— Спасибо, — поблагодарила я, вспомнив, что в Москве в общественных туалетах не бывает туалетной бумаги. В Третьяковской галерее на унитазах даже не было сидений.

Когда из кабинки напротив нас вышла женщина, Вера подтолкнула меня вперед.

— После вас, — тихо произнесла она. — Я буду ждать снаружи.

Я зашла в кабинку и закрыла дверь на крючок. Воняло мочой и хлоркой. Я приникла к щели в двери и, когда Вера зашла в соседнюю кабинку, тут же спустила воду и выбежала из туалета в коридор.

Я стремглав пронеслась вниз по лестнице, на которой кучками стояли люди, и очутилась на первом этаже. Здесь толпа была поменьше. Я с тревогой всматривалась в женские лица, надеясь увидеть родные черты. У матери, должно быть, седые волосы, говорила я себе, и морщины. Но в калейдоскопе лиц я не находила того единственного, которое искала. Толкнув тяжелую дверь, я выбежала к колоннаде, почему-то решив, что она могла ждать меня снаружи. На улице похолодало, морозный ветер продувал блузку, пронизывая меня насквозь. На ступеньках стояли двое мужчин в военной форме, их дыхание превращалось в пар, ясно видимый на фоне ночной темноты. Чуть дальше стоял ряд такси, но вся площадь перед театром была пустынной.

Военные повернулись. Один, с молочно-белой кожей и голубыми, как опалы, глазами, удивленно вскинул брови.

— Вы что? Простудитесь! — воскликнул он.

Я зашла обратно в фойе, чувствуя, как прогретый центральным отоплением воздух принимает меня в свои объятия. Перед глазами, словно солнечный блик, стояло лицо военного, и мне вспомнилась железнодорожная станция в Харбине в тот день, когда мы расстались с матерью и ее увез поезд, направлявшийся в Россию. Военный напомнил мне того советского солдатика, который помог мне убежать от Тана.

Когда я стала протискиваться сквозь толпу к лестнице, все зрители уже вышли из зала, и теперь в фойе яблоку негде было упасть. Пробившись почти на самый верх, я заметила Веру, которая, облокотившись на балюстраду, с кем-то разговаривала. Меня она не замечала, но и я не могла видеть ее собеседника, который стоял рядом с огромным цветочным горшком. Это был не Иван, потому что мужа я увидела в дальнем конце фойе; он стоял с Лили на руках и смотрел в окно на площадь. Чуть ли не вывернув шею, я сумела-таки заглянуть за горшок и увидела седого мужчину в коричневом костюме. Одежда его была чистой и выглаженной, но задняя сторона воротничка рубашки выцвела, а брюки были затерты до блеска. Он стоял, скрестив на груди руки, время от времени указывая подбородком в сторону окна, у которого стоял Иван. Голоса возбужденной публики не давали расслышать, о чем они с Верой разговаривали. Потом мужчина переступил с ноги на ногу и немного развернулся. Когда я разглядела у него под глазами мешки, то поняла, что уже видела это лицо раньше. Продавец сувениров из гостиницы! Я вжалась в стенку под балюстрадой, вся превратившись в слух. На секунду шум толпы смолк, и я смогла услышать его слова.

— Это не простые туристы, товарищ Отова. Они слишком хорошо говорят по-русски. Ребенок у них для прикрытия. Возможно, это даже не их ребенок. И поэтому их нужно допросить.

К горлу подступил комок. Я догадывалась, что старик работает на КГБ, но представить себе не могла, что он подозревал нас. Ноги стали ватными, я с трудом отошла от балюстрады. У меня не осталось никаких сомнений, что Вера на стороне КГБ. Теперь я знала наверняка: она действительно готовит нам ловушку.

Я попыталась пробиться сквозь толпу наверх, туда, где стоял Иван, но людей было слишком много. Меня со всех сторон окружили мужчины в безвкусных костюмах и женщины в двадцатилетней давности платьях. От всех одинаково пахло камфорой и жимолостью — плановый аромат на этот год.

— Извините, извините, — повторяла я, протискиваясь между ними.

Иван благоразумно не отходил от окна. Он сел в одно из кресел и качал Лили на коленях, играя с ее пальчиками. Я попыталась мысленно заставить его посмотреть на меня, но муж и дочь были слишком заняты своей игрой. «Срочно в австралийское посольство, — сказала я себе. — Хватай Ивана, Лили и беги отсюда со всех ног».

Внезапно я почувствовала, что на меня смотрят. В этот момент повернулась и Вера, наши глаза встретились. Она нахмурилась и перевела взгляд на лестницу. По напряженному выражению ее лица я поняла, что она сосредоточена на какой-то мысли. Затем Вера что-то коротко сказала мужчине и торопливо направилась к нам.

Пульс лихорадочно забился. Все было, как в замедленном кино. Когда-то мне уже довелось пережить подобную ситуацию. Когда же это было? Я снова вспомнила день на железнодорожной станции в Харбине, Тана, который пробивался ко мне сквозь толпу. Я стала двигаться рывками, хватаясь за плечи и руки людей. Зазвенел звонок ко второму действию, и толпа начала рассасываться. Иван наконец посмотрел в мою сторону и, увидев меня, побледнел.

— Аня! — воскликнул он.

Моя блузка промокла, я провела рукой по лицу, на котором выступил холодный пот.

— Нам нужно бежать, — прохрипела я, чувствуя, как сжалось от боли сердце. Казалось, что я не выдержу этого напряжения.

— Что?

— Нам нужно…. — У меня перехватило дыхание, и я не смогла договорить.

— Господи, Аня! — Иван подбежал ко мне. — Что случилось?

— Миссис Никхем! — раздался голос Веры, и ее пальцы защелкнулись у меня на руке. — Нам нужно немедленно вернуться в гостиницу. Похоже, ваш грипп дал обострение. Посмотрите на себя. У вас горячка.

От ее прикосновения мне сделалось дурно. Я с трудом удержалась на ногах. Все казалось слишком нереальным. Меня собирались забрать на допрос в КГБ. Я посмотрела на людей, спешащих в зал занять свои места, и заставила себя не закричать.

Все равно никто не придет нам на помощь. Ловушка захлопнулась. Самое разумное, что мы можем сделать сейчас, — это подчиниться, но от этого решения мне не стало спокойнее. Я глубоко вдохнула, приготовившись к тому, что будет дальше.

— Грипп? — изумился Иван. Он провел рукой по моей блузке и повернулся к Вере. — Я принесу одежду. В гостинице могут вызвать врача?

Вот, значит, как они это делают, думала я. Вот как проводят аресты там, где полно людей.

— Отдайте ребенка мне, — сказала Вера Ивану. Ее лицо по-прежнему оставалось невозмутимым. Я слишком плохо ее знала, чтобы предположить, на что еще способна эта женщина.

— Нет! — закричала я.

— Подумайте о здоровье ребенка, — чеканным, каким-то незнакомым голосом произнесла Вера. — Грипп чрезвычайно заразен.

Иван передал Лили Вере. Когда ее руки сомкнулись на тельце дочери, внутри меня что-то надломилось. Глядя на них, я поняла, что поиски матери могут привести к тому, что я потеряю дочь. Будь что будет, подумала я, только бы с Лили ничего не случилось.

Я обернулась к седовласому мужчине. Он не сводил с меня глаз; на его лице застыла гримаса, словно он видел перед собой какую-то мерзость.

— Это товарищ Горин, — представила его Вера. — Возможно, вы видели его в гостинице.

— Зимой в Москве грипп может быть очень опасен, — произнес он, переступая с ноги на ногу. — Вам нужно полежать, отдохнуть, пока вы не почувствуете себя лучше.

Он стоял со скрещенными на груди руками, и его переваливание с одного бока на другой в иных обстоятельствах могло бы показаться даже смешным. Со стороны все выглядело так, будто он боится меня. В конце концов я решила, что во всем виновата его нелюбовь к иностранцам.

Вернулся Иван с одеждой, накинул пальто мне на плечи. Вера покрепче завязала шаль на лице Лили, превратив его в маску. Горин удивленно наблюдал за ее действиями. Он отошел еще на шаг и сказал:

— Я должен вернуться на свое место, а не то пропущу второе действие.

«Словно паук, который прячется в свое гнездо, — подумала я. — Оставляет грязную работу Вере».

— Забери Лили, — шепнула я Ивану. — Забери Лили, пожалуйста.

Иван недоуменно посмотрел на меня, но выполнил мою просьбу. Когда я увидела, как Лили перешла из рук Веры в руки отца, в голове у меня снова прояснилось. Пока мы спускались по лестнице, Вера делала вид, что поддерживает свою спутницу, хотя на самом деле она прижимала меня к перилам, не давая вырваться. Я заставляла себя идти вперед, но все время смотрела под ноги и останавливалась на каждой ступеньке. От меня они ничего не узнают, решила я, но вдруг вспомнила рассказы о том, что в КГБ и детей опускают в кипящую воду, чтобы развязать язык матерям, поэтому ноги у меня снова сделались ватными.