Не спорьте о мужских правах,—

Все объяснимо в двух словах:

            Нет прав у нас,

            Как и у вас.

И если в Третьей Думе мы

Цветем, как розы средь зимы,

            То благо вам,—

            Что вы не там.

Вы с нами пламенно ползли —

Вы с нами нынче на мели.

            И вы, и мы —

            Добыча тьмы.

Но мудрых нет как нет у нас,

Во век их не было у вас,

            И мы, и вы

            Без головы…

Чьи сны давно уже мертвы?

Кто будет в Мекке, мы иль вы?

            Ни мы, ни вы…

            Ни вы, ни мы…

А в воду ужас каждый час

Толкает больше — вас иль нас?

            У двух полов —

            Хорош улов.

Не спорьте о мужских правах,

Все объяснимо в двух словах:

            Коль пасс, так пасс,

            Для нас и вас…

            У старца Шварца

            Ключ от ларца,—

А в ларце просвещенье.

            Но старец Шварец

            Сел на ларец

Без всякого смущенья.

            Сиденье Шварца

            Тверже кварца.

Унылая картина.

            Что ж будет с ларцем

            Под старцем Шварцем?

Молчу, молчу невинно…

Слава богам! Петроград посетили французские гости.

Сладкие вести теперь повезут они в вольный Париж:

Пышных, развесистых клюкв и медведей на Невском невидно,

Но у «Медведя» зато французская кухня вполне.

Русский казенный оркестр гремел без препон Марсельезу,

В честь двух парламентскихстран выпил французский посол —

«Гений финансов» теперь пеплом посыплет прическу

И с благородной тоской Милюкову портфель передаст!..

Где ж интендантский грабеж, реформобоязнь и Думбадзе,

Черные сотни, застой, тучковская Дума и гнет?

О, безобразная ложь русских слепцов-эмигрантов!

Сладкую весть повезут французские гости в Париж…

Наши предки лезли в клети

И шептались там не раз:

«Туго, братцы… Видно, дети

Будут жить вольготней нас».

Дети выросли. И эти

Лезли в клети в грозный час

И вздыхали: «Наши дети

Встретят солнце после нас».

Нынче, также как вовеки,

Утешение одно:

Наши дети будут в Мекке,

Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали —

Кто лет двести, кто пятьсот,

А пока лежи в печали

И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули,

Мир умыт, причесан, мил…

Лет чрез двести? Черта в стуле!

Разве я Мафусаил?

Я, как филин, на обломках

Переломанных богов.

В неродившихся потомках

Нет мне братьев и врагов.

Я хочу немножко света

Для себя, пока я жив,

От портного до поэта,

Всем понятен мой призыв…

А потомки… Пусть потомки,

Исполняя жребий свой

И кляня своипотемки,

Лупят в стену головой!

Я сегодня всю ночь просидел до утра,—

Я испортил, волнуясь, четыре пера:

Злободневность мелькала, как бешеный хвост,

Я поймал ее, плюнул и свез на погост.

Называть наглецов наглецами, увы,

Не по силам для бедной моей головы —

Наглецы не поверят, а зрячих смешно

Убеждать в том, что зрячим известно давно.

Пуришкевич… обглоданный, тухлый Гучков…

О, скорее полы натирать я готов

И с шарманкой бродить по глухим деревням,

Чем стучать погремушкой по грязным камням.

Сколько дней золотых и потерянных дней,

Возмущались мы черствостью этих камней

И сердились, как дети, что камни не хлеб,

И громили ничтожество жалких амеб?

О, ужели пять-шесть ненавистных имен

Погрузили нас в черный, безрадостный сон?

Разве солнце погасло, и дети мертвы?

Разве мы не увидим весенней травы?

Я, как страус, не раз зарывался в песок…

Но сегодня мой дух так спокойно высок…

Злободневность, — Гучкова и Гулькина дочь,

Я с улыбкой прогнал в эту ночь.