*  *  *

Петрович очнулся через пару часов в липком поту. Вроде стало легче, но донимала духота в доме. Вчера он не обратил внимания на затхлые, застарелые запахи остановившейся жизни, но как только болезнь чуть отступила, они стали невыносимы. Добрым словом вспомнил Лиду, которая перевернула бы весь дом вверх дном, чтобы было свежо и чисто. Да и у Тони раньше такого не было. Что-то в ней сломалось, как во всей этой аномальной зоне. Лида говорила: «Один раз привыкнешь к беспорядку — и это уже навсегда»... От мыслей таких очень захотелось домой — в идеально чистую и отглаженную постель, а еще бы — оладушек со сметанкой... «Надо ехать, катить-крутить», — где-то в затылке бренчала, как гайка в жестяной банке, навязчивая мысль. Она и вытолкнула Петровича в очередной раз на улицу, где он плюхнулся от слабости на покосившуюся, черную от дождей и времени скамейку у ворот. «О! Можно и старость встречать... На завалинке...», — горько ухмыльнулся своей квелости Петрович. «Баньку бы...». Петровича передернуло от ощущения пропотевшей одежды.

Солнце замерло в зените, точно размышляя, катиться ли на Запад или обратно, и от чувства остановившегося времени в коммуне имени Гамлета или Шекспира грудь защемило так, что захотелось либо умереть на этой скамейке и стать грустной рябиной в заброшенном палисаднике, либо прыгнуть в кабину и вдавить педаль газа в полик.

— Древнерусская тоска, — вслух определил Петрович, но сам не до конца понял собственное определение.

С дороги на въезде в поселок он услышал гул моторов и с интересом посмотрел в ту сторону. Неужели сюда кто-то еще заезжает? Минуту назад казалось, что это фантастическая зона, живущая по каким-то своим, особым законам, и путник, попадая сюда, не будучи ограничен в перемещении, начинает томительно искать то ли выход, то ли собственную память, которая в этом разреженном времени порождает щемящие приступы ностальгии, предмет коей находится в ворохе черно-белых фотографий или мимолетном ощущении вечности, постигшем человека во время созерцания где-нибудь на берегу тихой реки, на обочине пустынной дороги, или на крыше собственного дома, когда он беззаботно смотрел на небо.

Но... Никакой метафизики! Побеждающий материализм современности выкатил на проселок в образе двух черных внедорожников, в которых Петрович еще издали узнал престижные «Land Rover».

— Не хило, катить-мутить, — определил Петрович.

Пропылив до Васиного дома, они притормозили. В первом опустилось тонированное стекло и высунулась чернявая голова.

— Че отдыхаешь, а? — спросила голова. — Гамлет разрешил?

— А я у него не спрашивал, — честно признался Петрович.

— «Газель» чья? Твоя? — продолжала опрос голова.

— Не, земляков твоих, я только водителем.

— Зачем приехал?

— Слышь, мне, может, встать, доложить по форме, доклад-расклад? — возмутился Петрович.

В это время опустилось стекло второй машины, из него показалась абсолютно лысая, но абсолютно славянская голова.

— Ну, надо будет и по форме доложишь, — злобно сказала она.

— Вам че, парни, надо? Сижу, воздухом дышу, никого не трогаю... Заняться нечем?

— Гамлет где? — спросил лысый.

— В конторе, наверное, своей. Он же председатель колхоза, сеять-веять.

Обе головы засмеялись, оценив нехитрый юмор Петровича.

— Щас, мы вашего председателя распашем, — заявил лысый. — Турнепс развалим...

— Так ты не местный? — с подозрением спросил чернявый.

— Не местный, — осторожно ответил Петрович, и внутренне почувствовал опасность. «Еще утром надо было валить отсюда», — с досадой подумал он.

Внедорожники рыкнули и рванули с места, игриво обгоняя друг друга, норовя расширить дорогу за счет снесенных скамеек и штакетника.

— Вот, ведь, интернациональная бригада, курбан-байрам, — прокомментировал Петрович вслед.

*  *  *

Петрович вспомнил, как в армии схватился с азербайджанцами. Сначала с одним, но уже через минуту их было двое, а через пару минут — дюжина. Русские, как водится, на помощь не пришли. Ребят же из автороты поблизости не оказалось. Наверное, его крепко бы избили, но для восстановления баланса сил хватило всего одного чеченца, с которым у Сергея еще в учебке сложились дружеские отношения. Ширвани, так его звали, слыл вспыльчивым и отчаянным человеком, об этом знали не только в роте, но и в дивизии. В сущности, он в одиночку мог броситься на десяток обидчиков, а уж если к нему присоединятся еще пять-шесть чеченцев, то они могут противостоять любому землячеству. Азербайджанцам объяснять этого не нужно было, они и так резко «повяли», когда он растолкал толпу и встал рядом с Сергеем.

— Ну че, собаки, толпой на одного? — крикнул он.

— Э, зачем лезешь, у нас свои дела! — попытался возразить кто-то из «стариков».

— Заткнись лучше, — зло предупредил Ширвани, — кто его тронет, будет иметь дело со мной.

Азербайджанцы зачем-то стали выяснять — откуда Сергей родом. Когда выяснили, то два или три сразу стали кричать, что они племянники знаменитого геолога Салманова, нефтегазоразведочная экспедиция которого работала в тех местах. Статус свой, что ли, повышали? На что Ширвани спокойно сказал:

— Даже если среди вас найдутся племянники Алиева или Брежнева, я вам точно говорю, сердце каждому вырву, слышали? Вырву и сожрать заставлю.

Сергей стоял и в эту весьма неспокойную минуту размышлял, почему гордый чеченец вмешался в эту свару, и чем теперь он будет обязан этому парню. Но, как потом показало время, Ширвани ни разу ни о чем его не попросил, да и нигде об этой истории не рассказывал. Чувство обязанности по отношению к нему какое-то время томило его, но потом все забылось. Единственное, чем закончилась их армейская дружба, был обмен адресами перед дембелем. Потом, как водится, каждый из них канул в свою жизнь.

Ширвани напомнил о себе много лет спустя, летом девяносто первого. Петрович получил вызов на переговоры. Вызов был из Гудермеса, и Петрович по дороге и во время ожидания на переговорном пункте долго гадал, кому он там мог понадобиться. Но как только услышал голос с легким акцентом и речь с абсолютной прямотой, сразу узнал.

— Ширвани, рад тебя слышать! Сто лет, сто зим!

— Сергей, у меня к тебе просьба...

У Петровича кольнуло под ребром чувство старого долга, но он в этот момент сам посчитал себя мелочным и неблагодарным. Более того, он действительно был бы рад увидеть сейчас Ширвани, посидеть за столом, выпить покрепче, если, конечно, тому Коран не запрещает...

— Сергей, ты не будешь против, если на какое-то время к тебе приедут моя жена и дети? Всего — четверо, — уточнил Ширвани.

Петрович знал, что малейшее промедление в ответе будет расценено гордым кавказцем как неуверенность и поиск возможности отказать, поэтому закричал, пока тот еще не завершил фразу:

— Конечно, конечно, дорогой, пусть приезжают, я встречу, и ты приезжай!

— Надо будет, чтоб они там побыли... месяц-два... — как будто не слышал искреннего восторга армейского товарища Ширвани. — Деньги у них есть, просто надо побыть подальше, понимаешь?

— Да о чем речь?! Пусть едут! Только сообщи когда и каким видом транспорта. Если надо, я хоть в Тюмени, хоть в Тобольске встречу...

— Спасибо, Сергей, — сухо поблагодарил Ширвани и дал отбой.

С неделю Петрович с Лидой готовились к приему гостей, готовили югорские деликатесы, но Ширвани так и не позвонил. А через какое-то время в Чечне, что называется, началось... И до сих пор Петрович не знал, живы ли Ширвани и его семья. Как и не знал — чем занимался тот во время этой долгой и бессмысленной войны. Сам Петрович смотрел сводки оттуда с горьким и противоречивым чувством.

В девяносто шестом кто-то из молодых и неслуживших водителей в компании «кинул валенком»: мол, мы эту Чечню махом...

— Дурак ты, вякать-брякать, — оборвал его Петрович, — у них воинами рождаются, а у нас становятся, да и то не все. Вашему-то поколению соску на бутылку с пивом одели, вы сосете и думаете, как бы под это дело еще и от армии откосить. Я вот читал: была у царя Дикая дивизия — из горцев, так вот, только она его и не предала. Если б у нас в Кремле не тупые сидели, они бы и сейчас такую дивизию имели. А самое главное — война эта на американские доллары ведется, мы режем друг друга, американцы радуются и еще бабла подбрасывают, давайте, ребята, а мы пока под это дело мир под себя переделаем, и пока до горцев дойдет, где у них главный враг — много крови прольется. Победить-то победим, но еще не ясно, катить-мутить, как жить после такой крови...