За сверхформенно отросшие волосья

Третий день валяюсь здесь во тьме.

В теле зуд. Прическа, как колосья.

Пыль во рту и вялый гнев в уме.

           Неуютно в черном помещенье…

Доски жестки и скамья узка,

А шинель скользит, как привиденье,—

Только дразнит сонные бока.

           Отобрали ремешок мой брючный

И табак (ложись и умирай!),—

Чтобы я в минуты мути скучной

Не курил и не стремился в рай.

           Запою ль вполголоса, лютея,

Щелкнет в дверце крошечный квадрат

И, светясь, покажется, как фея,

Тыкволицый каменный солдат.

           «Арестованному петь не дозволятца»,

Ротный, друг мой, Бурлюков-мурло!

За тебя, осинового братца,

Мало ль писем я писал в село?..

           Оторвал зубами клок краюхи

И жую противный кислый ком.

По лицу ползут, скучая, мухи,

Отогнал — и двинул в дверь носком.

           «Черт, Бурлюк! Гнусит „не дозволятца!“,

Ишь, завел, псковской гиппопотам»…

Замолчал. А в караульной святцы

Стал доить ефрейтор по складам.

           Спать? От сна распухло переносье…

Мураши в коленях и в спине…

О, зачем я не носил волосьев

По казенной форменной длине!

           Время стало. В ноздри бьет опойкой…

Воздух сперт, как в чреве у кита!

Крыса точит дерево под койкой.

Для чего я обращен в скота?

           Во дворе березки и прохлада.

В горле ходит жесткое бревно…

«Эй, Бурлюк! Веди скорее… Надо!»

Эту хитрость я постиг давно.

           Скрип задвижки. Контрабасный ропот:

 «Не успел прийтить, опять веди!»

Лязг ружья. Слоноподобный топот

И сочувственно-угрюмое: «Иди!»

Чахлый классный надзиратель

Репетирует ребят:

Бабкин, черт, стоишь, как дятел!

Грудь вперед, живот назад…

Смирно! Смирррна!! Не сморкайся,

Индюки, ослиный фарш!

Ряды вздвой! Не на-кло-няйся.

Бег на месте. Бегом… аррш!!

Спасский, пояса не щупай!

Кто на правом фланге ржет?

За-пи-шу! В строю, как трупы, —

Морду выше, гррудь вперред!

Ать-два, ать-два, ать-два… Лише!

Заморился… Ать-два, ать!

Сундуков — коленки выше,

Бабкин — задом не вилять!

Не пыхтеть, дыши ровнее,

Опускайся на носки,

Локти к телу, прямо шеи…

Не сбивайся там с доски!

Ать-два, ать… Набей мозоли!

Что?! Устал? Не приставай…

Молодчаги! Грянем, что ли…

Запевала, запевай:

           «Три деревни, два села,

           Восемь девок — один я,

           Куды де-эвки, туды я!»

Гиацинты ярки, гиацинты пряны.

В ласковой лампаде нежный изумруд.

Тишина. Бокалы, рюмки и стаканы

Стерегут бутылки и гирлянды блюд.

Бледный поросенок, словно труп ребенка,

Кротко ждет гостей, с петрушкою во рту.

Жареный гусак уткнулся в поросенка

Парою обрубков и грозит посту.

Крашеные яйца, смазанные лаком,

И на них узором — буквы X и В.

Царственный индюк румян и томно-лаком,

Розовый редис купается в траве.

Бабы и сыры навалены возами,

В водочных графинах спит шальной угар,

Окорок исходит жирными слезами,

Радостный портвейн играет, как пожар…

Снова кавалеры, наливая водку,

Будут целовать чужих супруг взасос

И, глотая яйца, пасху и селедку,

Вежливо мычать и осаждать поднос.

Будут выбирать неспешно и любовно

Чем бы понежней набить пустой живот,

Сочно хохотать и с масок полнокровных

Отирать батистом добродушный пот.

Локоны и фраки, плеши и проборы

Будут наклоняться, мокнуть и блестеть,

Наливать мадеру, раздвигать приборы,

Тихо шелестеть и чинно соловеть.

После разберут, играя селезенкой,

Выставки, награды, жизнь и красоту…

Бледный поросенок, словно труп ребенка,

Кротко ждет гостей, с петрушкою во рту.

Не умеют пить в России!

Спиртом что-то разбудив,

Тянут сиплые витии

Патетический мотив

О наследственности шведа,

О началах естества,

О бездарности соседа

И о целях Божества.

Пальцы тискают селедку…

Водка капает с усов,

И сосед соседям кротко

Отпускает «подлецов».

(Те дают ему по морде,

Так как лиц у пьяных нет.)

И летят в одном аккорде

Люди, рюмки и обед.

Благородные лакеи

(Помесь фрака с мужиком)

Молча гнут хребты и шеи,

Издеваясь шепотком…

Под столом гудят рыданья,

Кто-то пьет чужой ликер.

Примиренные лобзанья,

Брудершафты, спор и вздор…

Анекдоты, словоблудье,

Злая грязь циничных слов…

Кто-то плачет о безлюдье,

Кто-то врет: «Люблю жидов!»

Откровенность гнойным бредом

Густо хлещет из души…

Людоеды ль за обедом

Или просто апаши?

Где хмельная мощь момента?

В головах угарный шиш,

Сутенера от доцента

В этот миг не отличишь!

Не умеют пить в России!..

Под прибой пустых минут,

Как взлохмаченные Вии,

Одиночки— молча пьют.

Усмехаясь, вызывают

Все легенды прошлых лет

И, глумясь, их растлевают,

Словно тешась словом: «Нет!»

В перехваченную глотку,

Содрогаясь и давясь,

Льют безрадостную водку

И надежды топчут в грязь.

Сатанеют равнодушно,

Разговаривают с псом,

А в душе пестро и скучно

Черти ходят колесом.

Цель одна: скорей напиться…

Чтоб смотреть угрюмо в пол,

И, качаясь, колотиться

Головой о мокрый стол.

Не умеют пить в России!

Ну а как же надо пить?

Ах, взлохмаченные Вии…

Так же точно, — как любить!