— Начнем с Чернышева? — Тарутин наклонил голову, посматривая на пухленького Дзюбу. — Из пятой колонны.

Валера вошел в кабинет боком и остановился у двери, теребя в руках шапку. Волосы на его голове напоминали растрепанный подсолнух…

— Ближе подойдите! — строго приказала Кораблева. — Робкий-то какой. Небось водку возить не стеснялся.

— Коньяк! — деловито поправил Дзюба. — Импортный. Так записано в докладной Иванова.

Начальник первой колонны Сучков тихо спросил у Вохты:

— Это какого Иванова? Танцора?

Вохта кивнул.

— Когда же его выгонят, этого крохобора?

— Давно пора, — согласился Вохта и проговорил громко: — Товарищи, товарищи… Раньше надо выяснить все, а потом уже обвинять.

Дзюба недовольно приподнял брови.

— Мы пока не обвиняем, мы уточняем. — Он придвинул бумаги и, призвав членов комиссии к порядку, начал читать представление по делу. Важно, с паузами и с выражением. Оттого проступок Чернышева выглядел еще неприглядней. Но слушали его невнимательно. Вохта подписывал путевые листы. Сучков что-то помечал в записной книжке. Начальник третьей колонны Садовников снял с руки часы, открыл крышку и рассматривал механизм. Да и у остальных членов комиссии были скучающие лица. Одна Жанна Марковна слушала сосредоточенно, покусывая кончик дужки от очков, да Григорьев хмурил добродушное круглое лицо… Пятницын, уткнув подбородок в сжатые кулаки, исподлобья смотрел на Чернышева.

В деле писалось, что, оказывая сопротивление старшему контролеру Иванову при изъятии нестандартной бутылки алкогольного напитка иностранной марки — коньяка, — водитель Чернышев В. П. применил физическую силу. Кроме того, Чернышев В. П. в нарушение правил инструкции пытался использовать таксомотор не по назначению, на предмет чего вел, видимо, переговоры с гражданкой весьма легкомысленного вида, неоднократно задерживаемой за антиобщественные поступки органами милиции и дружинниками…

— Что значит «видимо, вел переговоры»? — спросил Сучков.

— Так написано, — пояснил Дзюба.

— Парень честный — видимо вел, а невидимо не вел. — Вохта все помечал путевые листы.

— Константин Николаевич! — одернула Кораблева.

— Что, Жанна Марковна? — невинно спросил Вохта. — Кто же заступится за моих мальчиков, если не я?

Кораблева, не скрывая усмешки, посмотрела на Вохту. Ох и хитрец… Положение Чернышева серьезное, ему нечем оправдаться. А завтра по всему парку разнесется слух, что Вохта горой стоял за своего водителя, нарушившего дисциплину по самым строгим пунктам.

Валера не вникал во фразы, которыми обменивалось начальство. Он с изумлением вслушивался в то, что читал Дзюба. Это ж надо так повернуть. И свидетельские подписи собрал…

— Что вы качаете головой, Чернышев? — спросила Кораблева. — Было так или не было?

Валера еще раз с возмущением повел головой, но промолчал.

— Чем занимаются ваши родители? — не успокаивалась Кораблева.

Валера, не отвечая, смотрел в окно.

— Вас спрашивают, Валерий Павлович. Расскажите о себе, — присоединился Дзюба.

Вохта поднял голову от путевых листов.

— Мать работает санитарным врачом. Отец — инженер. Брат есть, сестра… Сам же поступал в автодорожный институт, не поступил. И вся биография…

Вохта хранил в памяти все сведения о своих «ангелах». Это уже никого не удивляло… Лишь Валера вскинул свои длинные рыжие ресницы, но промолчал.

— Панькаемся с ними. На голову садятся, — раздраженно проговорила Кораблева. — Вроде и мальчик неплохой. А тоже туда, мастерить надумал. Ишь ты…

Валера резко обернулся, посмотрел пристально на Кораблеву.

— Знаете… я очень плохой мальчик. Дерзкий, невоспитанный. В десятом классе я посадил мышь в книгу и сунул учительнице по литературе…

Все члены комиссии разом подняли головы и уставились на Валеру.

— Как это сунул мышь в книгу? — подозрительно спросил Дзюба.

— А так. Вырезал внутри лунку, посадил туда мышь и прикрыл обложкой. «Баснями» Крылова.

Члены административной комиссии продолжали смотреть на Валеру.

— Вот что, парень. Давай по существу, — разозлился Дзюба.

— По существу? Так ведь вам неинтересно по существу. Каждый занят своим делом. Только что Жанна Марковна не вяжет.

— Как раз я слушаю вас внимательно, — оскорбилась Кораблева.

— А решается судьба человека, — дерзко отмахнулся Валера. — Зачем же мне расходовать это самое серое вещество в мозгах, доказывать вам, когда вам плевать на все это? Вас заинтересовала мышь в «Баснях» Крылова… И после этого вы думаете, что меня волнует решение, которое вы примете? На меня состряпали депо. И вы знаете, что этот… ну… у него часто бывают неприятности с шоферами… и что он не всегда прав… А вы, вместо того чтобы…

Дзюба шумно подтянул ноги под табурет. Он был взбешен.

— Ну хватит! Ты вот что… мальчишка! Ясно?

Маленький предместкома вскочил и прошелся по кабинету. Он раскинул пухлые руки, словно намеревался поймать убегающую курицу.

— Мальчишка! — повторил он гневно. — Не тот выбрал институт! Тебе надо было на юридический поступать. Оратор нашелся… Помолчи! — Он сделал еще несколько шагов, пытаясь овладеть собой. — Оскорбил уважаемых людей. Мышь придумал… Жанна Марковна тебе в матери годится, кроме того, что она чуткий, добрый человек… Дело на него, видите ли, состряпали! Может быть, это меня застукали в машине с коньяком?! Почему мы должны верить тебе, а не официальному лицу? В позу встал, понимаешь..

Валера смотрел в сторону. Мужество, с которым он держался несколько минут, оставило его. Ему хотелось одного — скорее уйти отсюда…

Дзюба взглянул на директора, не добавит ли тот чего-нибудь: одно дело он, председатель месткома, другое дело, если и директор скажет что-нибудь этому, нахальному, видимо, парню.

И все повернулись к директору.

— Продолжайте, Матвей Христофорович, — проговорил Тарутин. — Только… Товарищ Садовников, спрячьте свои часы, пожалуйста…

Начальник третьей колонны растерянно вскинул брови. Здоровая борцовская шея его покраснела.

— Да-да… Тут не слишком подходящее место для ремонта часов. И вы, Константин Николаевич, — продолжал Тарутин.

Вохта недовольно хмыкнул и прижал ладонью пачку неподписанных путевых листов. Остальные члены комиссии тревожно задвигались, пряча посторонние бумаги, оставляя газеты…

— Я понимаю, у вас много всяких забот, но тем не менее. — Тарутин обвел жестким и серьезным взглядом собравшихся. В близоруких глазах Кораблевой он заметил довольную искорку. — Продолжайте, Матвей Христофорович.

Дзюба, не скрывая досады, потер ладонью упругие щеки, сел и придвинул бумаги.

— Я думал, вы… по делу скажете, Андрей Александрович. — Он вздохнул и строго обернулся к Валере. — Кто ваш сменщик, Чернышев?

— По делу, Матвей, можно по-разному сказать, — не выдержала Кораблева.

Но Дзюба сделал вид, что не слышал.

— Кто ваш сменщик? — повторил он.

— Я… я его сменщик, — проговорил Григорьев, точно ученик.

В комнате раздался сдержанный смех.

— А что? — пожал мягкими плечами Григорьев. — Такое совпадение.

И вновь по комнате сквознячком потянулся смешок.

Григорьев Петр Кузьмич, шофер первого класса, был любимцем парка. Его знали все, хотя бы по берету, с которым дядя Петя не расставался ни летом, ни зимой. Так и говорили новичку: «Увидишь толстяка в берете, попроси — поможет, если будет надо. Его зовут дядя Петя, запомни». И дядя Петя помогал прослушать двигатель, написать толковое заявление в местком или уладить щекотливый вопрос, возникший между сменщиками.

— Что ж, дядя Петя, — проговорил Дзюба, но тотчас поправился: — Что, Петр Кузьмич, как работает ваш сменщик? Охарактеризуйте.

— Как работает? Хорошо работает. Претензий у меня к нему особых не было. Машину оставляет всегда исправной, с полным баком. В багажнике порядок, чистота. За давлением в колесах следит аккуратно.

— Для этой цели собственный манометр купил, — иронически вставил Валера.