Под звуки плавной, негромкой музыки гости собирались небольшими группами, пока не появилась герцогиня Элеонора, опиравшаяся на руку своего деверя Гийома Анжуйского. И если юный Гийом походил на ангела — нежный, как девочка, шестнадцатилетний юноша с золотистыми кудрями и ясным взглядом голубых глаз, — то Элеонора в парадном платье с гербами домов Анжу и Аквитании смотрелась как яркая радуга. Она легко несла свою увенчанную короной головку, ее волосы покрывала легкая вуаль, а фигура выглядела безупречной, еще без признаков беременности, с тонкой, подчеркнутой узкой шнуровкой талией и высокой грудью уже рожавшей женщины. В ней было величие истинной правительницы и уверенной в своей красоте дамы.

Милдрэд в какой-то миг отметила, что получает удовольствие от происходящего. В окружении принца Юстаса и его уставшего от войн отца никогда не проводили столь блестящих приемов, никогда не обустраивали все с таким великолепием и пышностью. И она с интересом разглядывала освещенную огнями яркую роспись стен до самых крестообразных сводов наверху, вкушала изысканные яства, следила за выступлением жонглеров и при этом прислушивалась к разговорам вокруг. Говорили в основном о чем-то легком и приятном, шутили, смеялись, любезничали. Ухаживающий за Милдрэд Реми наговорил ей столько комплиментов и смотрел на нее столь влюбленным взглядом, что она даже смутилась. Милдрэд давно отвыкла от куртуазных ухаживаний, к тому же в присутствии Юстаса никто и не посмел бы проявить ничего выходящего за рамки обычного почтения.

Реми словно понял ее недоумение.

— Не смущайтесь, прекрасная дама, — мягко произнес он. — Несмотря на то что мой долг воина и охранника вынуждает меня быть серьезным и суровым, у меня все же есть глаза. Я еще в пути заметил, как вы хороши, и сердце мое исполнилось печалью, что мне приходится нести при вас обязанности тюремщика. Но теперь вы гостья нашей госпожи, а она хочет возродить в Нормандии тот куртуазный дух своей родины, что прославил Аквитанию во всех странах христианского мира вплоть до самого Иерусалима!

Милдрэд и впрямь отметила, что при дворе немало южан. Смуглые, раскованные, любезные, нарядно одетые, они непринужденно держались, много смеялись, что-то игриво нашептывали на ушко своим соседкам. Ибо здесь обязательным условием было наличие у дам своих воздыхателей, даже супружеские пары сидели порознь, и замужние дамы могли любезничать с мужчинами, однако не выходя за рамки благопристойности. Сама Золотая Орлица следила за этим и задавала тон.

Начались танцы, и Милдрэд была несколько удивлена, когда ее тут же пригласил юный брат Генриха. Что это? Очередная любезность Элеоноры или те взгляды, какие порой бросал на нее ангелочек Гийом, и впрямь указывали, что она ему понравилась? Но в любом случае Милдрэд так давно не танцевала, что с охотой вышла с ним в круг, проигнорировав упрек Реми, что-де она лишила его удовольствия первым повести ее в паване.

Танцы в Нормандии кое в чем отличались от тех, какие были приняты в Англии. Но Милдрэд быстро уловила новомодные па и с удовольствием скользила в шеренге танцующих, сходясь и расходясь со своим кавалером, меняя партнеров, чтобы через зал опять подойти к нежно улыбающемуся ей Гийому, сплести с ним пальцы, слушать его любезные речи. Этот мальчик явно вошел во вкус заведенной Элеонорой моды на нежные ухаживания, да и сам он был таким милым и привлекательным, что Милдрэд даже растрогалась. Надо же, а она считала, что никто не осмелится сказать ей комплимент, опасаясь грозной тени чудовища, какое маячило за ней.

Следующий танец она уже кружила рука об руку с Реми, и он шутил, довольный тем, как ловко увел ее от мальчишки Гийома. Это их игривое соперничество развеселило Милдрэд. Да и вообще ей так нравилось танцевать! Угрюмый Юстас ненавидел подобные развлечения, а если где-то и устраивали пир, то дамы вскоре покидали его, словно им там не было места. При дворе же Элеоноры именно дамы были в центре внимания, и сама госпожа подходила к рыцарям, если те отказывались от танцев, указывала им на ожидающих приглашения женщин, говоря, что просто неприлично отсиживаться в стороне, когда есть свободные партнерши.

Герцогиня следила за устроенным ею праздником и в какой-то миг вдруг объявила, что теперь, когда пары уже сложились, настала пора развлечься пением. Ибо ничто не может более взволновать душу, как изысканная песня о том, что так волнует сердца, — о любви.

По ее знаку на середину зала вышел смуглый аквитанский трубадур и, перебирая струны арфы, запел звонким красивым голосом, в котором слышался легкий акцент, что придавало словам еще большее очарование:

Милдрэд услышала, как невдалеке всхлипнула пухленькая молодая дама.

— О, Пречистая, кто же так извел его любовью? Клянусь былой девственностью, я бы утешила его, пусть даже потом супруг меня и поколотит!

На даму зашикали, и она замолчала, вытирая глаза краем головного покрывала.

Смуглый аквитанец продолжал петь:

— Они все влюблены в Элеонору, — услышала Милдрэд голос Реми. — А я бы пел для вас, если бы вы позволили.

Милдрэд слегка опешила, когда он сел у ее ног и положил голову ей на колени. Прогнать его? Она еще не знала здешних нравов, не знала, что тут сочтут бесстыдством, а что грубостью. Но тут, к ее облегчению, песня прервалась, все стали аплодировать, а Гийом Плантагенет что-то сказал Элеоноре, кивнув в сторону прильнувшего к коленям англичанки Реми де Гурне. И герцогиня его окликнула:

— Мессир Реми, вы, как я слышала, единственный из нормандских дворян, кто в состоянии тягаться в музицировании с нашими аквитанцами. Так что прошу вас, явите свое искусство!

Реми стал отказываться. Фрейлины Элеоноры почти подтащили его к трону госпожи, но рыцарь умолял не принуждать его, чтобы известные певцы юга не говорили потом, что Нормандия смеет соперничать с ними в искусстве, в котором им нет равных.

— Если вы сейчас же не потешите нас, Реми, — начала герцогиня, обиженно надув губки, — то я запрещу вам целовать мне руку при встрече.

Ее фрейлины, уловив настроение госпожи, тут же принялись наседать на нормандского рыцаря:

— А я, Реми, не разрешу вам подсаживать меня в седло!

— А я не позволю смотреть в мое декольте!

— Я не поднесу вам вина!

— Я запрещу вам меня целовать!

— А я не коснусь бедром вашего бедра!

Милдрэд их нравы казались излишне вольными, она смутилась, особенно когда Реми оглянулся на нее, будто ожидая, что и саксонка присоединится к этим игривым упрекам. Но и без нее было кому его донимать.

— Несносный Реми, если вы не споете, то никогда не узнаете, какая тесьма на моей нижней рубашке!

В конце концов рыцарь поднял руки, показывая, что сдается, и ему подали лютню. Он умело и быстро пробежал пальцами по струнам.