Глядя мне в лицо, высвободила свои руки из моих и вернулась к Джику, катавшемуся в конвульсиях. А он оглашал зал изречениями:

— Мерзкая вонючка, погоди, поймаю тебя… Господи Иисусе всемогущий, ничего не вижу… Сара, где этот подлый Тодд? Я его задушу… Глаза жжет… Ад кромешный…

Сказал ему в ухо:

— У тебя с глазами все в порядке.

— Это мои глаза, и, если говорю, что с ними не все в порядке, значит так оно и есть.

— Ты прекрасно знаешь, что не ослепнешь. Прекрати орать.

— Это не твои глаза, паразит.

— Ты пугаешь Сару.

Тут до него дошло. Перестал кататься по полу, отнял руки от глаз. При виде его лица у завороженной публики вырвался вздох веселого ужаса.

— Господи, Сара, — сказал он, моргая от боли. — Прости меня. Этот подлец прав. От скипидара еще никто не ослеп.

Справедливости ради надо признать, сейчас он действительно не мог ничего видеть из-за слез, застилавших его глаза.

Сара не унималась:

— Вызови ему «скорую»!

— Все что требуется — это вода и время.

— Ты бездушная свинья. Ему необходим врач и больница…

Джик, оставив истерику, вытащил платок и осторожно утирал слезящиеся глаза.

— Он прав, любовь моя, обильная вода. Чтобы снять жжение…

Его взяли под руки и бережно вывели из зала. Это смахивало на сцену из любительского спектакля «Самсон». Зрители бросали на меня осуждающие взгляды, предвкушая второе действие.

Посмотрел на опрокинутый мольберт и краски, брошенные малым. Зрители, вслед за мной, тоже посмотрели.

— Полагаю, — медленно сказал я, — никто не разговаривал с молодым художником до того, как все произошло?

— Мы разговаривали, — сказала одна из женщин.

— И мы, — подхватила другая.

— О чем?

— О Маннингсе.

— И я о нем же.

Обе посмотрели на картину, находившуюся на стене.

— Не о его собственной работе? — спросил я, нагибаясь и поднимая с пола рисунок, через который пролег желтый мазок — память о хлопке Джика но плечу.

Дамы сказали, что разговаривали с ним о том, как приятно повесить Маннингса в доме.

— А он случайно не сказал, где можно приобрести работу этого художника?

— Он определенно знал.

— Где же?

— Знаете ли, молодой человек… — сказал пожилой американец, отмеченный печатью несомненного богатства. Он заставил всех замолчать привычным движением правой руки. Смысл его жеста был таков: не давайте информацию, можно пострадать. — Задаете слишком много вопросов.

— Объясню, — кивнул я. — Не хотите ли выпить кофе?

Некоторые посмотрели на часы и решили, что можно выпить.

— Внизу есть кафетерий. Заметил, когда догонял этого типа… Хотел, чтобы ответил, почему он плеснул в лицо моему другу.

На лицах появилось любопытство. Попались на крючок. Остальные — разбрелись. Попросив оставшихся немного подождать, принялся убирать разбросанное. Все аккуратно сложил у стены. Ни один из предметов не был помечен именем владельца. Ничего примечательного. Любой из них можно приобрести в магазине для художников. Отнюдь не дешевые ученические принадлежности. Писал картину на стандартном куске — не на холсте.

— Прекрасно. Пошли.

Все они оказались американцами, богатыми пенсионерами, любителями скачек. Мистер и миссис Хауард К. Петрович из Риджаилля, Ньюджерси, мистер и миссис Уайат Л. Минчлесс из Картера, Иллинойс.

Уайат Минчлесс, тот самый, что заставил замолчать других, попросил принести для всей компании четыре порции кофе гляссе с изрядным количеством сливок и одну порцию черного. Черный был лично для него. Взглянул внимательно: седая голова, очки в, черной оправе, напыщенные манеры и бледный цвет лица.

Он сказал:

— Давайте-ка все с самого начала.

— Гм. А где же, собственно, начало? Этот художник набросился на Джика, поскольку тот назвал его преступником.

— Угу, — кивнула миссис Петрович. — Я слышала. Ну, а почему он так сказал?

— Ничего преступного в том, что копировал картину, нет. — Это объяснила миссис Минчлесс. — В Лувре к «Монне Лизе» невозможно пробиться из-за противных студентов…

У нее были пушистые белые волосы с голубым оттенком, немнущийся костюм и бриллианты, могущие привлечь самого ленивого вора.

— Все зависит от того, для чего делается копия, — сказал я. — Если продавать как оригинал, то это мошенничество.

— Думаете, молодой человек изготавливал подделку…

Уайат Минчлесс остановил ее движением руки:

— Говорите, писал картину, чтобы продать за подлинник?

Он не дал мне рот открыть.

— Говорите, картина, о которой этот малый рассказывал, — подделка?

Остальные смотрели на него, восхищаясь проницательностью Уайата Л.

— Не знаю. Как раз подумал, что неплохо бы посмотреть на нее.

— А сами не хотите приобрести Маннингса? Не являетесь представителем чьих-то интересов? — инквизиторски-сурово допрашивал Уайат.

— Не хочу.

— Тогда хорошо. — Уайат окинул взглядом своих спутников и, убедившись, что они с ним солидарны, сказал:

— Он сообщил нам с Руфи, что недалеко в маленькой галерее есть хорошая картина Маннингса по весьма приемлемой цене… — Запустил два пальца в маленький карман пиджака. — Да, вот тут. Художественная галерея Ярра-ривер. Метров двадцать после третьего поворота по Свенстон-стрит.

Мистер и миссис Петрович были подавлены:

— Он сказал нам в точности то же самое.

— А ведь такой приятный молодой человек, — грустно добавила миссис Петрович. — Проявил к нашему путешествию искренний интерес. Поинтересовался, на кого будем ставить во время соревнований…

— Спросил, где собираемся побывать после Мельбурна, — добавил мистер Петрович. — Мы сказали — в Аделаиде и Алис-спрингсе, а он сообщил, что Алис-спрингс — Мекка для художников. Советовал непременно пойти в галерею Ярра-ривер. Это та же фирма. У них всегда хорошие картины.

Мистер Петрович не понял бы меня, потянись я к нему через весь стол и прижми к груди.

— А мы едем в Сидней, — произнес Уайат Л. — Насчет Сиднея у него не было никаких предложений.

Высокие стаканы были пусты. Уайат взглянул на часы и проглотил остатки черного кофе.

— Но вы так и не сказали, — недоуменно произнесла миссис Петрович, — почему ваш друг назвал его преступником?

— И мне хочется спросить об этом, — сказал Уайат, важно кивая головой.

Надутый врун, подумал я.

— Мой друг Джик сам художник. У него сложилось невысокое мнение о работе этого типа. Вы понимаете, что я предельно смягчаю?

— И все? — разочарованно спросила миссис Петрович.

— Видите ли… молодой человек использовал краски, которые нельзя смешивать вместе. Джик стремится к совершенству. Не терпит халтуры.

— Как понять «нельзя смешивать»!

— Краски — химические вещества. Большинство из них не оказывают друг на друга воздействия, но следует быть осторожным.

— А что будет в противном случае? — спросила Руфи Минчлесс.

— Гм… ничего не взорвется. Если, к примеру, смешиваете свинцовые белила с желтым кадмием, как делал тот тип, то получится прекрасный бледно-желтый оттенок. Но со временем химические вещества начнут реагировать друг с другом, и краска потемнеет, совершенно изменив картину.

— Ваш друг назвал это преступлением? — недоверчиво произнес Уайат. — Не думаю, что это так уж важно.

— Знаете, Ван Гог, когда писал свои подсолнухи, использовал ярко-желтую краску на основе хрома. Желтый кадмий к тому времени еще не изобрели. А желтая хромовая краска, как выяснилось, через пару сотен лет разлагается… Превращается в зеленовато-черную. Подсолнухи уже сейчас стали весьма странного цвета. По-моему, пока никто не нашел способа остановить этот процесс.

— Но ведь юноша писал не для потомства, — возмущенно сказала Руфи. — Если он не Ван Гог, какое это имеет значение?

Мне показалось, им будет неинтересно, если я скажу, что Джик надеется получить признание в двадцать третьем веке. Стойкость краски у него всегда была навязчивой идеей. Однажды затащил меня на курс по химии художественных красок.