Шум за стеной то нарастал, то стихал. Как прибой. Видно, Дмитрию здорово доставалось. Никто из домашних, наученных опытом, в их дела не вмешивался, даже сама Ванда. «Так ему, дулаку, и надо, — говорила она. — Оставил холосую зенсину, связался с гадиной». Хотя, по правде говоря, первая жена сама бросила Дмитрия. Но Ванда не хотела этого признавать. Михаил Януарьевич изловчился и пристроил подушку таким образом, что она углами прижалась к ушам. Вот и вновь тишина...
Он даже не слышал звонка в передней. Лишь сквозь дрему почувствовал, как его тормошат за плечо:
- Миська! К тебе человек.
Михаил Януарьевич поднял глаза на мать, стоящую у изголовья.
- Какой человек?
- Не снаю. Толстый. В плихозой субу снимает.
Михаил Януарьевич никого сегодня не ждал. А тем более директора ресторана «Созвездие» Аркадия Савельевича Кузнецова...
Высокий, тяжелый, в мешковатом пиджаке с отвисшими карманами, Кузнецов вошел в комнату. В руках он держал старенький портфель.
- Вечер добрый! — громко приветствовал он удивленного Лисовского, так и не успевшего подняться с тахты.
Старая Ванда повела рукой: вот он, мол, Михаил, разговаривайте. И вышла, плотно прикрыв дверь.
- Не ждали, — улыбнулся Кузнецов. — А я без приглашения. Дай, думаю, зайду к Михаилу Януарьевичу. Столько лет знакомы — и все вокруг, а не в яблочко.
Лисовский уже оправился от неожиданности. Поднялся. Придвинул гостю кресло, сам вернулся к тахте.
- А книг-то, книг! — воскликнул Кузнецов, оглядываясь. — Сколько ж это у вас книг?
- Не знаю. Тысяч пять, может, боле, — суховато ответил Лисовский.
- И абажур. Вечность не видал абажура. Сколько ж ему?
- Да постарше меня.
- А сохранился лучше. — Кузнецов дружески подмигнул. — Стареем мы с вами, Михаил Януарьевич.
Лисовский насупленно молчал. Кузнецов пока чувствовал себя не в своей тарелке. Холодок приема сковывал его, хотя он и предполагал, что особого радушия не встретит. Но Кузнецов не был застенчив, к тому же он пришел не в гости, Лисовский это понимает...
- Извините, я ненадолго вас оставлю. — Михаил Януарьевич взял с подоконника бокс для шприца, достал ампулу инсулина.
Кузнецов сочувственно кивнул.
Вернувшись, Лисовский увидел на столе бутылку дорогого коньяка, коробку конфет, напоминающую размером детский настольный бильярд. Вот рюмки придется позаимствовать, не прихватил. — Улыбка не покидала широкое лицо директора ресторана.
- Ну, рюмки-то мы найдем. — Казалось, Лисовский ничуть не удивился. Он подошел к шкафу, достал две рюмки. — Жаль, конфет мне нельзя, — произнес он, с восхищением рассматривая коробку. — Никогда таких не видел.
- Не пропадут. Мать угостите... Кстати, Михаил Януарьевич, сейчас появилось новое лекарство от диабета. Таблетки под язык — и никаких тебе уколов. Японское. Не сочтите за назойливость — завтра доставлю. Одна упаковка на год.
- Слышал, слышал. Буду весьма признателен.
Лисовский придвинул стул и сел напротив. Кузнецов скрутил пробку плоской бутылки и плеснул в рюмку коричневую жидкость.
- А запах-то, запах! — Лисовский придвинул к себе рюмку.
- Ну! Королевский настой. Травку туда засадили. Вроде женьшеня, что ли. От всех болезней снадобье.
- А что, бережете здоровье? — обронил Лисовский.
- Много прожил, мало осталось. День как миг. Вот и берегу. — Кузнецов сделал вид, что не уловил иронии. — Ну! Со свиданьицем!
Лисовский пригубил коньяк. Густой, точно патока, он лип к зубам, горячил нёбо, ласкал язык. Даже не хотелось глотать. Глаза сами собой прикрывались в блаженстве...
- Какая роскошь, — произнес Лисовский. — Небось всю зарплату угрохали?
- Для нужного человека ничего не пожалеешь, — кивнул Кузнецов. — У меня для вас еще подарок припасен.
- Большой?
- Нет. В карман уместится... Ежели умело сложить.
Кузнецов наклонился к портфелю, достал пакет, завернутый в газету и стянутый черной аптекарской резинкой.
- Тут пять тысяч. Не трудитесь считать. В сотенных купюрах.
Голубые глаза Лисовского сощурились. Он зашелся в кашле. Впервые за весь вечер. Вытащил платок, прижал ко рту. Кузнецов отвел глаза к разноцветным книжным стенам...
Лисовский утер губы, провел ладонью по остаткам рыжеватых волос.
- Мало, — произнес он.
Кузнецов кивнул, наклонился к портфелю и достал еще одну пачку.
- Столько же. Не трудитесь считать.
- Таскаете с собой такое состояние. Не боитесь?
Кузнецов выпрямился, развернул молодцевато плечи.
- Кончилось время, когда я боялся. Теперь меня боятся.
- Так, так... И за что мне такое уважение, разлюбезный Аркадий?
- Услуга за услугу. Мне нужно, чтобы несчастная вдова не оставила сиротами своих детей.
- Имеете в виду бывшего бухгалтера ресторана «Созвездие»?
- Именно! — резко перебил Кузнецов. — Экспертиза может подвести ее к статье сто семьдесят второй — халатность вместо девяносто третьей — хищение в особо крупных размерах.
- Хотите, чтобы она вместо пятнадцати получила три года?
- Ради детей, — кивнул Кузнецов.
Его глаза смотрели на Лисовского твердо, не мигая.
- А как же быть с ее двумя подельниками?
- Выскочит она, выскочат и остальные.
- Кроме паренька-кладовщика.
- Это особый разговор, — вздохнул Кузнецов. — Я подумаю о его судьбе. Придется повозиться... Ну, выпьем! — И он плеснул в рюмку коньяк. — Есть у меня в Крыму приятель. Тот сам настаивает коньяк, для себя. Что это за прелесть...
- Да, — подхватил Лисовский. — Помню, в войну... Мы вошли в маленький чешский городок. И старичок чех угощал нас вином. Ну я вам доложу! До сих пор помню вкус... А где вы воевали?
- Третий Украинский. Был ранен под Белградом. Легкое пробило.
- Значит, вы почти всю войну прошли?
- А как же! — загорелся Кузнецов. — Четыре ранения. Три ордена. Окопник!
- И в штыковую ходили?
- Три раза.
- Я всегда поражался людям, которые ходили в штыковую. Верх человеческого духа.
- Три раза... Первый раз не по себе было. А потом уверовал в свою звезду. И ничего, везло, — засмеялся Кузнецов.
- И до сих пор везет, — засмеялся вслед Лисовский.
- Не жалуюсь, — хохотнул Кузнецов.
- Еще бы, — не успокаивался Лисовский.
Оба чем-то были похожи друг на друга. Высокие, громоздкие. Только у Лисовского серый, болезненный цвет лица. В то время как Кузнецов со своей прической ежиком, похожей на белую щетку, выглядел даже спортивно, несмотря на бесформенный костюм...
Успокоились. Кузнецов наклонился, застегнул портфель, собираясь уходить. Лисовский подобрал пачку, положил на нее вторую.
- Забавно. Миллионы проходят за моей подписью, а чтобы так держать в руках живые десять тысяч — не было.
- Вот и держите крепко.
- Послушайте, Аркадий Савельич. — Лисовский поднял рюмку, сделал глоток. — Почему вы решили, что я возьму эти деньги?
- Потому что десять тысяч.
- Знаете, мне, дураку, за шесть десятков прожитых лет казалось, что крупные взятки дают каким-то особым, сложным путем.
Кузнецов разогнулся, поднял портфель, поставил на колени.
- Так ведь я человек простой, Михаил Януарьевич. Простой! А простота, брат, — это ключ ко всему. У других — комплексы, рефлексии. В лице меняются, заикаются, не знают, куда положить, чтобы и видно было и не пропало... Ты — мне, я — тебе. И концы! И вся философия. К тому же, брат, ради детей стараюсь. Святое дело!
- Ради детей... Кха-кха-ха, — опять зашелся в кашле Лисовский.
Кузнецов поднялся, пережидая. Протянул руку, погладил абажур.
- Что ж это вы, Аркадий Савельич, — отдышался наконец Лисовский. — Ради детей... А сами ревизоров напустили на свое хозяйство.
Сквозь смуглоту щек Кузнецова проступила бледность. Он резко отдернул руку от абажура. По комнате накатом поплыли тени.
- С чего это вы так решили? Слова-то, Михаил, обдумывать надо.
- А как же, Аркадий... С такими-то деньгами — и вдруг ревизоров допустили? Стало быть, нужно вам было. Только для чего, не пойму.