Пижоны не ожидали такого поворота. Лучше тихо удалиться. Кира зло глянула им вслед, поправляя прическу.

— В общем так, Нина… Я люблю Филиппа, — твердо проговорила Кира. — Я никогда ему об этом не говорила, но это так.

— Ну и что?

— Я хочу знать правду о ваших отношениях.

— Почему бы вам не спросить у Филиппа?

— Мне не позволяет гордость.

— А со мной позволяет?

— Да. Я вас почти не знаю. И притом вы женщина. Вы должны меня понять…

Происшествие с пижонами расположило их друг к другу. Нина улыбнулась. Кирина решительность ей понравилась.

— Что вы улыбаетесь?

— Так. Мне нравится ваш тон. И вы.

— Очень приятно… И вам не кажется, что я двойная?

— Двойная?

— Ну, двуличная… Филипп говорил, что я двойная. То боюсь испортить маникюр, живу консерваторской богемкой и ничему не удивляюсь. То скоблю пол, дрожу над полированным сервантом. И опять ничему не удивляюсь… Его бесило, почему я ничему не удивляюсь. А вы? Вы чему-нибудь удивляетесь?

— Вы смешная. И совсем еще ребенок, — произнесла Нина, поднося чашку к губам.

Кира продолжала:

— Филипп говорил, что во мне иногда обывательница занимается показухой и превращается в «модерновую чувиху», а иногда самостоятельный человек тянется к обывательщине… Он говорил, это борьба наследственностей…

Нина поставила чашку и с любопытством посмотрела на Киру.

— Иногда во мне пробуждается мамин характер, а иногда папин. Так утверждал Филипп.

— Ну, а вы какой себя чувствуете?

— Понимаете, Нина… Мне кажется, что если бы мама не занималась повседневной суетой, — пусть это называется обывательщина, — то папа не смог бы стать прогрессивно мыслящим человеком. Не было б условий. Согласитесь, приятно быть передовым, зная, что дома тебя ждет чудесный обед, и телевизор, и теплые шлепанцы. Поэтому передовой папа так любит отсталую маму.

— Вы не очень высокого мнения о своем отце.

— Я трезво рассуждаю.

Кира поддела соломинкой растаявшее мороженое. Официантка принесла два бокала шампанского. Это уже лишнее. Они забыли о нем. Но отказываться неудобно. Придется пить. С пирожными. До пирожных они тоже не дотрагивались.

…Нина медленно пила шампанское и наблюдала за Кирой. Как она волнуется! Боже мой, как она волнуется, эта Кира!.. И как я сразу не обратила внимания?! А ее глаза? Они сейчас беспокойные, даже тревожные.

Кира провела ладонью по лицу. Сверху вниз. Ей не хотелось окончательно выдавать свое волнение. Но она не могла сдержаться.

— Нина, вы… любите Филиппа?

— Нет.

Часто произносишь слово, лишь потом вдумываясь в его смысл. Только теперь Нина поняла, отчего ее не волнует встреча с Кирой. Почему она спокойна, абсолютно спокойна. Она не любит Филиппа. Это правда! Кира волнуется, а она нет. Она наблюдает! Тот, из-за которого она могла так же волноваться, погиб два года назад. Нелепо, трагично… Когда появился Филипп, он чем-то напомнил ей мужа. Особенно в тот первый вечер с тоскливым шумом дождя. Ночью она обо всем забывала. Днем мираж исчезал. Филипп младше ее… Он оглушен ее близостью. И только. Это временно, это пройдет, это у всех проходит.

…Кира что-то говорила. Нина не слышала.

— Что? Извините…

— Значит, он не будет вашим мужем?

— С чего вы взяли?!

— Почему вы не отвечаете прямо? Вы боитесь?

Нина молча улыбнулась.

Кира внимательно посмотрела на Нину.

— Я глупая, взбалмошная, — тихо сказала она. — Я очень люблю Филиппа. Я понимаю, у вас ничего не может быть с Филиппом…

— Почему? — Слова Киры показались Нине очень уж категоричными.

— Почему? Я младше вас на десять лет. Вон у вас морщинки у глаз…

— Ну и что? — В голосе Нины послышалась растерянность.

— Потом вы были замужем. У вас ребенок и больная мама. Вы представляете, какая это обуза для Филиппа?

Кира была счастлива. Она была очень счастлива, иначе бы она заметила, как при каждой ее фразе меняется лицо Нины.

— Ну и что?

— У вас много знакомых… Возможно, это и хорошо.

— Вы хотите сказать — знакомых мужчин?

Перед Ниной будто сидел другой человек, осмелевший и злой. Человек, сам того не ведая, мстил ей за недавние мучительные минуты унижения. А если сказать ей, что все это игра? Что Филипп станет ее мужем, а? Взять и соврать… Она даже представила, как Кира притихнет в расчете на жалость. И тут Нина ясно поняла: Филипп никогда не будет с Кирой. Не сможет быть. Они разные люди. Абсолютно! И жаль, что она его так любит…

— Почему вы не допиваете шампанское? — беспокойно спросила Кира. Она интуитивно поняла: что-то произошло, но не могла понять, что именно.

Между ними возникла стена отчуждения. Кира ощупывала глазами лицо Нины. Она испугалась этой стены. Как маленькая и неопытная девочка.

— Досадно. Вы застали меня врасплох… Что ж, придется вам расплачиваться за шампанское и кофе-гляссе, — сухо сказала Нина. — Кстати, вон официантка…

Кира повернулась в сторону кивка. Но шум отодвигаемого стула привлек ее внимание. Она увидела, как Нина быстро выходит из зала. Кира растерянно оглянулась. Кажется, никто не обратил на них внимания… Только, пожалуй, тощий блондин, что сидел у края стойки и брезгливо тянул коктейль. Блондин, не меняя выражения лица, отвел взгляд от бокала и окинул им Киру. Не меняя выражения лица…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Здравствуйте, — проговорил Филипп.

— Мы с завода, — пояснил Левка.

— Нам необходимо пройти, — добавил Стас.

Вахтер дочитал заметку. Сложил газету и поднял голову.

— За красивые глаза, что ли?!

Предъявили документы. Сверив фамилии с заявками, вахтер соизволил пропустить.

…Небольшой коридорчик освещался лампочкой в железном наморднике. Если лампочка перегорит, без автогена не обойтись. На школьной доске — объявления. Первый листочек синей тушью: «Вечер поэзии! Билеты у Елизаровой. Полтинник с носа!» На втором листе красным карандашом, каллиграфически: «Тов. Блохин! Верните ЛАТР в пятый отдел. Стыдно!», чуть ниже приписка простым карандашом: «А Васька слушает да ест!», еще ниже авторучкой: «А ЛАТР давно сожгли». Цветной диалог продолжался до конца листа и заканчивался карандашом марки «5М»: «Отстаньте! Блохин…» Папиросные листочки приказов. Объявления, объявления…

С лестницы спускается Онегин. Как уговорились.

— Привет! Привет!

— Лампочки в намордниках. Крохоборы! — проговорил Стас, чтобы установить дружеский тон.

— Умыкают, — пояснил Онегин. — Перегорит, пиши заявку… Легче увести. Завхозу надоело, поставил намордники.

Нельзя сказать, что Онегин был болтлив. Но дружеский тон взят. Они шли по длинным переходам. На бетонных стенах паутиной переплетались провода, кабели, тросы. Как в тоннеле метро. Им встречались люди в синих халатах и комбинезонах… Вот еще один поворот. Еще поворот… Они остановились у дверей с латунной табличкой: «Ядерная». На кнопках листок: череп и кости. В дыре рта торчит трубка, а на концах берцовой кости — бутылка, трефовый туз и сердце. Судя по замыслу, женское…

Онегин позвонил. Дверь открыла женщина и ушла продолжать телефонный разговор. Они стояли на пороге лаборатории. Женщина глазами указала на стулья.

— …до свиданья. — Женщина положила трубку и повернулась к молодым людям.

— Это те, Мария Константиновна, — проговорил Онегин.

— Догадываюсь, — сказала женщина. — Пожалуйста. Я не против. Но дело в том, что установка не работает: испортился вакуум-насос. Давайте так: завод ремонтирует насос, мы исследуем ваш изотоп. Так на так. Идет?

— А без взаимно выгодных условий нельзя? — спросил Филипп.

— Нет. Установка не работает. А на люминесцентном спектрометре нельзя: захлебнется. Десять кюри — довольно мощный источник.

— Позвоним на завод. Согласуем, — проговорил Левка.

— Успеем, — произнес Стас. — Может быть, сами наладим насос.

Они прошли в смежную комнату. Часть комнаты была перегорожена двумя шкафами на три отсека. В одном отсеке, подперев щеку, сидел парень. Он смотрел в окно и думал. Во втором отсеке двое молодых людей и девушка возились у какой-то схемы. В третьем — никого не было… На шкафах стояли приборы, в шкафах — книги, колбы, реостаты, осциллографы. Другую часть комнаты занимал элотрон. Грубо прилаженные узлы установки, собранной на энтузиазме. Заводской монтаж выглядит глаже. Мария Константиновна протиснулась к элотрону и указала на вакуум-насос.