Осто де Сент-Омер сказал:

— Кто бы ни был этот парень, я признаю, что он обращает на себя внимание. Недаром его выделила среди прочих леди Милдрэд Гронвудская. Сейчас-то их уже ничто не может связывать, но есть и иные дамы, каких может привлечь его приятная наружность. Но один из наших обетов — это целомудрие. У меня же нет уверенности, что этот парень останется верен данному обету, если рядом с ним появится женщина. О, женщины — искусительницы со времен праматери Евы. Как вы думаете, друг мой, почему в нашем ордене так мало привлекательных воинов? Чтобы о них не мечтали дамы, не искушали их. И если этот парень все же госпитальер, то он слишком легко презрел законы братства ради любви. Признаюсь, я сразу узнал его, ибо ранее видел его не только на турнире, но и в церкви Темпла. Вы можете себе представить, чтобы рыцарь-монах назначал свидание в Божьем храме? А ведь я застал этого юношу с Милдрэд Гронвудской именно там. И если я даже выскажусь, что он достоин плаща с крестом, то у меня нет уверенности, что он опять не оставит братство, не устояв перед женщиной.

С этими словами командор величественно удалился, оставив полного смутных раздумий Гастингса в одиночестве.

Внизу Артур как раз передавал измазанный грязью повод лошади конюшему. Оглянувшись, он заметил своего покровителя на верхней галерее, даже хотел помахать ему, но вспомнил, что подобная фамильярность тут не приветствуется, и ограничился поклоном. Именно в этот миг его грубо толкнули. Артур едва удержался на ногах, но обернулся с нарочитой невозмутимостью. Узнал в грубияне одного из тех высокородных молодчиков, с которыми у него уже были неприятности. Даже во время игры этот сильный молодой рыцарь несколько раз грубо наседал на него. Но то было в игре. Сейчас же грубиян стоял прямо перед ним, насмешливо скалился, будучи уверенным в себе, так как за ним стояли трое его так же ухмыляющихся приятелей.

— Что, ле Бретон, не терпится кинуться под крылышко своего колчестерского благодетеля? — Он кивнул в сторону облаченного в белый плащ с алым крестом Гастингса.

Не ответив, Артур хотел отойти, но ему загородил дорогу другой из обидчиков.

— Хочешь смыться? А может, лучше пойдешь к сэру Ричарду и пожалуешься ему на свои ночные страхи? «Не умирай, Гай, не умирай!» — прогнусавил он, будто плакал.

И эти слова вдруг что-то задели в душе Артура. Не думая о последствиях, он резко сгреб крепыша за грудки, прижал к стене. Но тут рядом возник кто-то из старших рыцарей и гневно на них прикрикнул. Артур медленно разжал хватку, пошел прочь через раскисшую и изрытую копытами лошадей площадку. Проклятие! Порой он чувствовал себя тут прокаженным. Даже те, с кем ему удалось подружиться, смотрели на него с неким жалостливым любопытством. И это при том, что командор Осто так красиво говорил на собраниях, что им всем скоро предстоит сражаться плечом к плечу и они должны быть братством, должны быть одной семьей. Как же! Да они скорее бросят не пришедшегося им по нраву на растерзание сарацинам, чем поспешат на выручку. Один из рыцарей-наставников говорил, что в Святой земле все мелочные склоки уже не играют роли, там все по-иному. Но где та Святая земля? И попадет ли он туда когда-нибудь…

Однако в одном Артур нынче был уверен: ему просто необходимо хоть на время покинуть Темпл и побыть одному. Ибо в прецептории он не мог предаться своим мыслям. Шепот за спиной, взгляды, монотонные повторения молитв — все это не давало юноше сосредоточиться. А ведь ему было о чем подумать. О своих странных тревожных снах. Артуру казалось, его ангел-хранитель специально дает ему эти сновидения, чтобы он мог понять, что пережил. Но, увы, краткие сны моментально забывались, едва он открывал глаза. Или это он сам страшился вспомнить, что было в его прошлом?

Артур размышлял об этом, пока мылся и переодевался. Надел простую суконную одежду, коричневого цвета тунику, обшитую бляхами безрукавку — одежда была наподобие той, что носили орденские сержанты. Потом набросил широкий кожаный плащ с капюшоном и решительно направился к воротам. Но там его задержали, и, когда Артур стал настаивать на выходе, на шум явился Ричард Гастингс. Хорошо, что это был он: только у него Артур мог найти поддержку. Однако заговорил юноша несколько резко, стал требовать увольнительную:

— Я еще не ваш человек и не давал обетов ордену! Пусть меня немедленно выпустят!

— Однако ты обязан ордену своим лечением и содержанием, — спокойно возразил Гастингс. — И поверь, это не такое плохое обиталище для бедняги вроде тебя, который не знает, кто он и куда ему идти.

— Проклятие! Теперь и вы станете попрекать меня провалами в памяти? Тогда я уйду куда глаза глядят и больше не вернусь. Ничего, может, это скорее заставит меня вспомнить прошлое.

Ричард Гастингс какое-то время смотрел на молодого рыцаря.

— Возможно, ты и прав. В закрытом мире Темпла ты окружен иными заботами, и тебе некогда углубиться в самосозерцание. Поэтому я разрешаю тебе увольнительную.

И он сделал знак охранникам пропустить его.

Такое отношение смутило и растрогало Артура. Он понял, что у него есть друг и покровитель, к которому он не может проявить неблагодарность. Поэтому и шел, опустив голову, словно под грузом вины. Он почти не замечал, куда идет, машинально переступая через текшие по улицам потоки воды. Мимо сновали какие-то люди, проезжали всадники, и приходилось спешно отходить в сторону, что не спасало от опасности быть забрызганным грязью. Так что когда Артур вышел на широкую Флит-стрит, полы его плаща были заляпаны грязью, а сапоги промокли.

Артур огляделся. Это была одна из самых древних улиц Лондона. Само слово «стрит» брало свое начало от римского via strata — «мощеная дорога». С уходом римлян умение мостить дороги было забыто, однако слово street осталось, приобретя новое значение — «дорога между домами». И это было очень верное название, особенно на богатой Флит-стрит, где по обеим сторонам от проезда высились здания, принадлежавшие самым состоятельным горожанам; причем в них топили и днем, так как над большинством кровель вились многочисленные дымы, указывавшие на наличие печей и каминов: состоятельные лондонцы могли себе позволить обогревать жилища постоянно, в отличие от большинства, экономившего топливо к приходу ночи, когда сырость и холод становились непереносимыми.

Глядя на эти дымы от очагов, Артур вдруг отметил, как сильно промок и озяб. А так как в это время ударили колокола, созывая верующих к службе девятого часа [55], то юноша решил зайти в собор Сент-Пол — там хотя бы можно было укрыться от непрекращающейся мороси.

Однако согреться в соборе вряд ли было возможно. Холод, исходивший от каменных стен и плит, высоких, покрытых строительными лесами сводов и незастекленных окон наверху, проникал повсюду, и его не могло развеять даже множество горевших вдоль нефа свеч. Артур не стал проходить к алтарю и опустился на одну из ближайших пустующих скамей — благо, что в этот час тут было мало прихожан. Отбросив капюшон, он глубоко задумался.

Тот молодчик во дворе прецептории сказал, что он просил некоего Гая не умирать. Итак, Гай. Или Ги по-французски. Похоже, этот человек был ему дорог, раз снился ночами и он просил его не умирать. Юноша знал, что в замке Гронвуд-Кастл, где он гостил, произошла страшная трагедия: хозяин собирался перейти на сторону врагов короля, его пытались захватить, и он погиб. Звали его Эдгар Армстронг — это имя столь часто повторяли при Артуре, что он уже свыкся с ним и оно перестало его волновать. Но вот имя Гай вызвало в душе слишком много откликов.

Погруженный в свои мысли, Артур безотчетно следил за службой. Под сводами раздавалось пение литании, напев был стройный и величавый, и юноша подумал, что это звучание напоминает ему прилив большой волны, которая обрушивается на берег и с тихим журчанием откатывается назад… Это успокаивало. Сейчас он думал о том, почему этот Гай до сих пор не отыскал его. Может, он и впрямь умер? То, что его никто не разыскивал, словно до него никому не было дела, казалось Артуру странным.