Солнце упало за горизонт, как шар в лузу, и небо потемнело. Ирина перестала читать, губы ее продолжали шевелиться, но беззвучно. Бетти и Розалина стояли у порога и напряженно наблюдали за нами. Как только я посмотрела на них, они поняли все. Бетти, потупив взгляд, схватилась за перила, Розалина опустилась на ступени и обхватила голову руками. Чего же мы ждали? Чего я ждала? Мать была мертва уже много лет. Почему я возомнила, что имею право надеяться? Неужели я действительно верила в то, что когда-нибудь еще увижу ее живой?

Несколько мгновений я не чувствовала ничего. В глубине души затаилась надежда, что сейчас кто-нибудь подойдет и скажет, что это письмо — ошибка, что тогда с поезда сняли другую женщину. Письмо заберут и уничтожат, поскольку оно не соответствует действительности, а я смогу снова жить, как и прежде. Затем, как в одну секунду рушится взорванный дом, эта последняя надежда на лучшее рассыпалась. Боль была такой, что, казалось, еще чуть-чуть и она, вырвавшись наружу, разорвет мое тело пополам. Я прислонилась спиной к стволу сосны. Ирина сделала шаг ко мне, и я, выхватив у нее из рук письмо, разорвала его в клочья и швырнула обрывки в небо. Они белыми снежинками медленно опустились на землю.

— Будь ты проклят! — закричала я, грозя кулаком безрукому человеку, который, скорее всего, уже давно лежал в могиле, но сумел причинить мне боль даже с того света. — Будь проклят!

Ноги подкосились, и я со всего маху упала на плечо. Но боли не было, наоборот, моим глазам открылось изумительное небо с первыми звездами. Мне уже дважды приходилось так падать. Первый раз я упала в тот день, когда встретила Тана после слежки за генералом. Второй раз, когда Дмитрий сказал мне, что любит Амелию.

Надо мной появились лицо Бетти и Розалины.

— Скорее! — закричала Розалина Ирине. — Вызови врача! У нее кровь из горла идет!

Мне представилась мать, как она лежит в каком-то глухом китайском поле, в грязи, лицом вниз, со следами от пуль на груди, как прекрасная шуба, изъеденная молью, и из горла у нее течет кровь.

Говорят, счастье хорошо, а правда лучше. Может, это так, но только не для меня. После письма у меня не осталось надежд, не осталось приятных воспоминаний, в которых можно было бы черпать силу, не осталось веры в то, что когда-нибудь все будет хорошо. И то, что осталось позади, и то, что ждало впереди, прекратило существование вместе с раздавшимися в ночной тишине выстрелами.

Однообразные дни невыносимой летней жары тянулись мучительно медленно.

— Аня, ты должна вставать с постели, — каждый день твердила мне Ирина, но у меня не было желания шевелиться. Я опускала жалюзи и, свернувшись калачиком, неподвижно лежим на кровати. Запах несвежего белья и темнота стали моим миром. Розалина и Бетти приносили еду, но я не могла есть. Помимо того, что у меня не было аппетита, я, упав, прокусила себе язык, и теперь он распух и болел. Даже когда я попробовала арбуз, который они принесли, боль была ужасной. В тот день, когда я получила письмо, Кит так и не пришел. Он появился на следующий день. Остановился на пороге моей комнаты, одним боком повернувшись ко мне, другим — в сторону коридора. В руке пучок блеклых цветов.

— Обними меня, — сказала я, и несколько минут мы сидели обнявшись, хотя оба чувствовали, что ничего душевного нас не связывает.

«Неважно, неважно», — повторяла я себе, когда он ушел, понимая, что между нами все кончено. Ему будет лучше с какой-нибудь жизнерадостной австралийской девушкой.

Я попыталась восстановить в памяти последовательность событий, которые привели к этому печальному финалу. Всего не сколько недель назад я беседовала с Хейдс Свит на приеме в мэрии; с Китом у нас завязывался роман; несмотря на то что мои поиски зашли в тупик, в глубине души я все еще надеялась, что найду мать. Я мучила себя, вспоминая все те случаи, когда мне казалось, что я становилась к ней ближе: цыганка, укравшая ожерелье в Шанхае; ощущение ее присутствия на Тубабао. Вспомнив, как я рассердилась на Красный Крест, когда Дейзи Кент сказала, что они не смогут мне помочь, я горько усмехнулась. Как выяснилось, матери не удалось даже выехать за пределы Китая, ее казнили всего через несколько часов после того, как я видела ее в последний раз. Потом я вспомнила печальное лицо Сергея и совет Дмитрия отказаться от бесплодных ожиданий. Может, они знали о смерти матери, но решили не рассказывать мне об этом?

Я столько лет ждала, рассчитывая, что пустота, рожденная во мне разлукой с матерью, когда-нибудь заполнится, но теперь вынуждена была признать, что этого не случится никогда.

Через семь дней на пороге моей комнаты возникла Ирина с полотенцем и панамой в руках.

— Аня, нельзя ведь лежать в постели вечно. Твоя мать наверняка не хотела бы этого. Пойдем на пляж. Иван принимает участие в празднике, последний раз перед возвращением в Мельбурн.

Я приподнялась. Даже сейчас не могу понять, почему я это сделала. Ирина тоже явно не ожидала, что я зашевелюсь. Возможно, за неделю, проведенную в кровати, я поняла, что единственный способ побороть боль — встать. В голове у меня был туман, тело ослабело, ноги почти не слушались, как у человека, который перенес долгую и тяжелую болезнь. Мою смену позы Ирина восприняла как разрешение открыть жалюзи. Я, словно вампир, стала закрываться рукой, когда в комнату хлынул яркий солнечный свет и звуки океана. Мы шли купаться, но Ирина все равно настояла на том, чтобы я приняла душ и вымыла голову.

— Ты слишком красивая, чтобы позволить себе показываться на людях в таком виде, — сказала она, пробуя на ощупь мою всклокоченную гриву и мягко подталкивая в сторону ванной.

— Тебе нужно было стать медсестрой, — пробормотала я и вспомнила, какие из нас получились медсестры во время тайфуна на Тубабао. Как только я встала под душ и открутила краны, энергия снова покинула меня. Я села на край ванны, уткнула лицо в ладони и заплакала.

«Это я во всем виновата, — думала я. — Тан пустился за ней в погоню, потому что я сбежала от него».

Ирина убрала с моего лица волосы, но на слезы не обратила внимания. Она подвинула меня под струю воды и начала сильными движениями пальцев намыливать мои волосы. Шампунь пах карамелью.

Праздник на берегу стал для меня неожиданным возвращением из мира теней в мир живых. На пляже яблоку негде было упасть от загорающих: женщины в соломенных шляпах, дети с надувными резиновыми кругами, мужчины с носами, намазанными цинковым кремом, старики, устроившиеся на подстилках. Здесь же собрались и спасатели из всех сиднейских клубов. За прошедшую неделю что-то произошло у меня со слухом. Звуки то казались мне невыносимо громкими, то стихали вовсе. Плач ребенка заставил меня закрыть уши, но когда я отняла руки, то вообще перестала слышать хоть что-нибудь.

Когда мы пробирались сквозь толпу, Ирина взяла меня за руку, чтобы мы не потеряли друг друга. Солнце, весело поблескивающее на воде, в тот день казалось обманчивым, потому что у берега было полно водоворотов, к тому же накатывали высокие и опасные волны. Троих уже пришлось извлекать из воды, хоть они даже не выплыли за флажки. Вокруг начали поговаривать, что праздник нужно отменить, но потом все же решили, что гонки лодок можно провести.

Спасатели гордо шли под флагами своих клубов, как солдаты на параде. «Мэнли», «Мона Вале», «Бронте», «Квинсклифф». Представители «Клуба серфингистов-спасателей Северного Бонди» маршировали в комбинезонах, раскрашенных в клубные цвета: шоколадно-коричневый, красный и белый. Иван был белтменом [25]. Он шел, высоко подняв голову, отчего шрам, освещенный ярким солнцем, был почти не виден. Я вдруг поняла, что в ту минуту видела его лицо таким, каким он был на самом деле: челюсть выдвинута вперед, как у классического героя, взгляд устремлен к невидимой цели. Из толпы то и дело раздавались крики восхищенных женщин. Поначалу Иван смущался, не догадываясь, что эти крики относятся к нему. Но когда ему на шею бросилась какая-то блондинка, а ее подруги под одобрительные смешки остальных спасателей осыпали его воздушными поцелуями, он заулыбался. Наблюдать за этой несмелой радостью было для меня единственной отдушиной за последнюю неделю.