность, полное забвение интересов дела…»

— Кудинов, послушай! Ты работник ОТК. Это тебя касается, — сказал Зотов.

Кудинов махнул рукой, глядя в выдвинутый ящик.

— Я не партийный.

— А кто ты?

— Сочувствующий.

— А когда распределяли жилплощадь, ты в партком бегал.

— То — другое дело.

Стас молчал. То ли слушал, то ли думал о чем-то. Он бросил всю корку в аквариум. Рыбы смешно тыкались тупыми носами о корку…

— Знаешь, Кудинов, мне сейчас вдруг захотелось поднять этот аквариум и опустить тебе на голову, — вдруг произнес Стас. — И не просто опустить, а с небольшим усилием!

— Что вы ко мне прицепились?!

— И главное, — продолжал Стас, — главное, никто и не заметит, что Кудинов сыграл в ящик. Что нет больше Кудинова. Ладно, живи, черт с тобой!.. Как у тебя со здоровьем?

— Не жалуюсь, — покорно ответил Кудинов. Он не понимал, к чему этот разговор.

— Не жалуешься?! Был такой физик-теоретик де Бройль. Ему бы твое здоровье. Или живет одна девушка по имени Оля. Ей бы твое здоровье… Человечество наверняка не проиграло б.

— А твое? — обиделся Кудинов.

— Мое?! Нет, Кудинов. Мое — нет! Я еще и сам способен кое на что, — серьезно ответил Стас.

Кудинов усмехнулся. Он не стал спорить. У него было свое мнение.

В лабораторию вошел Филипп. Стас кивнул на Кудинова и произнес «под Терновского»: «Здравствуйте, товарищи!» Пистолетным выстрелом хлопнул ящик. Кудинов прищемил палец и, кривясь от боли, преданно поднял глаза.

— Потише нельзя?! — крикнул Зотов, испуганный этим грохотом.

Стас хохотал, обхватив аквариум руками: «Проклятое наследие!» Филипп не смеялся: ему стало жаль Кудинова.

— Пустой ты человек, Ларионов, — тихо произнес Кудинов. В его глазах, маленьких, серых, мелькнула тоска. Ой вышел в коридор.

Стаса смутила реакция Кудинова. Но он продолжал смеяться «из принципа». И это чувствовалось…

Зотов устанавливал на вибростенде гондолу.

— Человек прожил сорок пять лет. И единственное, что он знает, как подключать мостиковую схему. И больше ничего… А если завтра у него отнимут эту схему, он пойдет в дворники. Жестокий ты парень, Стас! Молодость и жестокость — скверное сочетание!

Стас думал, что ответить Зотову.

— Верно. Кудинов — элемент мостика Уинстона. Бессловесное существо! Вольтметр, реостат и Кудинов. Затерли еще одного Ломоносова… Знаете, Павел Афанасьевич, я когда-нибудь выпью и расскажу, что я думаю о жизни и падении Кудинова. Это будет грустная история, товарищ Зотов…

«А ведь Стас не любит Зотова», — мелькнула мысль у Филиппа. Почему у него мелькнула эта мысль? Непонятно! Мелькнула и пропала!

Стас повернулся к Филиппу.

— Тебя искал шеф.

— Я был в ОКБ. Составляли акт на изотоп.

— Как там принцесса де Бройль?

— Лежит дома… Режим плюс питание. Информация Онегина. Кстати, он сказал, что ты звонил и уже спрашивал об этом. Бессовестный он лгун, этот Онегин, — улыбнулся Филипп и вышел.

В конце коридора у окна стоял Кудинов. Мятые брюки, сутулая спина и седеющие волосы. У него странно блестели глаза.

— Что вы… Кудинов?! Будет вам. Он ведь пошутил.

— А я не желаю с вами шутить! Понятно вам? Я старше вас. Сволочи вы все!

Кудинов отвернулся и торопливо зашагал. Филипп смотрел на его сутулую спину. Он вспомнил, как Кудинов тащил осциллограф с третьего этажа после приема ПОА и советовал ему «не рыпаться»… Сутулая спина удалялась. Раза два Кудинов поднес руку к лицу. Возможно, к глазам… Филипп толкнул дверь с латунной табличкой «Начальник ОТК».

У Терновского тонкие руки. Они не пропорциональны широкому туловищу и большой лысой голове. Как он сразу не обратил на это внимания!.. Руки уложили в папку бумаги и оттолкнули туловище от стола к спинке кресла.