Такси остановилось на площади перед Большим театром. Выйдя из машины, я приятно удивилась тому, что воздух был свежим, а не морозным, эдакий русский аналог мягкой зимы. Снежинки, легкие и нежные, как лепестки цветов, падали мне на лицо. Я посмотрела на театр и ахнула: величественное здание заставило меня в одну секунду позабыть все те московские архитектурные ужасы, на которые я насмотрелась вчера. Мой взгляд прошелся по гигантским колоннам, скользнул по засыпанному снегом фронтону и застыл на фигуре Аполлона, управляющего колесницей.

Мужчины и женщины в шубах и меховых шапках стояли между колоннами, разговаривали, курили. Некоторые женщины прятали руки в меховые муфты. Было такое ощущение, что мы попали в прошлое, и, стоило Ивану взять меня за руку и подвести к лестнице, как меня охватили те же чувства, какие, должно быть, испытывал отец в молодости, когда взбегал по ступеням в компании увешанных драгоценностями сестер, стараясь поспеть к началу балета. Интересно, что тогда давали? Наверное, «Жизель». Или «Саламбо»? А может, «Лебединое озеро», хореографом которого выступил сам Горский? [27]Я знала, что отец видел на сцене Анну Павлову до ее отъезда из России. Он так был восхищен ее искусством, что назвал в ее честь свою единственную дочь. Снова возникло ощущение, что меня поднимают в воздух, и мне, словно ребенку, рассматривающему богато украшенную витрину магазина, показалось, что еще чуть-чуть — и я смогу увидеть прошлое.

В самом театре капельдинерши в красных униформах торопили зрителей, чтобы те побыстрее занимали места, ибо, если что в Москве и начиналось вовремя, то это балет в Большом театре. Мы следом за Верой поднялись по лестнице в гардероб, где собралось уже около сотни людей. Все толкались, пробиваясь к стойкам, чтобы сдать верхнюю одежду. Крик стоял такой, какого не услышишь и на стадионе. Я остолбенела, когда увидела, как какой-то мужчина оттолкнул пожилую женщину, оказавшуюся у него на пути. В ответ она ударила его кулаком по спине.

— Подержи Лили, — сказал мне Иван, — а я сдам вашу одежду. Вам, дамы, туда не стоит соваться.

— Смотри, как бы тебе там бока не намяли, — предупредила его я. — Давай лучше все с собой возьмем.

— Да? Чтобы все вокруг думали, какие мы некультурные? — Он усмехнулся, потом показал на Лили. — Мы и так собираемся пронести больше, чем положено, не забыла?

Иван растворился в кишащей массе локтей и рук. Я достала из сумочки программку и прочитала вступление. «После Великой Октябрьской социалистической революции классическая музыка и балет стали доступны миллионам рабочих и крестьян. На этой сцене были созданы лучшие революционные образы героев нашего прошлого». Все та же пропаганда.

Иван вернулся минут через двадцать с растрепанными волосами и съехавшим набок галстуком.

— У тебя сейчас такой вид, как на Тубабао, — сказала я, поправляя ему прическу и одергивая пиджак.

Иван вложил мне в руку театральный бинокль.

— Вам он не понадобится, — заметила Вера. — У вас превосходные места, прямо у сцены.

— Мне просто хотелось увидеть поближе, — солгала я, ибо моим настоящим желанием было рассматривать не сцену, а зрителей.

Вера приобняла меня, но не из-за желания проявить чуткость, а потому что старалась прикрыть Лили, пока мы проходили к своим местам. У входа в нашу ложу стояла, ссутулившись, капельдинерша. Казалось, она поджидала нас. Вера что-то вложила ей в ладонь, и женщина толкнула дверь. Нам навстречу хлынули звуки настраивающихся скрипок и шум голосов.

— Скорее! Поторопитесь! Проходите внутрь, — зашипела женщина. — Главное, чтобы вас никто не увидел!

Я поспешила занять место в передней части ложи, усадила Лили на колени. Иван и Вера сели с двух сторон от меня. Капельдинерша погрозила мне пальцем и строго произнесла:

— Если она заплачет, вам следует тут же уйти.

Я думала, что театр был красив только снаружи, но, когда мы оказались внутри, у меня просто захватило дух. Я наклонилась над стенкой балкона, рассматривая пурпур и золото интерьера. В зале было пять ярусов балконов, украшенных золотым орнаментом, который доходил до самой хрустальной люстры, свисавшей с потолка, разрисованного в православном стиле. Воздух был насыщен запахами старого дерева и бархата. Огромный занавес с кистями, закрывавший сцену, был весь в серпах, молотах, свитках с нотами и звездах.

— Здесь лучшая в мире акустика, — сообщила нам Вера, поправляя на себе платье и улыбаясь так гордо, словно это была исключительно ее заслуга.

С наших мест мы прекрасно видели зрителей в партере, но тех, кто сидел в ложах над нами и в глубине зала, разглядеть было невозможно. И все же я всматривалась в лица людей, проходящих между рядами кресел, надеясь узнать в ком-нибудь из зрителей мать или генерала, но никого похожего на них не было. Краем глаза я заметила, что Вера пристально наблюдает за одной из лож на противоположной стороне зала. Пытаясь не выдать себя, я медленно повернула голову и посмотрела в том же направлении. И хотя свет начал гаснуть и стало совсем темно, я успела заметить старика в переднем ряду. Это был не генерал, но его лицо показалось мне смутно знакомым. По залу пробежала последняя волна покашливаний и перешептываний, и зазвучала музыка.

Вера коснулась моей руки.

— Вам известно, какой будет финал, миссис Никхем? — тихо спросила она меня. — Или хотите угадать?

Я затаила дыхание. В ее глазах отражался свет сцены.

— Что угадать?

— Счастливый или трагический?

В голове затуманилось, потом снова прояснилось. Естественно, она имеет в виду балет. У «Лебединого озера» есть два разных окончания. В одном принцу удается разрушить чары злого колдуна и спасти царевну-лебедь, а во втором побеждают злые силы и двое возлюбленных находят друг друга только после смерти. Я так сильно сжала кулаки, что щелкнул театральный бинокль, который по-прежнему был у меня в руке.

Занавес раздвинулся, явив взору публики шесть герольдов в красных плащах. На сцену выбежали балерины в нарядных костюмах в сопровождении охотников. За ними появился принц Зигфрид. Последний раз я была на балете еще в Харбине. На какой-то миг я забыла, зачем нахожусь в театре, мое внимание переключилось на артистов, их ноги, тела. Вот настоящая Россия, подумала я. Такой мне хотелось ее видеть.

Я посмотрела на Лили. Глазки дочери поблескивали. Мои уроки танцев закончились, когда японцы заняли Харбин. Но Лили? Она живет в спокойной стране и может выбрать себе занятие по душе. Ей никогда не придется убегать, бросая дом. «Когда подрастешь, Лили, — мысленно обратилась я к малышке, — можешь заниматься балетом, фортепиано, пением — всем, чем только пожелаешь, лишь бы ты была счастлива». Я мечтала о том, чтобы в жизни моей дочери было все, чего не хватало мне. Но больше всего я хотела, чтобы у нее появилась бабушка.

Услышав первые ноты темы лебедей, я посмотрела на сцену. Декорации изменились, теперь действие происходило на фоне скалистых гор и голубого озера. Танцевал принц Зигфрид, за ним, приняв облик совы, тенью следовал злой волшебник. Ужасная тень, всегда близкая, таящаяся, коварная, влекла принца назад, когда он думал, что движется вперед. Я перевела взгляд на мужчину в противоположной ложе, на которого смотрела Вера до того, как в зале стало темно. В голубом свете он казался таинственным. Кровь отхлынула у меня от лица, внутри все похолодело, когда на мгновение мне показалось, что я вижу Тана. Но вот стало чуть светлее, и я поняла, что это невозможно. Этот человек был белым.

Даже когда закончился второй акт и в антракте загорелся яркий свет, я все еще не могла прийти в себя.

— Я схожу в туалет, — сказала я Ивану, вручая ему Лили.

— Я пойду с вами. — Вера поднялась с кресла.

Я кивнула, хотя на самом деле не собиралась опорожнять свой мочевой пузырь. Я намеревалась поискать среди зрителей мать.

Мы прошли людным коридором к уборной. Там царила такая же сутолока, как и в гардеробе. Никто не стоял в очереди, женщины бесцеремонно толкали друг друга, когда какая-то из кабинок освобождалась. Вера вложила мне в руку салфетку, твердую, как картон.