Я и сама не понимала, почему не бросила эти скатерти и не полетела на встречу с переводчиком, почему я должна так дрожать перед матерью? Мне была невыносима сама мысль о том, что мы с ним не встретимся или что мать все узнает. Воздух вокруг меня становился все более разреженным, и я почувствовала, что уже не могу дышать. Но вот если бы уборщица сейчас пришла, этого было бы вполне достаточно для того, чтобы я почувствовала себя хорошо.

Мне было больно смотреть на часы. Стрелки безжалостно показали сначала два, а потом три часа. Моя ненависть к уборщице все возрастала.

На самой чистой скатерти вырисовался силуэт переводчика. Он стоял на площади перед юношей, играющим на аккордеоне под лучами палящего солнца. Монетки блестели в футляре аккордеона. Отдыхающие не обращали никакого внимания на грустную мелодию. Переводчик был единственным, кого захватывала эта музыка.

Время от времени он посматривал на часы. Слегка наклонив голову, прищуривался, пытаясь рассмотреть, не бегу ли я по берегу моря. Хотя улицы были заполнены народом, единственный силуэт, который он не мог там увидеть, был мой. Переводчик попеременно посматривал то на наручные часы, то на цветочные. Словно бы его часы могли остановиться. В голове у него крутились разные мысли: «Может быть, Мари перепутала день? Может, не получила мое письмо?» Переводчик вновь и вновь прислушивался к звукам аккордеона.

Я изо всех сил растягивала скатерти, чтобы убрать с них морщины. Мне не хватало мужества посмотреть на часы. Несомненно, переводчик уже устал от ожидания и вернулся на остров. Я желала только одного – чтобы он не подумал, будто я его разлюбила. Я присела на корточки перед рамой для сушки белья.

Со вчерашнего дня моя печаль все нарастала. И каждый раз, когда у меня в памяти всплывала его фигура, вместо радости влюбленности на меня навалилась грусть.

Интересно, сколько времени я просидела неподвижно? С кухни донесся голос матери. Шум расставляемой посуды, грохот передвигаемых стульев, звук шагов, чей-то приглушенный смех. Это была уборщица: она наконец пришла.

Я вытерла лицо висевшей передо мной скатертью и побежала в кухню.

– И как вы себя чувствуете?

– Я полдня ничего не ела и теперь чувствую себя лучше.

– Не перенапрягайтесь!

– Я решила все-таки прийти посмотреть, как идут дела.

– Как я рада, что вы мне поможете, сегодня такая суматоха.

Разговаривая с матерью, уборщица завязывала поясок своего передника. Мы только один раз встретились глазами, когда я подстерегла ее у входа в кухню. Уборщица дала понять, что сдержала свое обещание, и мне не оставалось ничего другого, как простить ее.

– Мама, я постирала скатерти. Теперь, когда меня подменит тетя, могу я ненадолго сходить к зубному? Не упускать же такой случай, – выпалила я на одном дыхании и, даже не взглянув на уборщицу, выскочила на улицу.

Глава седьмая

– Я выгляжу ужасно… Не смейтесь! – Я поправила съехавшую застежку на сандалии и стряхнула пыль с юбки.

– Что-нибудь случилось? – спросил переводчик.

– Нет, просто мне всю дорогу пришлось бежать.

Голос звучал не слишком приятно, поскольку я не могла восстановить дыхание. Блузка пропиталась потом, спереди юбка, намокшая во время стирки, еще не просохла, на ногах – красные пятна от комариных укусов.

– Глупости, сейчас ты выглядишь еще лучше, чем обычно.

Он обнял меня за плечи, помогая восстановить дыхание.

«Вот, наконец-то», – подумала я. Именно этого жеста я ждала всем сердцем.

На площади еще царило оживление, но солнце начало клониться к закату. Цветочные часы наполовину оставались в тени. Каменная облицовка вокруг развалин замка стала потихоньку исчезать под набегающими волнами.

– Извините меня: я опоздала на три часа. Вы так долго меня ждали?

– Ничего страшного!

– Я не могла вырваться из дома. Мне так хотелось прилететь к вам. Я просто сходила с ума.

– Ты не наделала никаких глупостей, чтобы выйти из дома?

– Я сказала, что иду к зубному. Поэтому у нас остается время только на то, чтобы запломбировать больной зуб.

– В таком случае, пойдем к зубному, – туда, где будет полно народа.

Его лицо было мрачным из-за того, что пришлось так долго ждать в такую жару. Однако, несмотря на палящее солнце, переводчик даже галстука не ослабил.

За пределами своего острова он ко мне не приставал. И был робким и покорным. А в комнате, заполненной книгами на русском языке, мне ничего не дозволялось брать.

Когда мы свернули на улочку, отходившую от побережья, шум волн быстро начал отдаляться. По обе стороны тянулись лавочки с разными диковинками, продовольственные магазины, красивые, но маленькие, по сравнению с «Ирисом», гостиницы, фотоателье, в которых проявляли пленки. У входа в ресторанчики были вывешены незамысловатые обеденные меню. По улице неторопливо прохаживались возвращающиеся с моря туристы, подставляя прохладному ветерку свои покрасневшие тела.

Иногда между двух зданий можно было видеть море. Оно сливалось с небом. После того как мы прошли мимо мастерской по ремонту моторных лодок, послышалась задорная музыка. Вывески с эмблемой в виде красной стрелы тянулись вдоль тротуара. Деревья вдоль дороги были украшены флагами всех стран и гирляндами электрических лампочек. Группа из пяти-шести детей прошла мимо нас.

– Передвижной парк аттракционов!

Унылый пейзаж со складами превратился в парк развлечений. Карусели, кофе в бумажных стаканчиках, детская железная дорога, лабиринт с зеркалами, лавочки, работающие всю ночь, – все это было разноцветным, некоторые аттракционы весело кружились под музыку, привлекая публику ярким светом. Досюда не долетал шум моря и не доходил свет заходящего солнца.

Держась за руки, мы смешались с толпой.

– Добро пожаловать! – сказал Пьеро, отрывая корешки билетов.

Прямо перед нами была круглая сцена, разукрашенная, как праздничный пирог. На сцене играл оркестр. Вначале я приняла их за механических кукол, но, присмотревшись, поняла, что это живые люди. Человек с тромбоном повернулся в мою сторону и подмигнул. Играя на своих инструментах, они кружили по сцене.

Мелодия продолжалась бесконечно. Хотя музыка передавала радость, она была минорной. Мелодия была странной, как танец безумного павлина.

– Когда я была маленькой, папа часто приводил меня сюда.

– Здесь всегда так многолюдно?

– Да, этого дня все ждали с нетерпением. Это был настоящий праздник, а люди любят праздники.

Чтобы лучше слышать, нам приходилось прижиматься друг к другу щеками.

Перед каруселью выстроилась длинная очередь. С разных сторон доносился запах съестного. Переводчик рассматривал поочередно разные аттракционы, словно изучая странные пейзажи. Я забыла про недавнее смятение в отеле «Ирис». Пот с меня больше не катился, а юбка высохла.

– Может, нам тоже на чем-нибудь прокатиться?

– Я подожду здесь, а ты можешь выбрать то, что тебе по душе.

– Так не пойдет. Если мы не поедем вдвоем, то я тоже не хочу. Посмотрите, здесь никто не катается в одиночку.

Мы сели на самолет. Корпус у него был серебристого цвета, нос вздернут, крылья хлопали. Мы опустились на маленькое сиденье, поставив ноги на крылья. Мы еле туда втиснулись, поджав коленки и наклонив плечи.

Переводчик казался не слишком довольным. Может, он боялся, что его пиджак помнется, и поэтому постоянно одергивал его со всех сторон. Вскоре раздался звонок, тросы заскрипели, и самолет поднялся в воздух. От неожиданности переводчик вскрикнул.

– Все еще только начинается, – улыбаясь, сказала я. – Вы что же, никогда не катались на такой карусели?

– Нет.

– Почему? Не могу себе представить, что вы никогда не бывали в парке аттракционов.

– А зачем мне было туда ходить? Да дело не только в этом… Я чувствую себя не слишком уверенно на высоте.

Вскоре самолет начал кружиться. Я издала радостный крик. Я крепко держалась за поручни, опасаясь, что меня может выбросить. Струи воздуха задирали мне юбку, а у переводчика откидывали со лба последние волосы.