— Ты эгоистичная и жадная женщина, как и все представители вашего класса, — сказал Джонни.

— Вы с Фрэнсис, если хотите, можете тоже переехать сюда и жить со мной, но я отсюда никуда не уеду.

— Спасибо большое, Мутти, но мы отклоняем твое приглашение.

— Почему вдруг Мутти? Ты никогда не называл меня так.

— Ты желаешь скрыть тот факт, что являешься урожденной немкой, Мутти?

— Нет. По-моему, я ничего не скрываю.

— А по-моему, скрываешь. Лицемерие — это как раз то, чего стоит ожидать от подобных тебе людей.

Он был не на шутку зол. Отец не оставил ему ничего, все отошло Юлии. А Джонни планировал унаследовать дом и поселить в нем товарищей, нуждающихся в жилье. После войны все были бедны, жили одним днем, и он существовал на доходы от партийной работы, частью — противозаконные. Джонни дико злился на Фрэнсис за то, что она отказалась принять ежемесячную помощь от Юлии. И когда Фрэнсис однажды спросила: «Но, Джонни, я не понимаю, разве ты смог бы принять деньги от классового врага?» — он ударил ее, единственный раз за все время их совместной жизни. В ответ жена тоже ударила его, еще сильнее. В ее вопросе не было ни язвительности, ни критики, Фрэнсис искренне хотела услышать от него объяснение.

Юлия была дамой хорошо обеспеченной, но не богатой. Оплачивать школу для обоих внуков, Колина и Эндрю, она была в состоянии, но заявила, что если Фрэнсис в ближайшее время не согласится переехать в особняк, то придется сдать часть дома чужим людям. Теперь Юлия вынуждена была экономить в таких вещах, о которых раньше даже не задумывалась (Фрэнсис посмеялась бы, узнав об этом). Она перестала покупать новую одежду. Она рассталась с экономкой, которая жила в цокольном этаже, и отныне обходилась услугами женщины, приходящей два раза в неделю, то есть порой часть работ по хозяйству выполняла собственноручно. (Эту приходящую прислугу, миссис Филби, пришлось уговаривать и улещивать, чтобы согласилась работать и после того, как в доме появилась Фрэнсис с ордой своих плохо воспитанных подопечных.) Юлия больше не покупала продукты в универсаме «Фортнум», к тому же после смерти Филиппа она обнаружила, что имеет склонность к аскетизму. Оказывается, образ жизни, предписанный жене чиновника из Министерства иностранных дел, не имел ничего общего с ее вкусами.

Юлия испытала облегчение, когда Фрэнсис наконец согласилась переехать. Молодым Ленноксам был отдан весь дом, кроме верхнего этажа, где поселилась она сама. Юлия по-прежнему не любила Фрэнсис, но искренне привязалась к внукам и надеялась, что уж в своем доме сумеет оградить детей от влияния родителей. Мальчики же боялись ее, по крайней мере в первое время, но Юлия об этом так никогда и не узнала. Она думала, что это мать не дает мальчикам сблизиться с ней, хотя все было как раз наоборот. Фрэнсис уговаривала сыновей навестить бабушку: «Пожалуйста, она ведь так добра к нам. И ей будет приятно». — «О нет, только не это! Мама, можно мы не пойдем?»

Фрэнсис отправилась в редакцию газеты, чтобы сообщить о своем согласии у них работать, и сразу поняла, что была права, изначально предпочитая театр. Обычно она писала дома, работая по заказу, и не обладала опытом работы в учреждении. Желания вливаться в трудовой коллектив у нее не было. Едва войдя в здание, где располагалась редакция «Дефендера», она сразу ощутила царящий в нем esprit de coprs. [1]Эта газета с момента своего образования слыла борцом за правое дело, а точнее — за множество правых дел. Боевые традиции газеты, заложенные еще в XIX веке, поддерживались и поныне, это чувствовали все, и особенно те люди, которые здесь работали: этот период, шестидесятые, несомненно оставит в истории след наравне с другими великими эпохами прошлого. В этот круг единомышленников новенькую Фрэнсис ввела некая Джули Хэкетт. Это была мягкая, уютная женщина с массой густых черных волос, собранных там и тут гребешками, заколками, булавками, решительно не модница, так как считала моду поработительницей женщин. За всем, что происходило вокруг нее, Джули наблюдала с намерением исправлять ошибки — как фактические, так и идеологические — и в каждой фразе критиковала мужчин, по умолчанию полагая, как часто поступают горячо верящие во что-то люди, что Фрэнсис разделяет все ее взгляды. Она давно уже присматривается к Фрэнсис, читает ее статьи, появляющиеся то там, то здесь, в том числе и в «Дефендере», но одна статья стала определяющей, и Джули решила пригласить автора в штат газеты. Это был сатирический, но в целом добродушный очерк о Карнаби-стрит, которая находилась в процессе превращения в символ модной Британии и привлекала к себе со всего мира молодежь и людей, молодых душой. Фрэнсис писала, что, похоже, все они страдали некоей коллективной галлюцинацией, поскольку улица-то на самом деле была грязной, невзрачной, и если одежда там продавалась неплохая — по крайней мере часть ее, — то все равно ничуть не лучше, чем на других улицах, которые не имели, к сожалению, волшебных слогов Кар-на-би в своем наименовании. Какая ересь! Храбрая ересь, решила Джули Хэкетт и записала Фрэнсис в сестры по духу.

Фрэнсис показали офис, где секретарша сортировала письма, адресованные тетушке Вере, и раскладывала их по стопкам: ведь даже самые неприглядные стороны человеческой жизни подпадают под одну из легко выделяемых категорий. Мой муж изменяет мне, алкоголик, бьет меня, не дает достаточно денег, изменяет мне с секретаршей, предпочитает моему обществу приятелей в пабе. Мой сын алкоголик, наркоман, не хочет жить самостоятельно, прожигает жизнь в Лондоне, работает, но отказывается давать деньги на хозяйство. Моя дочь… Пенсии, льготы, поведение чиновников, медицинские проблемы… хотя нет, такими вопросами занимался врач. На подобные — более или менее стандартные — жалобы секретарша отвечала самостоятельно, подписываясь «Тетушка Вера», и это был новый процветающий раздел в «Дефендере». Работа Фрэнсис будет состоять в том, чтобы просматривать все эти письма в поисках особенно острой темы или проблемы и потом использовать ее как основу для серьезной, длинной статьи, которой будет выделено на страницах газеты заметное место. Фрэнсис может писать свои статьи дома. Она будет частью «Дефендера», но частью самостоятельной, и за это она была благодарна.

Из издательства Фрэнсис возвращалась на метро и по дороге купила продуктов. К дому она шла с полными сумками.

Юлия стояла у своего высокого окна и смотрела вниз, когда заметила приближающуюся Фрэнсис. По крайней мере, это пальто не такое мешковатое, как остальные; возможно, есть надежда, что когда-нибудь невестка научится носить нормальную одежду, а не только джинсы и свитеры. Она ступала тяжело — как нагруженный вол, подумалось Юлии. Не доходя до дома, Фрэнсис остановилась, и свекровь с удивлением отметила, что она была в парикмахерской, сделала прическу: светлые волосы падают прямо как солома по обе стороны от пробора, в полном соответствии с последней модой.

Из окон некоторых домов, мимо которых брела Фрэнсис, гремела музыка, ритмично и яростно, как сердитое сердце, но Юлия с самого начала предупредила, что не потерпит громкой музыки, поэтому в ее доме музыку хотя и слушали, но тихо. Из комнаты Эндрю обычно доносились приглушенные мелодии Палестрины или Вивальди, из комнаты Колина — традиционный джаз, из гостиной, где стоял телевизор, — обрывки песен и голосов, из квартиры в цоколе — «бум-бум-бум», столь любимый «детворой».

Весь большой дом сиял, ни одного темного окна, и казалось, что свет исходит не только от окон, но и от стен — дом источал свет и музыку.

На фоне кухонной занавески Фрэнсис различила силуэт Джонни, и тут же ее настроение упало. Судя по жестикуляции, он был в процессе произнесения пламенной речи, и когда Фрэнсис вошла в дом, ее догадка подтвердилась: Джонни ораторствовал. Куба, опять. Вокруг стола привычный ассортимент подростков, но у нее не было времени рассмотреть, кто именно там сидит. Эндрю — да, Роуз — да… Зазвонил телефон. Она уронила сумки на пол, сняла трубку. Звонил Колин из школы.